– Я хочу узнать про твою власть над временем. Я хочу посмотреть, как ты заставляешь время остановиться, а затем бежать в обратную сторону. Это лучший из всех фокусов.
– Я же говорила, что за этим тебе нужно обратиться к отцу.
– Но ведь ты же можешь это сделать, – не сдавался Эммануил. – Можешь прямо здесь и сейчас.
– Могу, но не буду. Это повлияет на слишком многие вещи, и они никогда уже не вернутся к нормальному порядку. Как только они выбьются из ритма… Ладно, как-нибудь я это для тебя устрою. Я могу вернуть тебя назад, в до крушения. Только не знаю, стоит ли это делать, ведь тогда тебе придется пережить его снова, и это может тебе повредить. Ты, наверное, знаешь, что твоя мама была очень больна, я думаю, она все равно бы не выжила. А пройдет четыре года, и твоего отца разморозят.
– Ты точно это знаешь? – обрадовался Эммануил.
– Когда тебе будет десять лет, ты его увидишь. А сейчас он с твоей мамой, он любит возвращаться во время, когда впервые ее увидел. Она была страшной неряхой, и ему пришлось прибираться в ее куполе.
– А что это такое, «купол»? – спросил Эммануил.
– Здесь их не бывает, они специально для космоса. Для колонистов. Ведь это там, в космосе, началась твоя жизнь. Элиас тебе все это рассказывал, почему ты так плохо его слушаешь?
– Он человек, – сказал Эммануил. – Смертный.
– Нет, это не так.
– Он родился человеком, а затем я… – Эммануил помолчал, и к нему вернулся кусочек памяти. – Мне не хотелось, чтобы он умирал. Ведь правда мне не хотелось? И тогда я взял его к себе. Когда он и…
Он задумался, пытаясь сформировать в мозгу потерявшееся имя.
– Элайша, – подсказала Зина.
– Они все время ходили вместе, – продолжил Эммануил, – а потом я взял его к себе, и он послал часть себя Элайше, и поэтому он, в смысле Элиас, никогда не умер. Только это не настоящее его имя.
– Это его греческое имя.
– Так, значит, я все-таки что-то помню, – сказал Эммануил.
– Ты вспомнишь больше. Понимаешь, ты же сам установил растормаживающий стимул, который в нужный момент напомнит тебе все прежнее. И ты единственный, кому известен этот стимул. Даже Элиас и тот его не знает. И я не знаю, ты скрыл его от меня, когда ты был тем, чем ты был.
– Я и сейчас есть то, что я есть, – сказал Эммануил.
– Да, – кивнула Зина, – но с той оговоркой, что у тебя нарушена память. А это, – добавила она рассудительно, – не совсем одно и то же.
– Пожалуй что нет, – согласился мальчик. – Но ты же вроде сказала, что поможешь мне вспомнить.
– Есть разные виды воспоминания. Элиас может сделать так, чтобы ты кое-что вспомнил, я могу сделать, чтобы ты вспомнил больше, но только твой собственный растормаживающий стимул может сделать тебя тем, чем ты был. Это слово… наклонись поближе, потому что никто, кроме тебя, не должен его слышать. Нет, уж лучше я его напишу.
Зина взяла с ближайшего стола листок бумаги, карандаш и написала одно-единственное слово: HAYAH.
Глядя на это слово, Эммануил почувствовал, что к нему возвращается память, но она вернулась лишь на какую-то наносекунду и тут же – почти сразу – исчезла.
– Хайах, – сказал он, еле шевеля губами.
– Это священный язык, – пояснила Зина[6].
– Да, – кивнул Эммануил, – я знаю.
Это был иврит, сложное слово на иврите. Слово, от которого произошло Божественное Имя. Его охватило глубокое, сокрушительное благоговение, а еще он испугался.
– Не бойся, – сказала Зина.
– Мне страшно, – объяснил Эммануил, – потому что я на мгновение вспомнил.
И тогда я знал, подумал он, кто я такой.
Но снова забыл. К тому времени как они с девочкой вернулись на школьный двор, он уже этого не знал. И все же – как ни странно! – он знал, что недавно знал, знал и тут же забыл. Это словно, думал он, у меня не один разум, а два, один на поверхности, а другой в глубинах. Поверхностный был поврежден, а глубинный сохранился. Однако глубинный разум не может говорить, он закрыт. Навсегда? Нет, придет день, и его освободит некий стимул. Стимул, мною же и придуманный.
