– Как это мило, Лева. Не надо, а то я сейчас расплачусь.
– То-то! Помни мою доброту, друг.
– Да разве ее забудешь?
Через низкую арку, выделявшуюся на фоне ночи еще более темным пятном, «Пежо» покинул двор дома, где проживал генерал Орлов, сразу свернул влево и, шурша шинами по асфальту, устремился к Садовому кольцу. Количество транспорта на дорогах было минимальным, а потому перемещаться по ночному городу всегда было проще и вольготнее, чем в дневное время суток.
– Мы давненько уже не обращались к Арсену за информацией, – вроде как между прочим заметил Крячко. – С чего ты решил, что он захочет поделиться ею с нами теперь? В последнее время кавказцы оборзели до беспредела. Причем все поголовно. Для них Москва – второй дом родной. И самое смешное, что они тут вроде как размножаются. Делением. То бишь растут в количественном соотношении на глазах. Я всегда думал, Лева: почему кавказцы – это сила? И сам для себя пришел к следующему выводу. Они сплоченнее. Сплоченнее, чем мы, русские. Ты когда-нибудь видел, чтобы один русский вступился на улице за другого, если его бьют кавказцы? Такое можно наблюдать лишь в самых редких случаях. И то, если эти двое хотя бы отдаленно знакомы. А у кавказцев все наоборот. Ты бьешь ему в морду, и если это видит кто-то из его соплеменников, он как коршун бросается на тебя. Защищает товарища, только исходя из националистических соображений. Прежде они и знать-то друг друга не знали, а получается…
– Стас, – Гуров поморщился, – ты меня утомил. Я что, каким-то образом дал понять, будто нуждаюсь сейчас в лекции о разностях менталитета? Или у меня это на лбу написано?
Крячко заерзал на сиденье и демонстративно отвернулся к окну. Его нижняя губа выпятилась, всем своим видом Станислав показывал, как сильно он задет за живое непониманием со стороны соратника.
– Недалекий ты человек, Гуров. Нельзя же так узко мыслить. Я к чему тебе все это говорил?..
– Ты начал с Арсена, – любезно напомнил Гуров.
– Вот именно. И к тому, что он мог измениться за то время, что мы не общались с ним.
– Ничего. Могу тебя уверить, что, если у меня появится необходимость дать ему по зубам, на помощь никто не примчится.
– Я не об этом. Он просто пошлет нас куда подальше…
– Вариант прежний, – невозмутимо ответил Гуров. – Дадим ему по зубам.
Крячко зевнул так, что хрустнула челюсть. Потянулся.
– Логично. Ты обладаешь уникальным даром убеждения.
Реакции Гурова на это уже не последовало. Миновав Садовое кольцо, он вывернул руль вправо и направил «Пежо» по Гвардейской. В пределах трех кварталов и стоял дом, который интересовал их с напарником. Гуров остановился за перекрестком. На всякий случай машинальным движением проверил наличие оружия в наплечной кобуре и только после этого заглушил двигатель. Фары «Пежо» погасли.
– Арсен всегда останется для нас Арсеном, Стас, – сказал Гуров, как бы завершая недавно прерванную дискуссию. – То, что мы его не беспокоили в последнее время, ничего не меняет. С крючка его еще никто не снимал. А сделать это самостоятельно нереально. Ты когда-нибудь видел рыбу, снявшую себя с крючка?
– Нет, не видел.
– Потому как это – нонсенс, старик. Ладно, пошли.
Они выбрались из салона. Дождик уже прекратился, но в воздухе все еще веяло прохладой и пахло прибитой к асфальту пылью.
– Мы забыли купить орешки, – разочарованно протянул Крячко.
– Забыли, – не стал оспаривать очевидного Гуров. – Ну, на обратном пути непременно купим.
– Обман. Кругом один обман, – Крячко явно жаждал получить «Оскара» за роль святого мученика. – Как можно жить, когда нет доверия даже к напарнику? Сегодня он забыл купить тебе орешков, а завтра забудет прикрыть твою спину…
Гуров уже не слушал его. Печатая шаг, полковник двигался к дому, где проживал его старый проверенный информатор Арсен Муренов.
