Поручика Осоргина срочно вызвали к командиру Ахтырского гусарского полка. Самого генерала на месте не было, вместо него Осоргин увидел какого-то драгунского ротмистра.
– Поручик, – ротмистр выглядел озабоченно, – доставьте срочно в штаб армии полковнику Кузнецову пакет. – Ротмистр протянул какой-то небольшой серовато-желтый конверт с крупной надписью «Совершенно секретно». – Будьте осторожны, конверт чрезвычайно важный!
Осоргин по склонности характера хотел было огрызнуться, что он не унтер какой-нибудь с пакетами бегать, но военная дисциплина взяла верх над скверной натурой, и поручик, откозырнув и щелкнув каблуками, отправился в штаб.
В штабе армии, как и ожидал Осоргин, творился форменный бардак, никто ничего не знал, найти полковника Кузнецова удалось с огромным трудом. Полковник этот оказался типичным штафиркой, тыловым прихлебалой – низенький, рыхлый, с гнусной штатской физиономией. Осоргин протянул полковнику пакет, полковник посмотрел как-то странно и сунул пакет в стол, как будто никакой важности в нем не было. Осоргин внутренне кипел и очень хотел штабному нахамить, но дисциплина опять взяла верх. Поручик развернулся и вышел на воздух, где отвел душу, обругав какого-то не в добрый час подвернувшегося штатского.
Борис, отоспавшись после карточной игры и обильных возлияний накануне, отправился к княгине. Сказали, что их сиятельство только что отбыли на прогулку, а Софье Павловне нездоровится, так что не принимают.
– Так-таки и не примет меня? – Борис нарочно говорил громко, чтобы его услышали наверху.
– Кто там, Федор? – раздался слабый голос. – Это вы, Борис Андреевич? Я спущусь.
Софья Павловна была бледна и казалась похудевшей от того, что под глазами ее залегли темные тени.
– Вы и вправду нездоровы? – удивился Борис. – А как поживает наш Ромео? С ним все в порядке? И чем увенчалась ваша миссия?
– Присядьте. – Она слабо кивнула на кресло. – Должна сообщить вам кое-что.
Спокойно и сухо она пересказала ему всю вчерашнюю исповедь полковника Азарова.
– Сын-идиот? – Борис даже вскочил с кресла. – И вы думаете, что я в это поверю?
– Придется. – Она устало прикоснулась к вискам. – Сегодня утром я выяснила кое-что у княгини. Она знала, что у Азарова был больной сын и что жена умерла при родах, но вот куда он потом делся, никто не знал. Но вы ведь можете это проверить.
– Да-да, – рассеянно согласился Борис.
– На этом, как я полагаю, моя миссия заканчивается? Больше я вам ничем не обязана? – рассерженно спрашивала Софи. – Не думайте, что вчерашний вечер достался мне так просто.
– Я и не думаю, – согласился Борис, – но, дорогая моя, согласитесь, что провести вечер с влюбленным в вас мужчиной – это не самое страшное.
– Да, конечно. – Фиалковые глаза дразняще заблестели, и Борис, представив, что с ней было вчера, почувствовал укол ревности.
– Как бы я хотел вчера быть на месте полковника! – непритворно вздохнул он и взял Софи за руку.
В таком положении и застала их вернувшаяся с прогулки княгиня Анна Евлампиевна.
– Воркуете, голубки? – ничуть не удивившись, пропела она. – Гляди, Борис Андреевич, как бы тебя полковник-то на дуэль не вызвал.
– Да он не увидит, он сегодня с утра в штаб пошел, я знаю, – не подумавши, брякнул Борис.
Софи бросила на него взгляд украдкой и упорхнула к себе. Борис тоже думал, как бы половчее откланяться, но княгиня усадила его подле себя с намерением поговорить.
– Что сегодня невеселы, Анна Евлампиевна? – рассеянно спросил Борис, так, для разговора.
– Грустно что-то нынче, тоска заела, – пожаловалась старуха.
Такая хандра была несвойственна бодрой княгине, и Борис учтиво осведомился о ее здоровье.