И нет сомнений, что он не просто не помнит, а по необходимости. Будь он способен восстановить в сознании все прошлые события, всю их сущность, государство нашло бы его и убило. У этого зверя было две головы: религиозная, кардинал Фултон Стейтлер Хармс, и научная по имени Н. Булковский. Но это были тени, фантомы. Для Эммануила не являлись реальностью ни Христианско-исламская церковь, ни Научная Легация. Он знал, что кроется за ними, Элиас все ему рассказал. Но и не расскажи ему Элиас, он все равно бы знал – он мог опознать Врага всегда и везде, под любым обличьем.
А вот эта девочка, Зина, она ставила его в тупик. Что-то с ней было не так. И ведь она совсем не лгала, не умела лгать. Он не наделил ее способностью обманывать; ее главной, первейшей чертой была правдивость. Чтобы разрешить все сомнения, нужно было просто ее спросить.
А пока что он полагал ее зиной, одной из них – тем более что она призналась уже, что пляшет. Ее имя, без всяких сомнений, происходило от «Дзяна», приобретавшего иногда форму «Зина».
Он догнал девочку и тихо сказал ей на ухо:
– Диана.
Она мгновенно повернулась – и преобразилась. Нос у нее стал совсем другим, и на месте девочки появилась зрелая женщина в бронзовой маске, сдвинутой на лоб так, что было видно лицо, греческое лицо; что же до маски – это была военная маска. Маска Паллады. На месте Зины появилась Паллада. Но он знал, что ее суть не там и не там, что все это лишь обличья, лишь формы, ею принимаемые. И все равно военная маска выглядела впечатляюще. А затем этот образ поблек и исчез, никем, кроме него, не увиденный. Эммануил знал, что она никогда не покажет его прочим людям.
– Почему ты назвал меня Дианой? – спросила Зина.
– Потому что это одно из твоих имен.
– Как-нибудь этими днями мы сходим в Сад, – сказала Зина. – Чтобы ты посмотрел зверей.
– Мне бы очень хотелось, – обрадовался Эммануил. – А где он? Сад?
– Здесь, – сказала Зина.
– Я его не вижу.
– Это ты сделал Сад, – сказала Зина.
– А вот я ничего такого не помню.
У него болела голова, и он сжал ее ладонями. Подобно отцу, подумал Эммануил, он делал то же самое, что делаю я сейчас. Вот только он не был моим отцом.
У меня нет отца, сказал он себе. Его наполнила боль, боль одиночества, а потом вдруг Зина исчезла, а с ней и школьный двор, и сама школа, и город – исчезло все. Он попытался сделать так, чтобы оно вернулось, но оно не возвращалось, и никакого времени не проходило. Исчезло даже время, даже оно. Я совсем забыл, думал он, и потому, что я забыл, все исчезло. Даже Зина, его художница и радость, не могла теперь ему напомнить; он вернулся в бескрайнюю пустоту. По лику пустоты, по бескрайности, медленно прокатился низкий рокочущий звук. Тепло стало зримым – при таком преобразовании частоты тепло стало светом, вот только свет этот оказался тускло-красным, зловещим. Эммануил посмотрел на свет и увидел, что он уродлив.
Отец, подумал он. Ты не…
Его губы шевельнулись, формируя короткое слово: HAYAH.
И мир вернулся.
Глава 5
– У тебя есть настоящий кофе? – спросил Элиас Тейт, с размаху рухнув на кучу Райбисовой грязной одежды. – Настоящий, а не эта гадость, которую втюхивает вам базовый корабль, – добавил он, брезгливо поморщившись.
– Есть немного, – сказала Райбис, – только я не помню где.
– Тебя часто тошнит? – спросил Элиас, всматриваясь в ее лицо. – Ежедневно и даже по несколько раз?
– Да, – кивнула Райбис и покосилась на Ашера; на ее лице было крайнее изумление.
– Ты беременна, – констатировал Элиас Тейт.
– Да я же сижу на химии! – возмутилась Райбис. – Меня выворачивает наизнанку из-за этих проклятых нейротоксита и предноферика.
– А ты спроси у компьютера, – посоветовал Элиас.
Райбис молчала.
– Кто ты такой? – спросил Херб Ашер.
– Бродячий дикарь, – ухмыльнулся Элиас.
– Откуда ты столько про меня знаешь? – спросила его Райбис.
– Я пришел, чтобы быть рядом с тобой, – сказал Элиас. – И теперь я все время буду с тобой. Так ты поговори с компьютером.
Райбис села к терминалу и вложила руку в паз медицинского анализатора.
