– Очень скоро в Москву прилетит одна очаровательная девушка. Зовут ее Мишель Ланж. Она француженка русского происхождения, но никогда не была в России. Так вот, ее тетушка – мадам Елизавета Павловна де Туа, моя близкая знакомая, – очень беспокоится, как бы чего плохого с ее единственной племянницей не случилось. Она тоже никогда не была на исконной родине и представляет себе Россию примерно так же, как мы во времена «железного занавеса» представляли себе Америку. К тому же у девчонки несносный характер, она капризна и неуравновешенна. Милейшая Елизавета Павловна имела в свое время глупость сильно избаловать племянницу. Девочка рано лишилась родителей, и, дабы ребенок не сильно страдал от утраты, Мишель позволялось все. К слову сказать, Елизавета Павловна баснословно богата, и все, что было недоступно другим девочкам, всегда и в больших количествах было доступно Мишель. Любые прихоти и желания подростка мгновенно выполнялись, а все ее шалости тут же прощались. Когда Елизавета Павловна поняла, что перестаралась, было уже поздно. В результате получилось маленькое чудовище в юбке, которое постоянно изводит ее своими выходками, транжирит деньги налево и направо и портит ей репутацию. Тем не менее Мишель – ее единственная наследница, тетя очень любит девушку и беспокоится за ее судьбу. Елизавета Павловна очень надеется, что племянница наконец угомонится, когда выйдет замуж за приличного человека и родит ребенка. А тут эта неожиданная поездка в Москву…
– И вы хотите, чтобы я приглядел за этой взбалмошной девицей? – в легкой панике спросил Клим: словесный портрет милой девушки, который только что изобразил Варламов, совсем ему не понравился.
– Можно и так сказать, за определенную плату, разумеется.
– И сколько же Елизавета Павловна готова выложить за няньку для своей племянницы? – с иронией спросил Клим.
– Да, чуть не забыл сказать самое главное, – спохватился Варламов, игнорируя вопрос Клима. – Елизавету Павловну более всего беспокоит, что Мишель очень влюбчива и неразборчива в выборе кавалеров. Девушку как магнитом тянет к плохим парням…
– Так, все ясно, – забарабанил пальцами по столу Клим. – Девице нужен кавалер на время поездки, который бы ее ублажал, дабы она не подцепила в Москве какого-нибудь отморозка? Мне, конечно, нужны деньги, но вы обратились не по адресу, – жестко сказал Клим.
– Почему же? Насколько мне известно, у тебя здорово получается охмурять девиц, – ехидно заметил Иван Аркадьевич. – Что тебе стоит, голубчик? Она приедет всего на несколько дней.
Клим резко встал, чуть не опрокинув столик. Вазочка с цветами упала на скатерть. Официантка испуганно бросилась к телефону и схватила трубку.
– Шучу, – захохотал Варламов, поставил вазочку в исходное положение и положил салфетку на мокрое пятно. – Сядь, дурень, и успокойся. Ты у нас парень, конечно, видный, но не настолько, чтобы давать тебе кредит на новый бизнес за обольщение какой-то взбалмошной девицы. Плохо же ты обо мне думаешь, раз так решил. Мне Аля – как дочь, и я никогда не позволил бы себе попросить тебя о подобной низости.
– Кредит под новый бизнес? – заинтересованно приподнял брови Клим.
– Да, Елизавета Павловна де Туа владеет крупным банком, и она согласна дать тебе кредит, если ты окажешь ей маленькую услугу. Сядь, Клим, и выслушай меня. От тебя требуется совсем немного.
– Уже сижу, и весь внимание, – усаживаясь на стул, серьезно сказал Клим.
– Милая девушка Мишель едет в Москву совсем не на экскурсию: она посетит выставку одного художника, с которым познакомилась на каком-то креативном ресурсе в Интернете. Представь себе, Клим, она влюбилась в него без памяти! – Варламов тяжело вздохнул и нахмурился. – Не понимаю нынешнюю молодежь. Как? Как можно влюбиться, не зная о человеке ничего, кроме условного обозначения?
– Какого еще условного обозначения? – не понял Клим.
