– Старшине прислуживаешь, салага? Еще раз опоздаешь, повыбиваю зубы.
Сержант дружил с Гурули и ревновал его к Гешке.
А Яныш был приятным парнем. Он умел выслушать, никогда не перебивал и живо интересовался альпинизмом.
– Возьмешь в горы, когда вернемся в Союз? – спросил он.
– А что, здесь гор не хватает? – пошутил Гешка.
Как-то Гешка зашел к старшине и там напоролся на Игушева. Сержант громко рассказывал прапорщику, почти кричал:
– А она, сука, уже с другим! Я эту б… убью, если живым вернусь!
Он очень страшно ругался, потом скомкал в кулаке почтовый конверт и изо всей силы ударил по дверце шкафа, в котором хранились шинели. Фанера с коротким хрустом проломилась. Гурули, увидев Гешку, бросил ему:
– Выйди, потом!
Один раз Гешка сразу после обеда пошел к женской общаге. Сел у столба, надвинул на глаза панаму и, поглядывая на часы, стал ждать. Длинноногая девушка с белым свертком в руке проплыла мимо него, оставив за собой легкий запах дезодоранта. "Точна, как поезд", – подумал Гешка, посмотрев на часы.
Гурули готовил взвод в засаду. Он ходил вдоль рюкзаков, выложенных перед казармой на плацу, что-то считал про себя, записывал циферки на бумажке. Потом раскладывал у каждого рюкзака гранаты, сигнальные ракеты в полиэтиленовых мешочках, пулеметные ленты, коробки с сухпайками. Он проверял работу радиостанций, дергал за ремешки касок. Издали казалось, что старшина ходит среди спящих на асфальте солдат и пытается их разбудить. Амуниция была пропыленная, выцветшая, мышиного цвета. Новые рюкзаки Гурули выдавал только для хозработ.
– Жалеешь? – спросил Гешка. Гурули распрямился, посмотрел на Гешку красноватыми глазами.
– Ты скорпиона когда-нибудь видел, сынок?.. Жалеешь! Кишки наших гавриков жалею!
– Понял, маскировка! – прикусил язык Гешка. – А почему ты не хочешь взять меня на войну?
– У замполита спрашивай, почему он тебя в списки не внес.
Гешка, однако, сам не понял, зачем он спросил У Гуру ли насчет войны. Он не испытывал к ней никакого интереса, он был освобожден от нее, как отличник от зачета, и это – было приятно – чувствовать свое исключительное положение, настолько приятно, что невольно хотелось убеждаться в этой исключительности еще и еще раз. Наверное потому Гешка последовал совету старшины.
Замполит роты старший лейтенант Рыбаков сидел в майке за столом и подшивал к куртке подворотничок.
– Вы у нас временный, – сказал замполит, даже не дав Гешке раскрыть рта, – но все равно надо включаться в жизнь коллектива. Ваш отец генерал?
– Генерал, – подтвердил Гешка.
– И с чего это он вас сюда запихнул? – пожал плечами Рыбаков, перекусывая нитку. Гешке не понравился такой тон.
– Отец мой, между прочим, принципиальный человек.
– Да я верю, – сразу же согласился Рыбаков, – и все понимаю. Просто как-то не принято ехать генеральскому сыну в такую Тмутаракань.
Он повесил курточку на спинку стула, достал из ящика стола тетрадь, стал листать ее. Гешка уставился в потолок. "Дернул же меня черт зайти к нему!"
– Ну-ка, Ростовцев, скажите мне девиз соревнования.
Гешка для виду наморщил лоб.
– Надежно защитим… Мирный труд надежно…
– Не знаете, – оборвал его замполит и, низко склонившись, стал что-то писать в тетради. – Придется подучить. А ведь я давал под запись.
Он постукивал карандашом по столу, щурился, глядя на Гешкины пыльные ботинки.
– И внешний видик у вас…
"Я его ненавижу!" – подумал Гешка.
Рыбаков цепким взглядом прощупывал поверхность Гешкиной плоти. Гешка испытывал такое чувство, будто он был голым выставлен напоказ.
– Вот что мне скажите, Ростовцев. Почему вы к старшине роты обращаетесь на "ты"?
– Мы с ним друзья, – не сразу ответил Гешка, по тому как в самом деле не знал, что ответить на этот вопрос.
– Друзья? – удивился замполит и шлепнул карандашом о стол. – Какие могут быть друзья – вы солдат, только начали службу, а он прапорщик… Хотя, ни в этом дело. Здесь вы пока еще никто, Ростовцев. Пустой звук. Там, в Москве, может быть, вы что-то значили. А здесь любой человек начинает с нуля, имейте это в виду.
Гешке рассказывали, что замполит ранен и контужен, вывести его из себя очень легко, и потому Гешка не стал оправдываться, вонзил взгляд в крашеный линолеум и закивал головой. Как только Рыбаков замолк на секунду, Гешка без всякого перехода сказал:
– Мне бы хотелось пойти на засаду. Я инструктор по альпинизму, могу быть полезен в горах.
Замполит ничуть не удивился такой просьбе, кивнул, как бы подчеркивая, что желание Гешки совершенно естественное:
– Это хорошо, что вы стремитесь в бой, но для начала надо выучить девиз соревнования и не поленитесь вычистить ботинки. Право идти на войну надо заслужить, товарищ Ростовцев. Если хотите, вы еще не доросли до того, чтобы идти с нами в разведку.
Конечно, замполит крутил-вертел Гешке насчет девиза и ботинок. Из числа молодых солдат на засаду не шли только четверо, в том числе и Яныш, который на всех политзанятиях отвечал блестяще и всякие лозунги и девизы в своей тетради записывал красным фломастером. Скорее всего, думал Гешка, Рыбаков пытается убедить в том, что только он, замполит, решает, кого брать, а кого не брать на войну. "Бог с тобой! – мысленно согласился Гешка с таким раскладом. – Делай вид, что ты не хочешь брать меня на боевые, а я буду делать вид, что этому верю".
В те дни Гешка чувствовал себя почти превосходно.
Утром на физзарядке сержант Игушев подтянулся на перекладине пятнадцать раз. Эффектно спрыгнул, отошел на шаг в сторону и сказал:
– Ростовцев, к снаряду!
Гешка подтянулся шестнадцать раз. До десяти Игушев считал вслух, затем замолчал и с деланной озабоченностью уставился в свой блокнот. Отделение дыхание затаило, наблюдая за Гешкой.
Он мог бы и больше подтянуться, но решил, что и шестнадцати достаточно.
Потом бегали по городку со страшной скоростью – сержант прямо как с цепи сорвался. "Не отставать!" – только и орал он. Все ужасно выдохлись, чуть на завтрак не опоздали.
Днем Гурули позвал Гешку к себе, закрыл за ним дверь и вдруг ни с того, ни с сего обрушил свою лапищу ему на плечо. Удар был слишком сильным, и Гешка даже вспылил от боли:
– Ты, Витя, озверел?
Гурули неприятно рассмеялся, оскалив крупные белые зубы, снова поднял руку, но на этот раз ласково провел ладонью по Гешкиной голове.
– Больно?.. А вот когда пуля попадает в плечо, то рука до самого локтя немеет, кажется, что она все время мерзнет, даже если жара за пятьдесят. А боль на всю грудь отдается.
– Но при чем тут я? – вроде как в шутку проворчал Гешка, потирая плечо.
– Ты перед кем выпендриваешься? – продолжая показывать зубы, спросил Гурули, и Гешка так и не понял, всерьез он или нет. – Кто ты такой, а? У Игушева два ордена Красной Звезды, в него четыре литра чужой крови влито. И ты ему нос хочешь утереть, салабон?
Вечером рота ушла на засаду. Яныш заступил в наряд, а Гешка забрел на спортивную площадку, чтобы не видеть, как тяжелый от касок, бронежилетов и оружия строй, покачиваясь, пылит по дороге, и чтобы никто из ребят на него не смотрел.
"За кого они меня принимают? – накручивал сам себя Гешка. – Быдло, деревня неотесанная!.." Прыгнул, ухватился руками за перекладину, поднял ноги вверх, потом вниз – махом дугой, да так, что почувствовал упругость горячего воздуха, сложился вдвое ножиком, вылетел на прямых руках над перекладиной.
"Кто я такой, спрашивают…"
Вдохнул, оттолкнулся руками, полетел вниз, как плеть, описал дугу над землей и встал на руки, как стрелка часов на двенадцати.