Глава 3
Грузный водитель с широким отечным лицом и неровно подстриженной бородкой не умолкал ни на секунду за все время пути до столицы. Ружаков слушал его вполуха, погруженный в собственные мысли. Бесконечный словесный поток частника, представившегося Михаилом, начинал утомлять Ружакова, но он подавлял в себе растущее раздражение, не позволяя эмоциям выйти наружу.
Он и так-то изначально вызвал определенные подозрения у этого Михаила, когда остановил его «Москвич» на загородной трассе в половине десятого вечера. Но природное красноречие и на этот раз сослужило Кулаку добрую службу. Рассказанная водиле байка про подвыпившую компанию грибников, от которой он, Ружаков, якобы и отбился, вполне удовлетворила непритязательного столичного обывателя. Но с этого момента и начались длинные занудные рассказы самого Михаила, основанные на личных воспоминаниях. Он завел дискуссию и о собирании грибов, и о рыбалке. Затем, по его словам, выходило, что он принимал самое деятельное участие в настоящей профессиональной охоте на кабана. И в каждой истории непременно присутствовал какой-нибудь забавный, с точки зрения Михаила, казус. Он сам шутил и сам смеялся, не обращая внимания на тупое равнодушие попутчика.
Кулак мучился вопросом, как ему поступить дальше. Куда податься в столице, чтобы некоторое время его никто не мог найти и достать? Желательно, чтобы в свете новых недавних событий на трассе, повлекших за собой смерть Вити-Расписного, о его персоне и вовсе забыли. Но такое было маловероятным. Сейчас на месте событий наверняка вовсю орудуют менты. Труп Расписного будет опознан, и подозрения в соучастии непременно падут на него. Опера будут землю носом рыть, чтобы достать его. Хотя…
Кулак пошарил в просторных карманах своих штанов, но курева обнаружить не смог. Взгляд скользнул по приборной панели «Москвича». Ни пачки сигарет, ни зажигалки. Михаил явно относился к личностям некурящим. Ружаков стиснул зубы.
Менты… Возможно, менты для него сейчас наименее безопасный вариант. Безусловно, будут и другие личности, задействованные в его поисках. Взять, например, того же бульдогообразного мужика в длинном черном плаще и его бригаду. Почему-то встречаться с ними вторично у Ружакова не было никакого желания. Даже если там, на дороге, между ними вышли какие-то непонятки и Расписной не имеет к произошедшему никакого отношения, Кулака в любом случае будут теперь стремиться убрать как ненужного свидетеля. Аналогичные чувства должна испытывать и вторая сторона. Приехавшие на «шестерке» парни не пылали теплыми, дружескими чувствами по отношению к «бульдогу», но от этого они не становились друзьями и соратниками Кулака. Для них он такой же свидетель. Свидетель, подлежащий ликвидации.
Но больше всего Ружаков мучился оттого, что не понимал, что происходит. Расписной, как он предполагал, мог оказаться не при делах… Но могло быть и наоборот. Витя знал что-то, о чем не успел рассказать вышедшему на свободу давнему подельнику. И теперь он унес эту тайну с собой в могилу.
Первым побуждением Ружакова было податься в Москве к еще одному своему старому корешу по кличке Дрон. Шесть лет назад Дрон был одним из тех, кто проходил с Ружаковым по одному делу, но получил, в отличие от бригадира, всего четыре года. Отсюда выходило, что Дрон уже два года как находится на свободе. Насколько вероятно то, что он мог быть в курсе тех дел, которые крутил Расписной? Ответ напрашивался сам собой: очень вероятно. Значит, к Дрону?
Кулак покачал головой, отзываясь на собственные мысли. Чем дышит сейчас Дрон? Насколько глубоко он в деле? Что вообще творится в Москве? Все эти вопросы были для Ружакова тайной, покрытой мраком. Нельзя соваться в пекло очертя голову. Тогда куда?
К Верке! Решение вспыхнуло в сознании Кулака, как красный свет стоп-сигнала при резком торможении. Он почувствовал, как сильно забилось у него сердце и какое-то напряжение пробежало по нервам. Ружаков замер, целиком сконцентрировавшись на внутренних ощущениях, затем перевел дыхание и усилием воли заставил себя стать совершенно спокойным. Конечно же… И как он сразу не догадался?
Квартира Веры сейчас – единственное место в Москве, куда он мог безбоязненно податься и как минимум привести там свои мысли в порядок. Отлежаться, осмотреться, оценить ситуацию. Верка поможет ему и наскрести информацию о Дроне.
О связи Ружакова с Верой Найденовой знал только один-единственный человек: Расписной. Но он уже не откроет рта. В этом можно было быть совершенно точно уверенным. За шесть лет Верка раз пятнадцать навещала его в колонии. То есть, грубо говоря, каждые полгода. Приезжала она последний раз за два с половиной месяца до освобождения Кулака. Так какие же тут могут быть сомнения? Верка примет его. Без всяких вопросов примет.
Взбодренный этой мыслью, Кулак позволил себе улыбнуться. Повернув голову влево, он уже дружелюбнее посмотрел на водителя Михаила. Его болтовня теперь не казалась такой раздражающей.
В освещенную яркими огнями иллюминации и неоновых рекламных плакатов Москву Ружаков прибыл в начале одиннадцатого часа. Уже не раздумывая, бодро назвал Михаилу адрес Найденовой и попросил доставить его именно туда. Подался немного назад и взглянул на свое отражение в зеркале заднего обзора. Рана на щеке уже перестала кровоточить, и Кулак стер с нее запекшуюся кровь. Вытер лицо рукавом рубашки, но это мало что изменило. Да и сама рубашка Ружакова оставляла желать лучшего. Ну, ничего. Верка примет его и таким.
Настроение у Ружакова заметно поднялось. Когда «Москвич» остановился, пассажир покинул салон, насвистывая что-то себе под нос. Девятиэтажка, в которой проживала Вера, стояла прямо перед ним. Кулак задрал голову. Окна в квартире Найденовой на шестом этаже не горели, но интуиция подсказывала бывшему столичному рэкетиру, что его возлюбленная дома. Спит.
Мелкий назойливый дождик щекотал коротко стриженную макушку Ружакова. Ночной воздух был морозным и влажным. Вчерашний зэк с огромным удовольствием втянул ноздрями резкий запах промокшей земли. Он поднял голову еще выше и отметил, что ветер местами уже разогнал хмурые тучи, освободив ночное бескрайнее пространство небесного купола. Звезды висели над головой, дразня своей недоступностью.
Ружаков решительно зашел в подъезд и поднялся в лифте на нужный ему этаж. Без лишних колебаний вдавил грязным пальцем кнопку электрического звонка. Недра квартиры откликнулись на этот его позывной звенящей тишиной. Кулак позвонил еще раз. Затем еще. Уже долго и пронзительно. Терпение его было вознаграждено. Сначала в тишине зазвучали неторопливые вялые шаги по ту сторону запертой двери, потом сонный голос Верки вопросил:
– Кто там?
– А ты в глазок-то посмотри, милая, – Кулак обнажил зубы в улыбке.
– Антон?!
Дверь распахнулась, и Вера предстала перед ним во всей своей домашней красе. В легком ситцевом халатике бледно-голубого цвета и в пушистых тапочках на босу ногу. Опытный взгляд Ружакова молниеносно отметил тот факт, что под халатом у девушки ничего не было.
– Антон! Господи боже мой!
Она даже не дала ему возможности переступить порог квартиры. Сама выпрыгнула на лестничную площадку и кинулась мужчине на шею. Ее пухлые губы жадно впились в перепачканной грязью рот Ружакова. Колыхнувшийся под халатом обнаженный бюст с остро торчащими сосками соприкоснулся с его грудью. Кулак мгновенно почувствовал накатившее на него возбуждение. Руки сами собой сомкнулись на спине девушки, нежно поглаживая ее тело сквозь тонкую ткань одежды.
– Я правда не сплю? – недоверчиво спросила Найденова, отстраняясь от него. – Откуда ты здесь, Антон?
Кулак засмеялся.
– Ты не спишь, малышка. Это действительно я. И очутился тут самым примитивным образом. Приехал на такси. И я чертовски рад тебя видеть. Можно войти?
– Да, конечно.
Вера отступила в сторону, пропуская его в окутанную мраком прихожую. Все волнения сегодняшнего вечера живо отступили на второй план. Они фактически потеряли сейчас для Кулака значимость. Произошедшее с ним самим казалось теперь больше похожим на дурной, кошмарный сон, который после пробуждения отступил в небытие.
Ружаков, не разуваясь, миновал прихожую и зашел в кухню. Включать свет ему не понадобилось. За истекшие шесть долгих лет в квартире Найденовой ничего не изменилось. Все вещи и предметы располагались на тех же самых местах, где их зафиксировала память Ружакова в момент своего последнего визита сюда. Он открыл холодильник и на удивление привычным жестом выудил с верхней полки полуторалитровую пластиковую бутылку воды из-под крана. Привычки Веры тоже остались неизменными. Она всегда держала в холодильнике сырую воду. И Кулаку эта ее привычка нравилась.
Он жадно припал к горлышку, утоляя жажду. Вера остановилась на пороге кухни и, скрестив руки на груди, молча наблюдала за его действиями.
– Когда ты освободился? – спросила она, когда пластиковое дно бутылки коснулась обшарпанной поверхности кухонного стола. – Или… Или ты в бегах?..
– С ума сошла? – Кулак поперхнулся и зашелся в кашле. Рука снова потянулась к бутылке. Только выпив, он почувствовал, что может говорить дальше. – Я на свободе официально. Отпустили сегодня в районе шести. Витя встречал меня… – он запнулся.
– Мог бы сообщить об этом и мне. Ты ужасно выглядишь, Антон. Такое впечатление, будто тебя драли сторожевые псы. Вот я и решила… Извини… Я не хотела обидеть тебя.
Ружаков поднял глаза и долго молча смотрел на ее силуэт на фоне дверного проема. Упоминание о Расписном и то, что только что сказала Вера, вернули его в состояние реальности.
– Я в полном дерьме, малышка, – признался он, обреченно роняя голову на грудь.
– В каком смысле? – Вера, будто встревоженная сойка, вспорхнула с места, за считаные секунды преодолела расстояние, разделявшее ее с Ружаковым, и опустилась на корточки перед табуретом, на котором он сидел. С неподдельным участием заглянула Кулаку в глаза. – Что случилось? Объясни мне, Антон.
И он рассказал. Рассказал ей всю историю, начиная с того момента, как он вышел из ворот колонии, и заканчивая тем, как оказался здесь, возле ее дома. Кулак доверял ей. Доверял на сто процентов. В своем рассказе он опустил только неприятные подробности, которые, как он полагал, не предназначены для женского восприятия. Например, то, как треснула голова Вити-Расписного. Найденова слушала мужчину, не перебивая.
Наконец Кулак выдохся. Казалось, рассказ отнял у него последние силы, которые еще теплились где-то в отдаленных уголках его тела. Сейчас не было и их. С особой остротой Ружаков ощутил, насколько сильно он хочет курить.
– У тебя есть сигареты? – спросил он у Веры.
– Да. Сейчас.
Вера поспешно скрылась в комнате, но вскоре вернулась, держа в руках запечатанную красную пачку «Пэлмэла». Положила ее на стол рядом с Ружаковым, а затем подала ему и коробок спичек, взяв его уже с кухонного буфета.
– Это твои, – пояснила она насчет сигарет, пока Кулак энергично срывал с картонный пачки целлофановую упаковку. – Я всегда покупаю сигареты заранее, прежде чем ехать к тебе на свидание. Боюсь потом в спешке забыть о них. Для меня ведь курево не имеет такого принципиального значения…
– Ты у меня умница, – Ружаков закурил и с наслаждением втянул в себя едкий табачный дым. Изможденный организм тут же почувствовал себя значительно лучше. – Ты даже представить себе не можешь, как много ты для меня значишь, Верка! Я сам не мог представить этого до сегодняшнего дня! Как видишь, я с тобой предельно откровенен…
Он улыбнулся. Но лицо Веры осталось серьезным. Даже при выключенном свете это можно было заметить.
– И что ты теперь будешь делать, Антон? – спросила она. – Насколько я поняла…