Была как раз середина ночи[13]. Солнце, совершающее свое движение с другой стороны Земли, в этот час входило в знак Льва, а на востоке поднимался Овен. Амон этими знаками определял будущую судьбу своего сына.
Мы уже завершали свои наблюдения, когда разразился сильнейший ливень. Мы спустились с крыши дворца, промокшие до нитки. Во внутреннем дворике ко мне подошел кузен Олимпиады, человек довольно бедный, но строгих правил, которого эпирский царь Александр назначил в свиту своей сестры. Он указал пальцем на два темных силуэта на крыше дворца.
– Прорицатель, – спросил он, – заметил ли ты этих птиц, что прилетели сюда искать пристанища?
– Да, видел, – ответил я. – Это два орла, они принесли нам известие, что ребенок, который родился, будет властелином двух империй.
Тут же был послан гонец к Филиппу, в то время осаждавшему Потидею. Посланец прибыл в день взятия Филиппом города. Эта победа принесла Македонии новые владения на побережье Фракийского моря. В тот же день прибыл нарочный из Иллирии с сообщением, что полководец Филиппа Парменион выиграл крупное сражение. Чуть позже Филипп получил весть, что одна из его колесниц, участвовавшая в соревнованиях, выиграла главный приз.
Преисполненный радости от блестящих побед, он благосклонно воспринял новость о рождении ребенка. Со времени поездки в Самофракию прошло девять месяцев. Филипп вздохнул с облегчением, ибо этот подсчет развеял мучившие его сомнения. Пока он находился вдали от Олимпиады, душа его успокоилась и другие дела занимали его мысли. Все в один голос уверяли его, что родившийся при таком славном стечении обстоятельств сын обязательно будет великим полководцем. Филипп старался казаться довольным, несмотря на то что честь отцовства ему пришлось разделить с Зевсом!
Он спросил, как назвали ребенка.
– С твоего согласия, государь, – ответил посланец, – его будут звать Александром, как твоего покойного старшего брата и как дядю твоего сына, царя Эпира.
– Тогда вся семья будет довольна… Пусть подадут вина для жертвенных возлияний в честь моего сына… и его отца, – произнес Филипп, указывая взглядом на солнце. Он пребывал в хорошем настроении.
Потом ход мыслей его изменился, он стал обдумывать, как обосноваться в новой крепости, и строил планы своих дальнейших завоеваний.
XI
Пожар в Эфесе
Спустя некоторое время после рождения Александра я оказался в храме Афитиса, где вместе со служителями культа Амона изучал расположение светил, дабы предсказывать будущее. Однажды в ворота монастыря, где мы жили, постучал неизвестный. Мы его никогда раньше не видели. На нем были длинные одежды азиатского покроя, и выглядел он как богатый путешественник.
Незнакомец рассказал нам, что он купец, выходец из Милета в Карии, страны, находящейся по другую сторону моря, что приехал он из Эфеса, где был по торговым делам. Чужестранец поведал далее о большом горе, постигшем жителей города. На шестую ночь месяца, который уже был на исходе, случился сильный пожар. Сгорел дотла великий храм богини Артемиды, который служил центром ее культа.
– Поскольку я ехал в вашу сторону, маги Эфеса поручили мне сообщить вам об этом несчастье[14]. Они просили повторить слово в слово следующее: «В ту ночь где-то в мире зажегся факел, пламя которого охватит весь Восток». Они поручили своим посланцам разнести эту весть во все страны.
На этом купец из Милета откланялся и удалился.
Когда он исчез из виду, скрывшись в монастырской дубовой роще, мы долго стояли в глубоком раздумье.
XII
Стрела Амона
Боги без конца загадывают загадки людям, и они в поисках ответа обращаются к прорицателям, но боги, забавляясь, также порой морочат голову и вводят в заблуждение прорицателей.
Когда я пришел сообщить Олимпиаде о предсказании мудрецов из Эфеса, она подвела меня к колыбели, где лежал ребенок, и спросила:
– Как ты объяснишь этот знак, прорицатель?
Сначала я не понял, что она имела в виду. Передо мной лежал младенец с розовой кожей, круглой головкой, покрытой золотистым пушком, с уже очерченным подбородком и двумя едва заметными бугорками над дугами бровей. Я залюбовался будущим властелином мира. Это разные вещи: предсказать по звездам чудесную судьбу человека и лицезреть его в первые дни жизни, когда он ничем не отличается от других детей рода человеческого. Для меня тайна заключалась не столько в движении планет, сколько в развитии этого хрупкого существа, которое уже дышало, но было еще не в состоянии мыслить.
Ребенок открыл глаза и стал пристально меня рассматривать. И тут я впервые заметил, что глаза у него разного цвета: левый глаз был светлым и голубым, правый – темным и карим.
– Я не знаю, что бы это могло означать, – ответил я Олимпиаде. – Ни в книгах, ни в храмах я об этом ничего не читал и не слышал. Могу тебе только сказать, что если ребенок уже с самого рождения задает прорицателям вопрос, на который у них не находится ответа, то он, несомненно, превзойдет их своим умом. Всю жизнь глаза эти будут неразрешимой загадкой для всех, на кого упадет их взгляд, и, пока люди в недоумении будут искать отгадку, он сумеет завладеть их волей.
Филипп по-прежнему находился вдали от дома, он отсутствовал в Пелле уже восемнадцать месяцев. Все это время регент провел в завоевательных походах, находя в битвах истинное удовольствие. Ничто не могло заставить его поторопиться увидеть сына, которого родила молодая жена. Впрочем, он уже не в первый раз становился отцом. От женщины с севера по имени Одата, которая некоторое время находилась при Филиппе, когда он воевал со сторонниками своей матери в горах Линкестиды, у него была дочь Кинна. Девочке в ту пору исполнилось три года, и она воспитывалась в женском приюте, совершенно забытая отцом. Другую любовницу, Арсиною, Филипп быстро выдал замуж за Лага, одного из своих подчиненных, который благодаря этой женитьбе стал быстро преуспевать в карьере. Первого сына Лага и Арсинои, названного Птолемеем, все считали ребенком Филиппа.
Как только какая-нибудь любовница ему надоедала, Филипп тут же терял интерес не только к ней, но и к ребенку, жизнь которому он подарил. Поскольку он часто менял предмет своей страсти, получалось, что он забывал о ребенке еще до того, как тот появлялся на свет.
Олимпиада не любила Филиппа, но раздражалась всякий раз, когда узнавала об очередной любовнице своего супруга. Она не ждала его возвращения, но в то же время ее обижало, что он не может найти несколько дней, чтобы навестить ее в Пелле. До рождения сына она заставляла Филиппа сомневаться в том, что он действительно является отцом ребенка, теперь же она упрекала его в небрежном отношении к отцовским обязанностям. Прошло еще так мало времени после замужества, а ее уже одолели злоба и обида, которые обычно накапливаются за долгую и несложившуюся совместную жизнь. Она знала, что находится под пристальным надзором, из-за чего любовные связи с другими мужчинами для нее были невозможны; впрочем, о них она и не помышляла. В восемнадцать лет она уже исполнила предназначение, ради которого родилась. Отныне все, что она задумала бы предпринять, обернулось бы против нее несчастьем, несчастьем существования, ненужного судьбе. Лишенная общества женщин, она проводила много времени перед маленьким алтарем в честь Зевса-Амона, который был сооружен в ее покоях, жгла ладан, распевала гимны, исполняла, как прежде, ритуальные танцы в честь того невидимого возлюбленного, который никогда больше не навестит ее, и своего сына от бога. Малыш, сидя на ковре, смотрел на нее глазами разного цвета и ничего не понимал.
Кормилицей Александра была молодая женщина из знатной семьи, сестра одного из молодых офицеров дворцовой охраны, по имени Гелланика. Александр сильно привязался к ней, и она любила его не меньше, чем своих родных детей, а может быть, даже больше.
Конец этого года и весь следующий год Филипп провел в походах. Сначала он воевал на севере с племенами Пеонии, затем на западе, где нанес окончательное поражение иллирийцам, после чего пересек все свои земли с запада на восток и спустился к побережью Эгейского моря с целью захватить город Мефон, который вместе с городом Пидна был афинской колонией, образовавшей независимый анклав в южной части Македонии. К его удивлению, жители закрыли городские ворота и отказались добровольно сдаться на милость Филиппа. Регент вынужден был начать осаду. Стояла зима. Холод, грязь, бездеятельное пребывание в лагере, разбитом у крепостной стены, раздражали его, привыкшего к скорым победам. Филипп вызвал меня в свою ставку. Вне себя от злости на прорицателя, сопровождавшего его в этом походе, который, по его словам, оказался глупцом и проявил такие же способности в предсказании по печени животных, какими наделен любой деревенский мясник, он встретил меня словами:
– Я хочу взять этот город и готов заплатить за эту победу самую дорогую цену.
Те, кто делает такие заявления, не ведают, что говорят. Я совершил жертвоприношение и, тщательно изучив внутренности жертв и предзнаменования, ответил Филиппу:
– Ты возьмешь этот город, если так велико твое желание. Не ищи жертвы, которую ты готов воздать за это богам, боги выберут ее сами. Приходится всегда чем-то поступаться, если хочешь добиться желаемого. Можешь завтра начинать штурм.
Филипп был настроен столь решительно против непокорного города, что на следующий день, едва его солдаты успели взобраться на крепостные стены, он приказал убрать лестницы, отрезав им таким образом путь к отступлению и вынудив сражаться до победы, в противном случае воины оказались бы сброшенными в крепостной ров.
В азарте сражения он забыл о собственной безопасности. Стрела, пущенная одним из защитников города, попала Филиппу в лицо, повредила щеку, разорвала веко и лишила его глаза. Впоследствии виновника, которого звали Астер, отыскали. Город Филипп взял, но лицо его осталось обезображенным до конца дней.
Ожидали, что из мести Филипп уничтожит всех жителей города, но он в достаточной степени владел собой и понимал, какую реакцию могла бы повлечь за собой подобная жестокость в Афинах. Он приказал не трогать афинских поселенцев в Мефоне и дал им возможность бежать. Затем он спалил город дотла и решил вернуться в Пеллу.
По пути домой рана его еще кровоточила и причиняла мучительную боль. Всю дорогу он размышлял об ответе дельфийского оракула о наказании, которое ему было обещано за то, что он застал Зевса в образе змеи в постели своей жены.
– Я подсматривал в щель именно этим глазом, – признавался он своим приближенным.
Многие не сомневались, что стрелу мефонца направляла твердая рука Зевса-Амона.
После возвращения домой Филипп, ко всеобщему удивлению, не проявил никакой враждебности к своей жене. Напротив, постигшее несчастье приблизило его к ней. Когда Филипп пришел навестить Олимпиаду, он первым делом снял повязку, чтобы показать ей пустую глазницу и разорванное веко, заверяя жену, что сожалеет о прошлых ссорах и о несправедливой суровости по отношению к ней. Он восхищался красотой супруги, всячески выказывая ей свое доброе отношение. Может быть, он поступал так не из любви, а из осторожности или опасения, что никогда уже не будет нравиться женщинам. Изуродованный победитель просил мира.
Как ни странно, Олимпиада тоже испытала доселе неведомое ей теплое чувство к супругу, вернувшемуся к ней укрощенным, кающимся, на израненном лице которого она видела знак своего торжества. Если Олимпиада и любила его когда-нибудь, то это было именно в те несколько недель после возвращения Филиппа.
С маленьким Александром, который начал ходить, Филипп обращался как отец. Он был доволен, что в доме появился сын. Ему нравилось подолгу смотреть на здорового ребенка, не отличающегося от других детей ничем, кроме цвета кожи и глаз.
– Эй, сын мой, – говорил он ему. – У тебя один глаз светлый, другой темный. Посмотри, у меня тоже было два глаза, но одинакового цвета, а теперь остался только один.
Видя перед собой великана в доспехах, с черной бородой и повязкой на лбу, который смотрел на него одним глазом, уже помутившимся от пристрастия к вину, малыш с воплями убегал. Филиппа это огорчало. С настойчивостью, присущей людям, внушающим страх детям и добивающимся их любви, он преследовал мальчика и навязывал ему свои ласки. Ребенок искал убежища, забираясь на руки к кормилице.
– Вижу, – говорил ему Филипп, – что ты меня не любишь. И все-таки надо, чтобы ты ко мне привык.
В те дни Олимпиада не брала на ночь змею в свою постель. После долгого одиночества эта женщина, слишком рано посвященная во все таинства науки любви, обрела наконец простое человеческое счастье, чувствуя рядом со своим телом горячее тело мужчины. Вскоре она снова забеременела. На этот раз отцовства Филиппа уже никто не оспаривал.
Но люди с неуживчивыми характерами недолго живут иллюзией обретенного счастья. После короткого затишья в семье снова начались ссоры и разлад. Супруги постоянно раздражали друг друга. Грубые манеры Филиппа, ставшие еще несноснее за время походной жизни, оскорбляли Олимпиаду, а вид пустой глазницы вскоре начал вызывать у нее отвращение. Со своей стороны, Филипп с трудом терпел общество жены, кичившейся своей принадлежностью к миру богов.
Теперь на супружеском ложе их разделяла не змея, а ревность к прошлому. Бранные крики супругов были слышны на весь дворец. Филипп обвинял свою жену в том, что в недавнем прошлом она без разбору спала со всеми мужчинами. Она отвечала, что ему было известно об этом до женитьбы, что никто не заставлял его соглашаться на этот брак. Впрочем, Филипп никогда не взял бы ее в жены, если бы не был склонен к разврату. Она была достаточно изворотлива и в этих ссорах не позволяла ему больше ставить под сомнение происхождение родившегося ребенка, всегда умея дать твердый отпор как обвинениям, так и богохульству.
Не дождавшись лета, Филипп снова отправился на войну. Осенью родилась его дочь Клеопатра.
XIII
Второй гончар
Я уже рассказывал, что бог Хнум, небесный гончар, с помощью богини Исиды лепит на небесах двойника божественного ребенка и сажает его на колени бога Амона, в то время как тело ребенка создается на земле.
Когда двойник воссоединяется с плотью, ребенок появляется на свет. Сначала он беспомощен и ничего не знает, потому нужен второй гончар, который будет лепить его характер и придавать телу определенную форму. Судьба – это второе «я» человека, опережающее его, с которым он сливается на каждом шагу своей жизни в единое целое. Поэтому каждый день похож на новое рождение.
Когда лепят на небесах судьбу человека, то готовят не только его самого к выполнению предназначения, определенного судьбой, но готовят также и тех, кто будет служить ему, выбирают друзей, союзников, соратников, а также удаляют тех, кто мог бы оказать пагубное влияние. Все это следует предусмотреть заранее, не дожидаясь появления неожиданного врага или отсутствия поддержки верного слуги в трудную минуту.
Это дело требует предсказания будущего людей не только по светилам, но также по лицу и сердцу.
Роль второго гончара Александра довелось исполнять мне. Олимпиада помогала мне, как Хнуму помогала Исида.