"Кто я такой… Герои, мать вашу…"
В тот же вечер Гешка зашел в модуль старших офицеров к Кочину. Евгений Петрович сидел под настольной лампой и простым карандашом рисовал квадратики на листе ватмана. Рядом в стакане с кипятильником пузырилась вода. Комната была уютной, похожей на студенческую общагу.
– А, это ты! – Кочин встал навстречу Гешке, мельком взглянул на часы и протянул руку. – Проходи, садись. Чай будешь?
Гешке показалось, что Кочин очень не желал его прихода, и, стараясь не утомлять командира полка своим присутствием, сразу перешел к делу. Он путано, но немногословно сказал, что до перехода в хозвзвод хотел бы, пусть только раз, сходить на боевые, испытать себя, ибо совесть его не на месте и перед товарищами стыдно, а замполит Рыбаков в принципе не против этого, нужно только разрешение. Кочин не смотрел на Гешку, машинально перекладывал книги, карандаши с места на место, невпопад кивал головой. И когда Гешка совершенно ясно понял, что Кочин его не слушает, а напряженно ожидает какого-то события, в дверь негромко постучали.
Евгений Петрович выпрямился, как если бы в комнату вошел маршал, замер и прижал палец к губам. Гешка затаил дыхание и испугался неизвестно чего. Стук повторился. Затем приглушенный шепот:
– Евгений Петрович… Вы дома? Кочин показал рукой Гешке на кресло и сам неслышно опустился за стол. Прошла безмолвная минута. Наконец Кочин как ни в чем не бывало спросил:
– Так что случилось. Гена?
Геша стал опять рассказывать, но Кочин, похоже, снова его не слушал, а думал о чем-то своем. "А голос был женский, – с ехидцей подумал Гешка. – С чего бы это Евгений Петрович так сдрейфил?"
– Какая засада? – вдруг раздраженно спросил Кочин и откинулся на спинку стула. – Я ведь тебе объяснял, что на боевые ты ходить не будешь. Что тебе не понятно?
Гешка обалдело смотрел на подполковника. "Не буду, так не буду!" – обиженно подумал он. – Баба с возу – кобыле легче".
Целую минуту они молчали. Кочин крутил карандаш в пальцах и смотрел на лист бумаги, словно сочинял стихи, да вот рифму никак подобрать не мог. Гешка щелкал суставами пальцев и мечтал отсюда скорее уйти.
– Родителям пишешь? – запросто перешел Кочин на другую тему и более спокойный тон, однако все еще не поднимая головы.
– Редко…
– Привет от меня передавай. А на боевые не просись, нечего тебе туда соваться. Без тебя обойдутся, – он наконец поднял голову и в упор посмотрел на Гешку. – Ну зачем тебе это? Крови за свою жизнь не насмотрелся, а? Или пострелять из автомата хочешь?
В ответ Гешка смог лишь пожать плечами. Выходя из модуля, он поклялся никогда больше не заходить к Кочину. Матери он написал: "Привет тебе от моего комполка".
Рота вернулась после завтрака. Дощатая казарма заходила ходуном от топота ботинок, лязга металла. Молодые были перевозбуждены. Солдат Лужков с тонкой цыплячьей шеей рассказывал всем, как ему хотелось курить. Никто его, конечно, не слушал, сержанты рявкали команды на сдачу оружия, на построение. Игушев как бы невзначай сильно толкнул Гешку локтем. "Каски, рюкзаки – мне! – трубил на всю казарму Гурули. – Только без пыли, мальцы, без пыли!" Койки скрипели под тяжестью амуниции, брошенной на них. В мутном воздухе обозначились солнечные лучи, похожие на желтые шторы. От ребят пахло металлом и оружейной смазкой. Гешке казалось, что все до одного должны быть в крови и ранах, и он старательно отыскивал на их лицах следы боя. Когда Лужков случайно оказался рядом с ним, Гешка схватил солдата за рукав, притянул к себе и вполголоса спросил:
– Ну, что там было?
– Ничего! – сверх меры громко ответил возбужденный солдат, в глазах которого горел восторг школьника, вернувшегося из пионерского похода. – Не было духов! Всю ночь на камнях пролежали. Знаешь, так хотелось курить! Но в засаде, понимаешь, нельзя…