– Я имею в виду ник – имя, которое придумывает себе человек, чтобы общаться в Сети.
– Я знаю, что такое ник, Иван Аркадьевич.
– Хорошо, что знаешь. Не сомневаюсь, – раздраженно сказал Варламов. – Значит, и что такое аватара, тоже знаешь. Слово-то какое корявое. – Варламов поморщился. – Ишь, моду взяли. Повесил, значит, любую картинку вместо своей физиономии, назвался, как душе угодно, и вперед – покорять Всемирную паутину. Говори что хочешь, лазай где хочешь, притворяйся кем хочешь. Безответственно это! Выходит, никто за свои слова и поступки никакого ответа не несет.
– Иван Аркадьевич, вы же человек с прогрессивными взглядами, – едко заметил Клим. Кажется, он впервые нащупал у режиссера слабое место. Оказывается, Иван Аркадьевич ни черта не смыслит в современных коммуникациях и поэтому злится. Клим хихикнул, взглянув на старика по-новому. Обычный старый пердун, пришел он к выводу, расслабился. – Как я понял, мадемуазель Ланж втрескалась в ник и аватару товарища, который крепко съездил ей по ушам и наплел, что великий художник? Знаем, знаем мы таких художников. Думаю, Елизавете Павловне не следует беспокоиться. Очень скоро мадемуазель Ланж вернется в Париж разочарованной и забудет навсегда о своей любви.
– Елизавета Павловна не хочет рисковать. Судя по переписке, с которой она совершенно случайно ознакомилась, этот человек очень умен и имеет на Мишель сильное влияние. Они договорились, что он встретит ее в аэропорту, забронирует гостиницу и покажет мадемуазель Ланж свои работы. Елизавета Павловна уверена, что это мероприятие кончится плохо.
– Не понимаю, почему бы Елизавете Павловне просто не запретить своей племяннице поездку в Россию? – вздохнул Клим обреченно, потому что он уже примерно понял, какую роль ему отвел режиссер в своем новом сценарии.
– Все ты понимаешь, Клим, – подтвердил его нехорошие предчувствия Варламов, вытащил из портфеля пластиковую папку и положил на стол рядом с Климом. – Здесь набросок плана нашего совместного предприятия и смета расходов. Только хочу тебя попросить, Клим: Алечке о нашей договоренности – ни слова. Ни к чему девочку впутывать и забивать ее светлую головку всякими пустяками. По рукам? – спросил Варламов.
– По рукам, – кивнул Клим, – только ведь никакой договоренности пока между нами нет, – заметил он и заинтересованно покосился на папку. Невероятно, но Иван Аркадьевич ухитрился его заинтриговать! Его так и тянуло открыть папку и заглянуть внутрь.
– Помни о кредите, – подмигнул ему Иван Аркадьевич. – И, будь добр, по счету за меня расплатись, голубчик. Кошелек не взял, – виновато добавил Варламов, встал и, подхватив портфель, направился к выходу. «Вот нахал», – усмехнулся Клим, заказал себе еще кофе и погрузился в чтение.
Когда официантка принесла заказ, Клим уже дочитал все до конца и, глупо хихикая, тут же набрал номер Варламова по мобильному.
– Я согласен, – коротко сказал он, отсоединился и захохотал в голос, окончательно перепугав «карамельную» официантку.
Глава 4
Вернисаж
Москва, апрель, 200… год
Клепа Коняшкин страдал. Страдал двумя недугами: тяжким похмельем и отсутствием вдохновения. Рисовать по-сухому Клепа не любил. На трезвую голову все выходило каким-то ненастоящим, и картины никто не покупал. То ли дело – под пивком или портвешком: душа аж вся разворачивалась, кисть скользила по холсту сама собой, легко подбирались и смешивались краски, вовсю разыгрывалось воображение, и предметы виделись Клепе под правильным углом. Его «пьяные» картины нравились покупателям и молниеносно скупались. Ну, не то чтобы молниеносно, но две-три картины в месяц он продавал легко. В общем, жить было можно, пока Клепа не загнал себя в безвыходное положение. Совершенно неожиданно он пропил все деньги, алкоголь купить было не на что, а «пьяных» картин у него не осталось. И никак не мог Клепа разорвать этот порочный круг вот уже три дня.