– Да здорова я, милый мой, здорова, насколько в семьдесят лет можно быть здоровой! – отмахнулась она. – Да только тошно здесь, в чужом доме-то, век доживать… Домой хочется, а домой, в Москву-то, попадем ли теперь?
Борис вспомнил опасения полковника Горецкого насчет успешного наступления на Москву и честно ответил:
– Не могу знать, Анна Евлампиевна, чин у меня не тот, чтобы такие вещи знать.
– Неужто придется за границу уезжать? – вздыхала старуха. – Давеча беседовала я с одним умным человеком, так он очень советовал.
– А почему бы вам и не уехать, хотя бы временно? – рискнул спросить Борис. – Возможно, здесь все утрясется, тогда и вернулись бы.
– Думаю я про это, – неохотно начала старуха, – только вот какое дело… Не могу я уехать, не побывав в имении своем, в «Дубовой роще». От Ценска оно в семидесяти верстах. Место там глухое, ехать боюсь одна, потому как, сам знаешь, очень хулиганят атаманы разные, да и мужички нынче осмелели.
– Да уж, теперь порядок только в городах и на железной дороге кое-как поддерживают, да и то поезда все время грабят, – поддакнул Борис. – Так что навряд ли в имение свое попадете, да и зачем вам туда?
– Детство мое там прошло, не могу уехать, те места не повидавши. – Старуха отвела взгляд.
Борис подумал про себя, что никогда он не замечал в княгине этакой сентиментальности, на редкость здравомыслящая была старуха, и нет ли иной какой причины для того, чтобы побывать ей в своем имении, но тут же засобирался уходить, отговорившись делами, и выбросил из головы мысли об имении княгини Задунайской.
Он не знал, что Софья Павловна, покинув так поспешно их с княгиней, не сразу поднялась к себе, а постояла немножко в маленьком темном коридорчике возле двери в гостиную. Разговор княгини с Борисом она слышала очень хорошо, потому что княгиня была глуховата и говорила громко. Когда старуха сама начала разговор про имение «Дубовая роща», глаза Софи заинтересованно блеснули. Но Борис разговора не поддержал, так что Софи пришлось поскорее отскочить от двери, чтобы ее не заметили. Поднявшись к себе, она заперла дверь комнаты изнутри, потом подошла к платяному шкафу и пошарила за полкой с бельем. Вытащив оттуда маленькую кожаную папочку, Софи наскоро перебрала ее содержимое – это все были какие-то бумаги – и наконец обнаружила старую, потершуюся на сгибах вырезку из журнала «Старая усадьба». Внимательно перечитав вырезку, Софья Павловна надолго задумалась.
Опять поздним вечером Борис явился домой, где ждал его Горецкий.
– Что-то у нас с вами, Аркадий Петрович, день с ночью поменялись местами. Все наши беседы происходят исключительно ночью, будто это мы с вами заговорщики, а не тот, кого мы ищем.
– Сегодня, голубчик, – с довольной улыбкой ответил полковник, – темнота крайне необходима для нашей работы. Без темноты ничего у нас с вами не выйдет.
– Что же – куда-то нужно проникнуть незамеченными?
– Нет, Борис Андреевич. Никуда мы с вами не пойдем, кроме этого чулана, где темнота особенно полная.
– Ну, Аркадий Петрович, вы меня заинтриговали. – Борис пожал плечами и устремился вслед за Горецким в маленькую кладовочку, где раньше у хозяев сложена была всякая рухлядь, а сегодня с утра Саенко все выбросил и вымел сор.
Горецкий зажег керосиновую лампу и надел на нее колпак из тусклого красного стекла, так что свет в чулане стал таинственно-багровым, каким он бывает изредка на закате или перед надвигающейся грозой.
– Я вижу, Борис, что вы удивлены, – начал Горецкий, одновременно вынимая из шкафчика какие-то склянки и пакетики и устанавливая на низеньком столе плоский тазик с водой, – вы же знаете, что я проводил проверку всех пятерых офицеров, подозреваемых в предательстве.
– Все же пятерых? И Коновалова проверяли, хоть у него и алиби?