– Мне не слишком-то хочется говорить тут с вами на эту тему, – сказала она, не поворачиваясь, – но только я еще девушка.
– Хватит, – сказал Херб Ашер, с ненавистью глядя на старика. – Убирайся отсюда.
– А может, сперва подождем, что скажет MED? – благодушно предложил Элиас.
Глаза Райбис наполнились слезами.
– Ужас какой-то, – всхлипнула она. – Сперва склероз, а теперь еще и это. Будто одной радости мало.
– Ей нужно вернуться на Землю, – сказал Элиас, повернувшись к Хербу Ашеру. – Власти не станут препятствовать. По закону эта болезнь является достаточной причиной.
– Я беременна? – убито спросила Райбис у компьютера, переключенного теперь на линию MED.
Молчание. А потом компьютер бесстрастно произнес:
– Мисс Ромми, вы на четвертом месяце беременности.
Райбис встала, подошла к иллюминатору и устремила взгляд в занесенную метановым снегом даль. Все молчали.
– Это Ях, да? – спросила она в конце концов.
– Да, – подтвердил Элиас.
– И так было задумано испокон веку? – спросила Райбис.
– Да, – подтвердил Элиас.
– А мой рассеянный склероз не более чем юридический повод, позволяющий мне вернуться на Землю.
– И благополучно пройти иммиграционный контроль, – добавил Элиас.
– И вы, – сказала Райбис, – знаете про это все до последней мелочи. А он, – продолжила она, указав на Ашера, – скажет, что это его ребенок.
– Так и будет, – кивнул Элиас, – и он полетит вместе с тобой. И я тоже с вами полечу. Тебя доставят в Чеви-Чейс, в Бетесдинский военно-морской госпиталь. Из-за крайней серьезности твоего состояния мы полетим прямым экстренным рейсом. И стартуем как можно скорее. У тебя уже есть все документы, нужные, чтобы подать запрос на возвращение домой.
– Это Ях подстроил мне эту болезнь? – спросила Райбис.
Элиас замялся, но в конце концов все же кивнул.
– Так что же это все такое? – взвилась Райбис. – Диверсия? Тайная операция? Вы задумали протащить контрабандой…
– Десятый римский легион. – В голосе Элиаса звенели горечь и злоба.
– Масада, – кивнула Райбис. – Семьдесят третий год от Рождества Христова, верно? Так я и думала. Я начала подозревать, как только услышала от клема про это горное божество на пятой станции.
– Он проиграл, – сказал Элиас. – В десятом легионе было пятнадцать тысяч закаленных солдат. И все равно Масада продержалась почти два года. А ведь там, за ее стенами, было меньше тысячи евреев, считая женщин и детей.
– Масада – это еврейская крепость, – пояснила Райбис ничего не понимавшему Ашеру. – Она пала, и только семеро женщин и детей пережили ее падение. Они спрятались в подземном водоводе[7]. А потом Яхве, – добавила она, – был изгнан с Земли.
– Да, – кивнул Элиас, – и у людей пропала надежда.
– Что это вы тут такое обсуждаете? – удивленно спросил Херб Ашер.
– Мы обсуждаем фиаско, – бросил Элиас Тейт.
– А теперь он, Ях, насылает на меня тошноту, чтобы потом… – Райбис на мгновение задумалась. – А он что, происходит из этой звездной системы? Или его сюда изгнали?
– Его сюда изгнали, – подтвердил Элиас. – На Землю пала черная тень, тень зла. Она не дает ему вернуться.
– Господу? – поразилась Райбис. – Господа сделали изгнанником? И Он не в силах вернуться на Землю?
– Люди Земли про это не знают, – сказал Элиас Тейт.
– Но вы-то знаете, верно? – вмешался Херб Ашер. – Откуда вы все это знаете? Почему вы так много знаете? Кто вы такой?
– Меня звать Илия, – сказал Элиас Тейт.
Они сидели за столом и молчали. Райбис даже не пыталась скрыть свое бешенство и практически не участвовала в разговоре.
– А что беспокоит тебя больше всего? – обратился к ней Элиас Тейт. – Тот факт, что Ях был изгнан с Земли, что враг нанес ему поражение, или то, что тебе нужно будет вернуться на Землю, пронося его внутри себя?
– Меня беспокоит необходимость оставить эту станцию, – рассмеялась Райбис.
– Тебе оказана высокая честь, – наставительно промолвил Элиас.
– Честь, от которой меня выворачивает наизнанку, – горько заметила Райбис. Ее рука, подносившая чашку к губам, мелко подрагивала.
– Но ты понимаешь, кто кроется в твоем чреве? – не отступал Элиас.
– Да что же я, совсем дура?
– Ты не очень-то впечатлилась, – заметил Элиас.
– У меня были собственные планы на свою жизнь.
– Мне кажется, вы как-то узко к этому подходите, – сказал Херб Ашер. Элиас и Райбис вздрогнули и вскинули на него глаза как на постороннего, без спросу вмешавшегося в важную беседу. – Но, может, я не все тут понимаю, – закончил он упавшим голосом.
– Ничего. – Райбис похлопала Ашера по руке. – Я и сама тут мало что понимаю. Почему именно я? Я задала этот вопрос, когда свалилась со склерозом. Почему я? Почему ты? Ведь тебе тоже придется оставить свой купол, а заодно с ним и записи Линды Фокс. И возможность круглыми сутками валяться в койке, не делая ровно ничего, поставив аппаратуру на автоматику. Боже милосердный. В книге Иова все это ясно описано – кого Господь больше любит, над тем Он и больше измывается.
– Мы отправимся втроем на Землю, – сказал Элиас, – и там ты дашь рождение сыну, Эммануилу. Ях спланировал это еще до начала времен, до падения Масады и до разрушения Храма. Он предвидел свое поражение и сделал все, чтобы выправить ситуацию. Бога можно победить, но лишь на время. Божье лекарство всегда сильнее недуга.
– Felix culpa, – сказала Райбис.
– Да, – согласился Элиас. – Это значит «счастливая оплошность», в смысле падения, первородного греха, – объяснил он Ашеру. – Не будь падения, не было бы, надо думать, и Воплощения, не родился бы Христос.
– Католическая доктрина, – задумчиво проговорила Райбис. – Вот уж никогда не думала, что она будет иметь ко мне самое прямое отношение.
– Но разве Христос не победил силы зла? – удивился Херб Ашер. – Он же сказал: «Я победил мир»[8].
– Видимо, он ошибался, – криво усмехнулась Райбис.
– С падением Масады, – сказал Элиас, – все пропало. Напрасно считается, что в первом веке от Рождества Христова Бог вошел в историю – Он покинул историю. Миссия Христа оказалась провальной.
– Вы же совершенно невероятный старец, – сказала Райбис. – Скажите, Элиас, сколько вам лет? Думаю, около четырех тысяч. Вы можете смотреть на вещи в очень далекой перспективе, а я на это не способна. Так, получается, вы все время знали про неудачу Первого Пришествия? Знали две тысячи лет?
– Как Господь предвидел первоначальное падение, ровно так же Он предвидел, что Иисус будет отвергнут. Господу все известно заранее.
– Ну а что Ему известно теперь? – прищурилась Райбис. – Он знает, что будет с нами?
Элиас молчал.
– Нет, Он не знает, – сама себе ответила Райбис.
– Это… – Элиас замялся и смолк.
– Последняя битва, – закончила за него Райбис. – И в ней все может склониться как в ту, так и в другую сторону, верно?
– Но в конечном итоге Бог непременно победит, – возразил Элиас. – Ему все известно наперед, и с абсолютной точностью.
– Из того, что Он все знает, совсем не следует, что Он все может, – упрямо качнула головою Райбис. – Послушайте, я ведь правда очень плохо себя чувствую. Сейчас глубокая ночь, а я так ни минутки и не поспала, и это при том, что за день я вымоталась, и меня тошнит, и вообще… – Она безнадежно махнула рукой. – А что касается отъезда, не кажется ли вам, что беременная девушка вызовет у иммиграционных врачей, мягко говоря, недоумение.
– Я думаю, – заговорил Херб Ашер, – это и есть основная проблема. Именно поэтому я должен жениться на тебе и отправиться вместе с тобой на Землю.
– А вот я совсем не собираюсь выходить за тебя замуж. Да и с какой бы стати, если мы практически не знакомы, – вскинулась Райбис. – Выйти за тебя замуж? Ты это шутишь или всерьез? Сперва у меня рассеянный склероз, потом эта беременность… Черт вы вас побрал, вас обоих! Убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое. Я говорю вполне серьезно. Ну почему я не заглотила все эти таблетки секонакса, пока была такая возможность? А впрочем, у меня ведь и не было такой возможности, за мной следил Ях. Без его ведома не упадет на землю ни один воробей, ни один волос с наших голов. Извините, что забыла.