Позавчерашняя кошка с пышным красным бантом на шее получилась косоглазой и косорылой, а вчерашний натюрморт с воблой и бутылкой пива выглядел неопрятным. А ведь бутылку пива он прописал очень старательно, мучительно прорисовывая каждую деталь, от напряжения даже слюну пустил – но все равно ничего не вышло, бутылка почему-то зрительно завалилась набок, «висела» в воздухе и казалась непропорционально большой.
Отставив в уголок два своих новых шедевра, Клепа тяжко вздохнул, добрел до покрытого старой газетой стола, заваленного грязной посудой, хлебнул водички из закопченного чайника, порылся в пепельнице, нашел недокуренный бычок, прикурил, уселся на табуретку и безнадежно оглядел свою запущенную комнату в коммуналке: засиженные мухами обои; облезлый двустворчатый шкаф, каждый раз издающий пронзительный вопль мартовского кота, когда кто-нибудь покушался на его собственность; желтый потолок, засаленный раритетный диван – гордость его покойной бабки; мольберт и подоконник с рядком пустых бутылок, которые безжалостно отвергли в пункте приема пустой тары, – окружающая обстановка не впечатляла, и Клепа печально уставился в мутное окно.
За окном ярко светило солнце, радостно щебетали птички, по подоконнику весело отбивала дробь капель.
– Неужто весна? – удивился Клепа и совсем расстроился. Весной лучше расходились любовные мотивы: обнаженные дамы, русалки и цветочные натюрморты. И куда он теперь сунется со своей косорылой кошкой? Может, хотя бы натюрморт с пивом возьмут? «А что, тема всегда актуальна», – оптимистично подумал Клепа, посмотрел на часы и стал собираться на художественную ярмарку в ЦДХ, где у него уже несколько лет было забито вакантное местечко.
Нацепив старый армейский китель, Клепа пристроил на давно не мытой кучерявой голове фуражку, обмотал шею длинным светлым шарфом, сунул ноги в рваных носках в кирзовые сапоги, упаковал картины и бодрым маршевым шагом направил свои стопы в сторону Крымского моста. Идти предстояло недолго, от силы пятнадцать минут. Жил Клепа Коняшкин на Остоженке, в старинном кирпичном доме, построенном еще до революции, и страшно гордился местом своего проживания. Комната в огромной семикомнатной квартире досталась Клепе от бабки, а бабке в свое время была выделена парткомом, за ударную работу на ткацкой фабрике. Но Клепа Коняшкин всем рассказывал, что до революции квартира целиком принадлежала его предкам – аристократам в пятом поколении. Не то чтобы Клепа лгал… Просто один раз, проснувшись холодным зимним вечером на полу в своей каморке после недельного запоя, ему вдруг привиделось, что он – потомок старинного дворянского рода, причем привиделось так ярко, что Коняшкин попросту поверил в собственную фантазию. А так как Клепа был личностью креативной, с богатым воображением, вскоре его видение дополнилось некоторыми деталями и обросло подробностями. И хотя на творчество это мало повлияло, повседневная жизнь Клепы резко переменилась. Имидж аристократа нужно было поддерживать, поэтому, принимая у себя гостей, Клепа Коняшкин облачался в бархатный халат с шелковыми лацканами, утро начинал с бокала «Советского» полусухого, говорил с некоторой ленцой и щедро вываливал на стол все свои припасы. За это Клепу уважали коллеги-собутыльники, относились к нему с почтением и даже прозвище ему дали достойное – Меценат. Так продолжалось до тех пор, пока Меценат не обнаружил, что кто-то скоммуниздил его бархатный халат. Данное происшествие выбило его из привычного уклада жизни. Он разогнал всех своих друзей, перешел с шампанского на пиво и портвейн и стал пить и творить в гордом одиночестве.
«И вот результат, – ругал себя Клепа, расплескивая сапогами апрельские лужи, – допился до того, что потерял над собой контроль, и даже полтинник стрельнуть не у кого. Полная безнадега!» Единственное, что утешало Мецената этим весенним утром – окрепшая уверенность в том, что по его венам совершенно точно течет голубая кровь и пить ему следует исключительно шампанское, а не пиво и дешевый портвейн.
Вывесив на обозрение две свои картины, Клепа устроился на раскладной табуретке и стал молиться, чтобы нашелся какой-нибудь идиот, который купил бы его косорылую кошку или натюрморт с сушеными кильками. Через два часа утомительного ожидания Клепу стало клонить ко сну. Он широко зевнул, сдвинул на нос фуражку, облокотился о выставочный стенд и…
– Хорошая киска! А натюрморт просто… просто… Хороший такой натюрморт. Определенно, в этом что-то есть. Ваши работы? – услышал он рядом мужской голос и замер, боясь пошевелиться – исключать слуховые галлюцинации было нельзя. – Это ваши работы? – еще раз поинтересовался мужчина, и Клепа вновь сдвинул фуражку на затылок. Перед ним стоял высокий парень лет тридцати в стильной замшевой куртке, джинсах и дорогих ботинках. На покупателей данного вернисажа парень был не похож, на идиота тоже, и Клепа вдруг занервничал.
– Ну мои, дальше что? – с вызовом спросил он и демонстративно сложил руки на груди.
– Отлично. Еще есть? – радостно спросил парень, кажется, совсем не обидевшись на его тон.
– Чего?! – вытаращил глаза Клепа.
– Картины еще у вас есть? – вежливо уточнил парень.
– Нету, все расхватали, – мрачно брякнул Клепа и нервно хихикнул.
– Жаль, мне ваш стиль очень понравился, – искренне расстроился парень. – Но мне нужно много. На заказ сможете нарисовать? – спросил он, и Клепа с ужасом понял, что мужик не шутит!
– Это самое… когда и сколько? – смущенно поинтересовался Коняшкин, и его голубая кровь забурлила и побежала по венам со скоростью Ниагарского водопада.
– Срок даю две недели, плачу по пятьсот за каждую, – заявил парень. – Чем больше нарисуете, тем лучше.
– Э, мужик, так не пойдет, накинь малость, – икнул Клепа: кажется, он понял, в чем подвох. Парень решил купить его картины по дешевке, по пятьсот рублей. Неслыханно! Клепа Коняшкин меньше чем за шестьсот рублей свои картины еще не продавал. Правда, с оптовыми покупателями он тоже никогда не сталкивался.
Парень задумался, а у Клепы затрепетали все фибры его души. Уж очень ему не хотелось упускать оптового покупателя, но, с другой стороны, Мецената страшно душила жаба – так задешево продать свои будущие творения.
– Хорошо, шестьсот долларов, но это последняя цена! Одно условие: картины должны быть выполнены в одном стиле, как эти. Позвоните мне, когда мой заказ будет готов, – после непродолжительной паузы сказал парень, и Клепа ушел… ушел в себя на целых десять минут, а когда вернулся, в руке его была зажата визитка покупателя и двести долларов аванса. Клепа трясущейся рукой сунул деньги и визитку в карман кителя, обернулся, задумчиво посмотрел на свою косую кошку и натюрморт, которые по-прежнему висели на том же самом месте, и решил, что он не просто аристократ, а аристократ с задатками гения!
Двести баксов огнем жгли Меценату грудь, даже дышать было тяжело. Он разменял доллары в ближайшем обменнике, купил себе три блока «Примы» и пирожок с капустой, перекусил, закурил, отложил несколько купюр во внутренний карман на минимальный продуктовый набор: яйца, сосиски, пельмени, хлеб, кефир, килограмм «Докторской» – и направился в художественный салон за новыми багетами, красками и холстами, дабы избавиться от пожара в душе и мучительного искушения нажраться в зюзю. Ведь Клепе предстояло две недели рисовать по-сухому, чтобы сохранить свой «неповторимый» стиль и не разочаровать заказчика.
* * *
Клим сел в свой джип и от души расхохотался. Поручение Ивана Аркадьевича нравилось ему все больше и больше. Все прошло просто отлично! Отправляясь на вернисаж, он и не надеялся, что сразу найдет то, что нужно, и был готов к долгим поискам. Осложнялось дело тем, что Клим Щедрин совершенно ничего не понимал в живописи, но эти две картины с первого взгляда впечатлили его аж до судорог в душе. А когда из-под фуражки показалась синяя лошадиная физиономия создателя полотен – Клим понял, что никуда не уйдет, пока не наладит с этим человеком контакт. Пожалуй, только с ценой он погорячился, увлекся игрой и серьезно выбился из сметы. «Ничего, переживут», – хихикнул Клим, вспомнив выражение лица художника, когда тот услышал астрономическую сумму гонорара. Главное, чтобы товарищ не ушел на радостях в глубокий запой. Зря все же он оставил ему аванс. Но другого выхода не было. Надо же хоть как-то подстегнуть творческий потенциал живописца Клементия Конюхова, кажется, так были подписаны его картины. С другой стороны, никуда он не денется, раз такие бабки на горизонте маячат. Осталось уладить несколько формальностей: найти галерею, где согласятся выставить эти «шедевры», оформить выставку, и можно смело встречать мадемуазель Ланж. Клим не сомневался, что после просмотра выставки кисок-уродов с красными бантами и бутылочно-винных натюрмортов вздорная богачка мгновенно изменит мнение о своем таинственном художнике и слиняет из Москвы со скоростью реактивной ракеты. Как Иван Аркадьевич додумался до такого?! Хотя ничего сверхъестественного: как только мадемуазель Ланж отправится в аэропорт, человек Варламова тут же с компьютера Мишель скинет тайному возлюбленному девушки новую информацию о прилете и сообщит от ее лица, что девушка прибудет в Москву другим рейсом. Останется только встретить мадемуазель Ланж в аэропорту и представиться ее другом по переписке, благо голубки не обменялись ни фото, ни реальными именами, ни мобильными телефонами. Смешно, честное слово! Романтики им захотелось! По словам Варламова, художник клятвенно заверил мадемуазель Ланж, что и без фото узнает ее из тысячи пассажиров. Вот придурок! Потом будет метаться по аэропорту в поисках своей возлюбленной, дергать каждую симпатичную девушку за руку и интересоваться – не его ли Минерва она случайно? Это же надо придумать себе такой ник – Минерва! Бр-р-р! Клима передернуло. Что надо иметь в голове, чтобы обозвать себя именем староиталийской богини разума? Хотя… нельзя не признать – столь яркое виртуальное имя интригует… Интересно, как он ее ласково в личной переписке называл? Минервочка? Минервуличка? Минервушка?.. – предположил Клим, и его вновь передернуло: почему-то ассоциации у него возникли совсем не с богиней, а со стервой, стервочкой, стервулечкой. У таинственного художника ник был… Пикассо! Скромный такой ник. Ну и самомнение у некоторых! Да бог с ними. В то время когда Пикассо будет искать свою стерву-Минерву в аэропорту, девушка уже вовсю будет готовиться к выставке шедевров Клементия Конюхова, которую организовал для нее Клим. Все! Ничего сложного. Но, как говорится, все гениальное просто. А Варламов самый настоящий гений – хоть и злой. Он сам, оказывается, тоже злой, пришел к выводу Клим, и хихикнул. Так обломать девочке праздник жизни и растоптать все ее мечты. Может, этот художник – ее судьба?! Впрочем, от судьбы не убежишь. Если уж на роду написано, то не сейчас, так потом они обязательно встретятся, успокаивал себя Клим. Совершенно неожиданно его стали терзать угрызения совести. Ладно, его дело – выполнить поручение, а на остальное плевать. Тем более что милая Елизавета Павловна де Туа, по словам Варламова, желает любимой племяннице только хорошего. Вот пусть сами потом и разбираются между собой, если вдруг все выплывет наружу. А оно выплывет, точнее, всплывет, потому что «оно» всегда всплывает, и никуда от этого не денешься, философски подумал Клим. Мишель вернется в Париж, решит продолжить переписку, и… И – этого никак нельзя допустить. На этом настаивал Варламов: дана четкая установка – вызвать у мадемуазель Ланж такие отрицательные эмоции, чтобы она и думать забыла о своем художнике.