– Не раз бывало, что самое лучшее алиби при хорошей проверке лопалось как мыльный пузырь. Так вот, относительно проверки. Каждому из пятерых офицеров мы под разными предлогами дали в руки конверт с якобы совершенно секретными документами. Весьма вероятно, что предатель захотел бы ознакомиться с содержимым конверта. Конечно, вероятность тут не стопроцентная – предатель может быть осторожен, он может заподозрить ловушку и не открыть пакета, но некоторый шанс у нас все же имеется. Если один из конвертов вскрыт – тот, кто держал его в руках, почти наверняка и есть предатель.
– А как мы узнаем, что конверт вскрывали? – недоверчиво спросил Борис.
– Вот для этого нам и понадобится темнота. Когда я жил в Петербурге, в нашем доме на первом этаже была фотография Шумахера. Интересный тип был этот Шумахер, мастер своего дела! Всерьез утверждал, что с развитием фотографии искусство живописи отомрет. Зачем, дескать, писать портреты, когда можно сделать снимок. Дешевле – и сходство лучше. Так вот, он даже преподал мне несколько уроков фотографического дела.
Говоря так, Горецкий подсыпал в тазик с водой порошок из одного пакетика, из другого, налил жидкость из склянки, перемешал все это лопаточкой, затем взял в руки один из пяти одинаковых конвертов из плотной серовато-желтой бумаги. В уголке конверта карандашом была написана маленькая буква «А».
– Вот конверт, который побывал в руках у полковника Азарова. – Горецкий осторожно вскрыл ножом край конверта и вытряхнул из него листок с убористым машинописным текстом, а также маленький квадратик плотной глянцевой бумаги.
– Вот это фальшивый приказ по армии, который надо было срочно передать полковнику Кузнецову, а это… – Горецкий аккуратно поднял пинцетом глянцевый квадратик, – это листок фотографической бумаги. Конверты сделаны очень плотными, не пропускающими свет, поэтому, если фотографическая бумага окажется засвеченной – значит, господин Азаров вскрывал пакет.
Горецкий осторожно опустил листок в воду с химикалиями и поболтал его пинцетом. Борис в волнении смотрел через его плечо. Ему никогда не приходилось видеть работу фотографа, и хотя теоретически он представлял себе, какие химические процессы сейчас происходят, действия Горецкого казались ему граничащими с колдовством.
Время шло, но в тазике ничего не происходило, бумага оставалась такой же светлой, как была. Горецкий скосил глаза на часы и произнес:
– Ну что ж, можно с уверенностью сказать, что полковник Азаров свой конверт не вскрывал.
– Да я примерно так и думал, – пробормотал Борис. – У полковника свои проблемы, но он не предатель.
Горецкий вынул бумагу из ванночки и бросил ее на стол. Затем взял второй конверт, на котором стояла пометка «М».
– Это конверт ротмистра Мальцева, – пояснил полковник и вскрыл конверт ножом. Он опустил квадратик фотографической бумаги в ванночку.
Борис с волнением наблюдал за происходящим. Время шло, но бумага, как и в первый раз, не изменила своего цвета.
Горецкий достал листок из проявителя и сказал:
– Мальцев тоже не вскрывал свой конверт.
Следующим был пакет Осоргина. Его листок также не изменил свой цвет в проявителе.
Вскрывая следующий конверт, на котором стояла буква «К» – Коновалов, Аркадий Петрович заметил в некотором смущении:
– Если все пять бумажек не изменят цвет, мы останемся там, где были: все пятеро офицеров остаются одинаково подозрительны. То, что никто из них не вскрыл конверт, не говорит нам ровно ни о чем, разве что об осторожности и подозрительности предателя. Наш эксперимент с фотобумагой может оказаться полезен только в том случае, если один из оставшихся листков будет засвечен.
С этими словами Горецкий опустил в ванночку листок штабс-капитана Коновалова.
Драматичность происходящего притупилась от повторения. Борис смотрел на проявляющуюся фотобумагу без прежнего интереса. У него шевельнулось даже смутное подозрение, что Горецкий устроил для него маленький спектакль, нарезав на пять кусочков лист обыкновенной плотной бумаги. Но он одернул себя, сообразив, что полковник Горецкий – человек серьезный, ему некогда забавляться. Время шло, четвертый листок тоже не хотел изменять свой цвет.
