Его племянник Аминт III, который, будучи еще ребенком, не мог оказать какого-либо серьезного противодействия, был отправлен на жительство в уединенное место. Филипп стал на деле правителем Македонии, Фессалии и других областей.
Казалось, что после восшествия на престол он хочет по-настоящему сблизиться с Олимпиадой, во всяком случае он стал более уважительно относиться к ней, поскольку теперь она была царицей. По отношению к Александру, законному наследнику престола, его поведение тоже изменилось.
Когда Александру исполнилось шесть лет, Филипп решил, что настало время выбрать ему воспитателя, и назначил на эту должность некоего Лисимаха, который из-за скандальной любовной истории вынужден был покинуть царский двор Эпира.
Такой выбор представлялся более чем странным. Этот человек мало подходил на роль наставника молодого царевича. Однако Филипп, подчиняясь минутному настроению, мог предоставить должность любому, кто его забавлял. Так он, например, отдал высокую должность бывшему рабу по имени Агатокл, который умел вовремя рассмешить царя злой шуткой. Для Агатокла пришлось нанимать писарей из Афин, чтобы составить для него список приличных слов, которые принято было здесь употреблять.
Лисимах слыл напыщенным глупцом и помпезным краснобаем, который выдавал себя за жертву любви. Филипп смаковал непристойные подробности скандала, из-за которого нынешний воспитатель бежал из родной страны, спасаясь от гнева обманутого мужа. К счастью, у Лисимаха было одно большое достоинство. Не будучи широко образованным, он знал наизусть Гомера и, не заставляя себя долго упрашивать, мог на память прочитать все, им написанное. Он помнил в мельчайших подробностях «Илиаду» и «Одиссею», был сведущ в генеалогии богов и царей и рассказывал о героях Гомера, как если бы они были его близкими родственниками. Поэтому можно сказать, что первым наставником Александра был скорее Гомер, чем Лисимах.
Поэзия открывает путь для совершенствования ума, тренирует память, приучает слух к гармонии звуков и обогащает мысль яркими образами.
У Лисимаха была привычка находить каждому, кого он видел, сравнение с персонажами Гомера. Это была еще и манера лести. Поскольку семья Олимпиады восходила к Ахиллу, он уверял, что Александр является живым воплощением победителя троянцев. Можно было слышать, как он говорил своему ученику:
– Молодой Ахилл, пойдите и расскажите домашнее задание божественной Фетиде, вашей матушке, и непобедимому Пелию, вашему батюшке. Потом мы пойдем гулять и переправимся через Скамандру.
Филипп не возражал, когда его называли Пелием, и каждый раз широко улыбался при упоминании этого имени. Стоило Александру при падении ободрать свои колени, как Лисимах кричал:
– Ахилл, не плачь!
И Александр глотал слезы. В детстве перед ним всегда выставляли доспехи Ахилла, и он с нетерпением ждал той поры, когда вырастет и наденет их на себя.
При распределении героических ролей Лисимах не забывал и себя. Он величал себя не иначе как Фениксом, потому что Феникс Гомера, изгнанный из Эпира из-за несчастной любви к фаворитке царя, нашел прибежище у фессалийского правителя из рода Мирмидонов, который поручил ему заняться обучением сына. Таким образом, настоящее точно воспроизводило историю прошлого.
Обращения Лисимаха понравились придворным, и несколько месяцев царский двор в Пелле увлекался этой игрой. Придворные называли друг друга Нестором, Лаэртом, Диомедом, а врагов Македонии – не иначе как Приамом, Гектором или Парисом. Сильного человека именовали Аяксом, обесчещенного мужа – Менелаем, изворотливого советника – Улиссом. Когда я слышал у себя за спиной: «Эй, Кальх!» – я должен был понимать, что обращаются ко мне.
Этот спектакль продолжался все время, пока Филипп находился после коронации в Пелле. Вскоре, обнаружив, что остается непокоренной последняя афинская колония – сильно укрепленный город Олинф, он отправился к берегам Халкидики, бросив в Пелле двух очередных любовниц.
Как только Филипп уехал, полномочия Лисимаха ограничили. Олимпиада выбрала для своего сына нового наставника. Им был назначен ее кузен Леонид, тот самый бедный родственник, которого она взяла в свою свиту из Эпира.
Люди склонны иногда превращать свои жизненные неудачи в добродетели. Леонид питал большое уважение к своей бедности и каждому советовал соблюдать бережливость, умеренность в пище, скромность в нарядах, словно эти его качества определялись не нуждой, а составляли самую большую человеческую ценность. Такой воспитатель оказался очень полезным Александру, ибо для наследника могущественного человека нет ничего опаснее, чем располагать привилегиями богатства, не приложив для его создания никаких усилий.
Живя с Леонидом, Александр должен был рано вставать, каждый день приходить ко мне в храм и присутствовать на ритуале жертвоприношения, совершаемого на восходе солнца, довольствоваться сытной, но простой пищей, носить одежды из грубой ткани, совершать длительные походы быстрым шагом, мало, но в строго отведенное время спать в послеобеденные часы, усиленно тренироваться, много ездить верхом, не поддаваясь усталости, и размышлять перед сном на темы морали. От такого режима у него окрепли ноги, развернулись плечи, шире стала грудь.
Леонид не стеснялся рыться в сундуках, в которых ребенок хранил свои одежды и одеяла, чтобы убедиться в том, что Олимпиада не дает сыну ничего лишнего. Александру был знаком только аромат изысканных блюд, которые готовили в дворцовой кухне. Недоверчивый наставник выискивал и отнимал сладости, которые тайком совали в руку его ученика сердобольная кормилица Гелланика и заботливый слуга.
Позднее Александр, искренне признательный своему наставнику за суровое воспитание в детстве, скажет:
– Леонид нашел мне самых лучших кулинаров, чтобы я ел с аппетитом. Ими были прогулка на заре вместо первого завтрака и легкий ужин вечером вместо обеда.
Однажды во время курения фимиама в храме, заметив, что Александр бросает благовония горстями, Леонид резко одернул царевича и выговорил ему по поводу ненужной расточительности.
– Для богов не следует ничего жалеть, – ответил Александр, в котором уже проснулся дух противоречия. Он осмеливался возражать старшим, находя в этом удовольствие.
– Ты можешь жечь столько фимиама, сколько тебе нравится, когда ты завоюешь страны, из которых он поступает, – ответил наставник. – Царь Филипп может сорить золотом, если ему этого хочется, он для этого и захватил золотые копи горы Панги.
Только жесткий, суровый, неутомимый Леонид мог держать в руках этого ребенка, одновременно мечтательного и гневного, способного подолгу стоять и молча созерцать статуи богов и подверженного неожиданным вспышкам ярости. Бывало, если кто-то противился его желанию, Александр в гневе топал ногами, потрясая копной золотых волос, неистово катался по земле, размахивая кулаками. Леонид помнил о толковании появления орлов на крыше дворца в ночь рождения царевича. Его посвятили в некоторые тайны, приоткрыв завесу над будущим ребенка. Общаясь с Леонидом, Александр уверовал, что богатство и славу можно только завоевать, причем царскую власть следует завоевывать каждый день.
Позже, во время больших походов, Александр, казалось, никогда не страдал от жажды и голода, не уставал от долгих переходов. Он умел управлять другими людьми, потому что прежде всего умел владеть собой. Всем этим качествам он был обязан не только необычайной силе, которой наделила его природа от рождения, но также и урокам своего воспитателя Леонида.
Александр, сформировавшийся в героической атмосфере, навеянной поэмами Гомера, испытывавший мистическое влияние матери, приученный Леонидом к суровости и выносливости, посвященный мной в великие науки, вызывал растущее восхищение окружающих.
К вечеру он валился с ног от усталости, но, вместо того чтобы дать ученику отдохнуть, Леонид ставил перед ним какую-нибудь задачу и давал ему час времени на обдумывание ответа.
– Усталость тела, – говорил он, – не должна мешать голове думать.
Чтобы сон не сморил Александра, он получал от учителя шарик и серебряную чашу. Леонид требовал, чтобы мальчик лежал на кровати, вытянув руку с шариком над стоящей на полу чашей. Если он нечаянно засыпал, шарик падал у него из рук в чашу, и от шума ребенок сразу просыпался.
Это были единственные игрушки, подаренные Леонидом своему ученику. Дни Александра отмерялись падением серебряного шарика. Так продолжалось до тех пор, пока ему не исполнилось десять лет.
XVII
Слово и речь
Ты хочешь знать, сын мой, разницу между словом и речью? Тогда слушай.
Некий честолюбивый, рассудительный человек, считающий, что ему назначено судьбой наставлять на путь истинный своих сограждан, много дней готовит большую речь, которая, по его разумению, должна убедить толпу, подсказать важные решения городским властям, в общем, изменить ход событий. Он много раз взвешивает свои доводы, ищет примеры в прошлом, оттачивает фразы, упражняется в красноречии. Вот наконец он появляется на агоре и долго выступает перед согражданами. Он бросает им обвинения в безразличии и слепоте, критикует то, что уже сделано, указывает на то, что следует свершить, призывает городские власти к незамедлительным действиям. Собравшиеся слушают. Одни одобряют, другие ругают, все спорят, но никто ничего не решает. Это речь, сын мой.
Другой человек, обученный священным наукам, садится на ступени храма и, закрыв глаза, безучастный к толпам снующих мимо людей, произносит три раза имя Амона так, как оно должно произноситься, дабы резонанс привел в движение невидимые волны. Тогда его осеняет вдохновение, у него складывается ясное представление о том, что произойдет, его «я» излучает деятельную силу. Такой человек может прийти к правителю города и сказать ему: «Вот что должно произойти. Прикажи сделать вот это, избегай делать вот это. Не отвергай союза, кажущегося тебе сегодня ненужным, потому что народ, который тебе его предлагает, ожидает блестящее будущее. Не веди никаких войн в этом году». Вот это и есть слово.
Придет время, и люди будут знать только речь. Они будут верить ей всей душой, не переставая удивляться, почему от нее так мало проку. Люди, утратив дар слова и разучившись пользоваться им, перестанут понимать, что оно означает. Когда кто-нибудь им напомнит, что сначала было слово, они в недоумении лишь пожмут плечами. Это будет темное и несчастливое время, сын мой, человек станет блуждать в словах родного языка, как ребенок в дремучем лесу.
XVIII
Демосфен
Почти три года Филипп осаждал Олинф. Город хорошо снабжался по морю, а прочные крепостные сооружения обеспечивали ему надежную защиту. Олинф поддерживали богатые союзники, поставлявшие горожанам необходимое подкрепление. Стрелы воинов Филиппа ломались о камни неприступной крепости и щиты ее защитников. Бездействующая македонская конница топтала поля, где лошади выщипали траву до корней. Если защитники Олинфа не могли вырваться из клещей македонян, то и Филиппу не удавалось проникнуть в город.
А в это время в Афинах один оратор вел яростную борьбу против Филиппа, пытаясь втянуть свой город в войну с целью защитить греческие колонии. Этого уже ставшего знаменитым оратора звали Демосфен.
Первого успеха Демосфен добился в молодые годы, выступив в роли адвоката в деле о собственном наследстве. Ему удалось выиграть процесс, хотя имущества он так и не получил. Чтобы заработать на жизнь, он стал писцом в суде, где готовил защитительные речи для малообразованных или плохо знающих законы людей[16]. Сначала ему доверяли довольно скандальные дела, чаще всего предлагая выступления на процессах о клевете. Случалось, его ловкость и неразборчивость в выборе аргументов приводили к несправедливому осуждению жертвы и оправданию виновного. Он слыл также хорошим советчиком в вопросах подкупа судей, знал, как можно создать необходимое общественное мнение. Демосфен работал под началом лучших учителей и риторов, из школы Платона он вынес глубокие познания в науках – все это придавало блеск его речам.
Он стал известнейшим человеком в Афинах. В то время в числе его клиентов значились люди, наживающиеся на торговле с колониями, расположенными вдоль побережья, сам он также оказался замешанным во многих политических процессах. Все эти обстоятельства способствовали тому, чтобы Демосфен всецело посвятил себя общественной деятельности, о которой мечтал с детства.
Будучи человеком в высшей степени спесивым, он доказывал свою правоту вопреки самым очевидным фактам, порой поступаясь собственными принципами.
Демосфен вознамерился завоевать славу оратора, имея слабый голос и страдая заиканием. Чтобы натренировать свой голос, он забирался в подвал, где подолгу громко кричал. Так как язык его отказывался произносить некоторые звуки, Демосфен набивал рот галькой и выходил на берег моря, выбирая для занятий штормовую погоду. Здесь он истошно орал, стремясь своими воплями заглушить шум волн. Демосфен страдал одышкой. Чтобы избавиться от нее, он взбирался на холмы, декламируя Эсхила. Зная за собой дурную привычку стоять скособочившись во время выступления, без конца резко передергивая плечами, он подвесил к потолку в своей комнате тяжелый бронзовый брусок, дабы, стоя под ним, репетировать свои речи. Ударяясь каждый раз при неверном движении, он таким образом научился владеть своим телом.
Некрасивый, он, стремясь выглядеть привлекательным, старательно ухаживал за своей внешностью и почти с женской тщательностью следил за одеждой. Однако, когда ему нужно было подготовить речь, – а по своей природе он не был одарен богатым воображением и острым умом, – Демосфен брил наполовину свою голову и надолго уединялся от людей, боясь показываться в таком глупом виде. Недоброжелатели говорили, что от речей, которые он готовит долгими бессонными ночами, пахнет фитилем светильника.
Единственное, чего Демосфен никогда не мог победить в себе, было чрезмерное влечение к женщинам, которые очень редко платили ему взаимностью. Стоило любой из них, пусть даже из бедной семьи, уступить его натиску, как эта победа вмиг опьяняла Демосфена, лишая его разума. Его секретарь говорил:
– Как можно доверять Демосфену серьезное дело? Все, над чем он раздумывал целый год, может быть развеяно женщиной за одну ночь.
Неудовлетворенным желанием быть любимым женщинами, возможно, и объяснялись его странная натура, амбиции и претензии на значительность. Рассказы о нем вызывали любопытство, а острота, отточенность и дерзость его речей собирали на его выступления толпы людей. Он был глубоко убежден, что интересы его клиентов и его собственные тесно переплетаются с интересами всего города. Получая от афинских колоний плату за принятие выгодных им законов, он стал выступать защитником их интересов в борьбе с Македонией. Он горячо доказывал благородство Афин, священное право греков на эти территории и их верность заключенным соглашениям. Для него не имело значения то, что эти земли стали колониями недавно, что колонисты удерживали там власть лишь силой оружия, безжалостно убивая местное население или обращая его в рабство, что многие коренные жители видели в Филиппе своего освободителя.