– Что ж, – Горецкий взял последний листок с буквой «Б» в уголке, – проверяем последнюю кандидатуру – есаула Бережного.
Борису окончательно надоели фотографические опыты полковника, он отвернулся от ванночки с проявителем, поэтому возглас Горецкого заставил его вздрогнуть:
– Смотрите, Борис Андреевич! Эксперимент увенчался успехом!
На глазах Бориса листок в ванночке постепенно темнел. Прошло полминуты, и из белой бумага превратилась в черную.
– Итак, – торжествующе произнес полковник, – итак, это есаул Бережной!
– Что же, вы его немедленно арестуете?
– Ни в коем случае! Он не может действовать в одиночку. У него наверняка есть сообщники, связные… Мы должны помочь контрразведке раскрыть всю сеть. За Бережным немедленно будет установлено наблюдение, очень осторожно, чтобы он, не дай Бог, ничего не заметил. Кроме того, нужно тщательно проверить прошлое есаула, его связи, послужной список… Должна же где-то крыться причина его предательства, должен быть мотив…
В доме на одной из главных улиц города Ценска, занимаемом контрразведкой, на рассвете было тихо. Дежурный офицер дремал за столом у телефонного аппарата. Солдат снаружи у входа пялил закрывающиеся глаза. Внезапно послышался стук колес, фырканье лошади и грубый голос соскочившего с пролетки офицера:
– Почему на посту спишь, сволочь? Так у тебя всю контрразведку из-под носа уведут!
Солдат неразборчиво что-то забормотал, протопали сапоги, дверь распахнулась, и на пороге появился усатый подполковник.
– Сейчас срочно солдат и машину! – отрывисто приказал он. – Есть сведения, что в городе появился Блюмкин.
– Вы уверены, господин подполковник? – Дежурный офицер сбросил остатки предрассветного дремотного оцепенения и встрепенулся, как охотничий пес, почуявший свежий след.
– Сообщил один из моих лучших информаторов.
Дежурный офицер штабс-капитан Полуэктов поднял по тревоге всю подчиненную команду. Солдаты, стряхивая сон и передергивая затворы винтовок, погрузились в грузовик «фиат», и машина помчалась по улицам спящего Ценска. В этот предрассветный час страшный рев автомобильного мотора был слышен всему городу, поэтому Полуэктов приказал шоферу остановиться задолго до нужного места.
Штабс-капитан с отвращением покосился на свою команду. Сам он попал в контрразведку из пехоты, он был кадровым боевым офицером и поэтому сверху вниз смотрел на своих подчиненных, в основной массе бывших полицейских и жандармов. В глубине души он считал, что в военной контрразведке должны служить только настоящие кадровые военные, а весь этот полицейский сброд совершенно ни на что не годен.
Вот и сейчас его подчиненные пыхтели и топали, как стадо слонов, держались толпой, хотя он четко приказал им рассыпаться цепью… Обычных армейских команд они просто не понимали. Мало того, эти «контрразведчики» постоянно клацали затворами винтовок, словно старались произвести как можно больше шума.
«Как с такими людьми можно задержать террориста, да еще такого опытного, как Блюмкин? – думал Полуэктов, с тяжелым вздохом наблюдая за продвижением своего отряда. – Да они не то что Блюмкина, они весь город сейчас перебудят!»
Единственное, что успокаивало штабс-капитана, – это сильнейшие сомнения в достоверности полученной информации. В самом деле, что делать знаменитому эсеру, прославившемуся в свое время покушением на немецкого посла Мирбаха, позже работавшему в ЧК, – что делать этому человеку в Ценске? Конечно, здесь размещается в настоящее время штаб Добрармии, но все высшее руководство Вооруженных сил Юга России, Особое совещание, Осваг и сам Антон Иванович Деникин – все находятся в Екатеринодаре.
Контрразведчики наконец подошли к дому, на который указал информатор. С грехом пополам Полуэктову удалось произвести оцепление здания, поставить своих людей у всех входов и выходов, у всех дверей и окон. Убедившись, что все входы перекрыты, штабс-капитан сильным ударом приклада вышиб дверь и ворвался в дом с яростным криком: