– Получается так, – произнес заместитель начальника управления, – что жена Безродного пришла к вам по собственной инициативе?
– Только так, – ответил Дим-Димыч.
– Ложь! – крикнул Безродный. Лицо его мгновенно переменило цвет и стало похоже на маску.
– Спокойнее! – предупредил его Фомичев.
– Это во-первых, – добавил Дим-Димыч. – А во-вторых, товарищ Безродный, запомните, что в серьезных вещах я никогда не лгу.
– Скажите, пожалуйста, какое совершенство! – с сарказмом воскликнул Безродный.
Фомичев нахмурился и постучал карандашом по столу.
– Вы хотите высказаться? – спросил он Геннадия.
– Я хочу, чтобы вопрос о Брагине как о морально разложившемся субъекте был вынесен на обсуждение общего собрания, – ответил Геннадий. – А пока у меня к нему есть несколько вопросов.
– Прошу, – наклонив голову, произнес Дим-Димыч.
– Вы заявляете, что никогда не лжете?
– Вас это удивляет? – огрызнулся Дим-Димыч.
– Я спрашиваю, а вы отвечайте, – повысил голос Безродный, и его тонкие губы сжались.
– Если вы будете разговаривать таким тоном, – пожал плечами Дим-Димыч, – то я предпочту вообще не отвечать. Вы же не у себя в кабинете, а в парткоме.
Безродный побагровел, но, пересилив себя, уже обычным своим тоном спросил:
– Если вы выдаете себя за кристально честного человека, то ответьте при членах парткома: вы знали о. том, что моя жена была к вам неравнодушна?
– Да, знал, – очень спокойно, с этакой снисходительной улыбкой ответил Дим-Димыч.
– Быть может, вас не затруднит ответить, – продолжал Безродный, – как же вы узнали об этом?
– Нисколько не затруднит. Узнал об этом я от вас, товарищ Безродный.
– Ложь!
– Нет, это правда. Вы сказали мне об этом, будучи слегка под градусом, год с небольшим назад на моем дне рождения в квартире Курникова.
– Ложь! – уже менее горячо возразил Безродный.
Тут уж не сдержался и я:
– Не ложь, а правда! Я был свидетелем этого разговора. Больше того, я помню и то, что ответил Брагин. Он сказал: «Геннадий! Можешь спать спокойно: Оксана для меня слишком хороша».
– Тогда зачем она оказалась в его доме? – изменил курс Безродный.
– Об этом, мне кажется, лучше всего спросить ее, – предложил я, обращаясь к Фомичеву.
– А вы жену спрашивали? – спросил Фомичев Безродного.
– Жена врет, – отрезал он. – Я не верю ни одному ее слову…
– Товарищ Фомичев, – заговорил Дим-Димыч, – если вы дали возможность Безродному задавать вопросы, то, надеюсь, такой же возможностью могу воспользоваться и я?
– Что у вас? Давайте! – разрешил Фомичев.
– У меня такой вопрос к товарищу Безродному, – начал Дим-Димыч. – Коль скоро он вошел в мою комнату вслед за мной, с разницей на полминуты, то он, возможно, видел, когда я подходил к дому?
Все повернули головы в сторону Геннадия. Тот передернул плечами и, усмехнувшись, бросил:
– Уж не рассчитываете ли вы, что я вел за вами слежку?
– Я ни на что не рассчитываю. Я спрашиваю: возможно, вы видели меня?
– Нет, не видел.
– А как вы узнали, что ваша жена сидит у меня в комнате?
– Жена – другое дело, за вами же я не намерен следить.
– Допустим. Но вы учтите, что жена ваша ожидала меня полчаса, что, впрочем, известно вам лучше, нежели мне.
– И что же? – с вызовом ответил Безродный.
– Ничего. Больше вопросов у меня нет. Мне все ясно.
– Что вам ясно?
– Все!
– Вы намекаете на то, что я преувеличиваю?
– Преувеличиваете? Это не то слово. Для этого в нашем лексиконе можно будет отыскать, когда это понадобится, более точное определение.
– Хватит! – прервал Фомичев и встал. – Я предлагаю поручить товарищу Трапезникову побеседовать с женой Безродного и доложить о результатах беседы нам. Не возражаете?
На этом беседа окончилась. Все стали расходиться.
Идя с Дим-Димычем по коридору, я спросил его:
– Ты в самом деле не знаешь, зачем к тебе явилась Оксана?
Дим-Димыч покачал головой и сказал:
– Плохи мои дела, если даже ты мне не веришь.
– С ума спятил! Почему ты решил, что я тебе не верю?
– По твоему вопросу.
– Да ну тебя к черту! Не лови на слове! Я не то хотел спросить.
Дим-Димыч обнял меня за плечи:
– Шучу. Что тебя интересует?
– Меня? Мне хочется знать, как ты сам себе объясняешь визит Оксаны?
– Ума не приложу. Опоздай Геннадий на две-три минуты, она бы, конечно, все выложила, но он вошел почти следом.
– Странно! Очень странно…
На этом мы и расстались.
18 января 1939 г.
(среда)
Телефонный звонок поднял меня с кровати около шести часов утра. Звонила междугородная. Какой-то район вызывал меня к телефону, но какой именно – я не узнал до сих пор. Разговор не состоялся. Просидев у безмолвствующего аппарата с четверть часа, я выругался и лег в постель. Но склеить прерванный сон не удалось. Тогда я надел свой любимый теплый халат, включил настольную лампу и сел за стол.
Надо записать несколько слов о стеснительном поручении, данном мне Фомичевым. На другой день после совещания в парткоме я дозвонился до квартиры Безродного и условился с Оксаной о встрече.
Передо мной была поставлена ясная задача: узнать от Оксаны, что привело ее поздней ночью к Дим-Димычу. Кажется, проще пареной репы: задать вопрос и выслушать ответ. Но так только кажется. Этого-то простого вопроса я сразу задать и не мог. Я стал блуждать вокруг да около, делать большие круги, ставить наводящие вопросы. Но она предпочитала отмалчиваться.
Я рассчитывал застать Оксану в слезах, убитую горем, но мои расчеты не оправдались. Внешне она выглядела обычно, держалась бодро, а что творилось в ее душе, я отгадать не мог.
Короче говоря, я начал издалека и спросил Оксану:
– Ты знаешь, что Геннадий подал заявление в партком и требует привлечения Дмитрия к партийной ответственности?
Оксана покачала головой. Нет, этого она не знала.
– А за что привлекать его? – спросила она.
– За то, что он разбил семейную жизнь. Он пригласил тебя, замужнюю женщину, мать ребенка, поздней ночью к себе на квартиру…
Оксана улыбнулась. И только, кажется, по этой улыбке я определил, что ей все-таки очень тяжело. Улыбка была грустная, вымученная.
Я до сих пор не предполагала, что живу с негодяем, – сказала она тихо. – Как же Геннадий может обвинять Дмитрия в том, что тот пригласил меня, когда знает, почему я пошла…
– А чем был вызван этот визит? – задал я свой главный вопрос.
– Для тебя это важно?
– Для меня – нет, а для парткома – очень.
– Хорошо. Я расскажу.
Оказывается, накануне всей этой скандальной истории Геннадий впервые за супружескую жизнь устроил жене бурную сцену ревности. Он заявил, что роман между Оксаной и Дмитрием давно уже вышел из стен нашего коллектива, стал достоянием чуть ли не всего города, а Геннадий – посмешищем в глазах сослуживцев, что по его адресу сыплются недвусмысленные намеки и т. д. и т. п.
На другой день Геннадий неожиданно явился домой раньше обычного и повторил сцену ревности. В этот раз он заявил жене, что держит судьбу Брагина в своих руках и может так его скомпрометировать, что Брагина вышибут не только из органов, но и из партии. Причем все это Геннадий проделает этой же ночью, после работы.
– Эта угроза, – продолжала Оксана, – и заставила меня пойти к Дмитрию. Говорить об этом по телефону я сочла неудобным, а ждать утра не решилась.
– Геннадий знал о твоем намерении? – поинтересовался я.
– К сожалению, да. Я не собиралась скрывать. Он совсем осатанел. Я никогда его таким не видела. Он готов был растерзать меня. Потом заявил, что не может больше и минуты жить со мной под одной крышей, и ушел. А я отправилась к Дмитрию. Я знаю его как очень честного человека и решила предостеречь от возможного шантажа. Уже на улице мне показалось, что Геннадий следит за мной.
– Ты не ошиблась?
– Я не говорю – точно. Мне показалось. В подворотне дома Дмитрия я, кажется, опять увидела его пальто… Да и в комнату он ворвался следом за Дмитрием Дмитриевичем. Выбрал нужный момент…
От Оксаны я с легким сердцем отправился к Фомичеву. Мне, собственно, и до этого было ясно, что Дим-Димыч говорит правду, но теперь эта правда получила очень веское подтверждение.
Короче говоря, сегодня Фомичев в моем присутствии беседовал с Безродным. Тот взял обратно свою жалобу, но решительно заявил, что жить с женой не будет.
27 января 1939 г.
(пятница)
Оксана тоже подала заявление с просьбой о расторжении брака.
Спустя три дня Геннадия и Оксану вызвали в загс Центрального района. Попытка примирить супругов успехом не увенчалась.
Я встретил Оксану на улице вместе с дочкой, прехорошенькой двухлетней девчуркой.
Оксана была озабочена, расстроена. Оказывается, наши хозяйственники, действуя по принципу «лучше раньше, чем позже», не ожидая развода, открепили Оксану от магазина.
– Что ты думаешь делать дальше? – спросил я.
Она растерянно пожала плечами.
– Страшновато немножко… Но ради нее, – Оксана прижала к себе головку дочери, – я готова работать хоть поломойкой. Как-нибудь не пропадем…
12 февраля 1939 г.
(воскресенье)
Воскресный день начался, как обычный рабочий день. В одиннадцать часов позвонил капитан Кочергин и спросил, говорит ли мне о чем-нибудь фамилия Мигалкин.
«Мигалкин… Мигалкин…» – повторил я про себя, призывая на помощь память. Безусловно, я уже слышал не особенно распространенную фамилию. Но где, когда, в связи с чем?
– Простите, товарищ капитан: откуда он, этот Мигалкин? – задал я наводящий вопрос.
Кочергин назвал районный центр нашей области и добавил:
– Мигалкин Серафим Федорович, по профессии шофер…
Этого было достаточно, чтобы память моя мгновенно сработала.
– Мигалкин полтора года назад приехал из Харбина… – доложил я. – Сын эмигранта – чиновника акцизного управления… В эмиграцию попал малолетним ребенком… Отец его до последнего времени поддерживает активную связь с организованными белогвардейскими кругами. Живет в достатке. Мигалкин Серафим непосредственно перед выездом из Харбина окончил там специальную школу по подготовке шоферов…
– Занесите материалы мне! – приказал Кочергин.
Часа полтора спустя начальник секретариата управления пригласил меня к начальнику управления майору Осадчему.
«В чем дело? – подумал я, запирая ящики стола, шкаф и сейф. – Почему прямо к Осадчему, минуя Кочергина?»
У Осадчего уже были Безродный, Кочергин и Брагин. Дим-Димыч, видимо, только что закрыл за собой дверь – он стоял еще у порога.
Майор Осадчий пригласил нас обоих сесть, взял в руки лист бумаги и объяснил:
– Это шифровка от начальника райотделения младшего лейтенанта Каменщикова…
И Осадчий прочел шифрованную телеграмму специально для меня и Брагина. Остальные уже были знакомы с нею. Оказывается, в районном центре, небольшом глухом городишке, в квартире некоей Кульковой Олимпиады Гавриловны сегодня утром работники милиции обнаружили труп неизвестной молодой женщины. Накануне женщину доставил в город с вокзала на квартиру к Кульковой на своей машине шофер Мигалкин. Младший лейтенант Каменщиков просит срочно командировать к нему квалифицированных оперработников для проведения расследования и опытного судебно-медицинского эксперта. Коль скоро к происшествию причастны в какой-то мере Мигалкин и Кулькова, младший лейтенант Каменщиков придает событию политическую окраску и намерен все материалы предварительного расследования из уголовного розыска милиции забрать в свой аппарат.
– Вопросы есть? – осведомился майор Осадчий.
Все было ясно.
– Решено послать на место оперативную группу. Поедут старший лейтенант Безродный и лейтенанты Брагин и Трапезников. Судебно-медицинский эксперт уже откомандирован в райцентр… Вот так… а теперь не смею задерживать, – заключил Осадчий. – Начальником опергруппы назначаю старшего лейтенанта Безродного.
Поначалу договорились ехать все вместе на «эмке» Безродного, но потом он передумал и предложил мне и Дим-Димычу выехать четырнадцатичасовым поездом, Должно быть, наша компания его не особенно устраивала. Ну и бог с ним! Откровенно говоря, мы были даже рады.
В четырнадцать с минутами почтовый поезд отошел от перрона.
Когда город остался позади, Дим-Димыч предложил соснуть. Обычно мы очень мало отдыхали и, если случалось ехать в командировку поездом, охотно залезали на верхние полки и мгновенно засыпали. И теперь я уже приготовился поблаженствовать, как вдруг Дим-Димыч тронул меня за плечо.
– Мыслишка пришла в голову, – проговорил он.
– Выкладывай покороче, – разрешил я.
– Знаешь, почему Геннадий решил ехать на машине один?
Я признался, что не имею об этом никакого понятия.
– Он рассчитывает прибыть на место первым…
– Это очень важно? – спросил я с усмешкой.
– Чудак человек! Вполне естественно! К этому должен каждый стремиться, а Геннадию и сам бог велел.
13 февраля 1939 г.
(понедельник)
Мы вышли на безлюдный, продуваемый студеным ветром перрон небольшой, заброшенной в лесах и присыпанной снегом глухой станции. До районного центра оставалось еще семьдесят километров.
Невольно поежились и подняли воротники своих демисезонных пальто. На зимнее пальто у нас не хватало сбережений.
– Не особенно весело, – заметил Дим-Димыч.
Я промолчал.
Падал сухой колючий снег. Крутила поземка. Под порывами ветра с режущим скрипом раскачивался из стороны в сторону одинокий станционный фонарь.
– Ну? – бодрым голосом спросил меня Дим-Димыч. – Что же дальше?
– Дальше – поедем.
Я отыскал служебный проход в деревянном здании вокзала и провел через него Дим-Димыча. Мне думалось, что «газик» районного отделения уже поджидает нас. Но у подъезда машины не оказалось.
– Замело, занесло, запуржило… – продекламировал Дим-Димыч.
Я не прислушивался к словам друга. Отсутствие «газика» несколько обеспокоило меня.
Машина была, правда, не особенно надежная, я об этом знал. Она выходила все отведенные ей человеческим разумом эксплуатационные сроки и раза в три перекрыла их. Ее давно пора была сдать на свалку, а она продолжала еще каким-то чудом держаться на колесах и скакать по районному бездорожью. Но младший лейтенант Каменщиков слыл человеком обязательным и воспитанным на точности. Он должен был предусмотреть всякие «но» и принять меры, в крайнем случае побеспокоиться о другом транспорте. Хуже всего, если «газик» скис на дороге.
Я не преминул высказать свои соображения Дим-Димычу.
Друг мой никогда не падал духом и придерживался поговорки, что чем хуже, тем лучше.
– У нас есть возможность проверить твои опасения, – спокойно ответил он.
– Каким способом?
– Подождать. – И Дим-Димыч показал рукой на освещенные окна вокзала.
Уже другим ходом мы вошли в зал ожидания. Здесь красовалась буфетная стойка и стояло шесть столиков, обитых голубой клеенкой. Два из них, сдвинутые вместе, были заняты веселой компанией. Ночные гости громко говорили, не обращая на нас никакого внимания, ежеминутно чокались гранеными стаканами и аккуратно наполняли их вином.
Мы подсели к соседнему, свободному, столику и закурили.
– Поспали мы отлично, – заметил Дим-Димыч. – И неплохо бы сейчас поддержать уходящие силы…
– Очень неплохо, – согласился я, взглянув на буфетную стойку.
В это время в зал вошел коренастый, приземистый человек, заросший по самые глаза густой рыжей бородой. Он энергично закрыл за собой дверь, снял с головы меховую шапку, отряхнул ее от снега и стал молча осматривать зал.
Голову его, крупную, породистую, украшала такая же, как и борода, рыжая взъерошенная шевелюра.
Уделив присутствующим, в том числе и нам, столько внимания, сколько он считал нужным, незнакомец прошагал в угол к оцинкованному баку с большой жестяной кружкой, тщательно ополоснул ее, нацедил воды и залпом выпил. Выпил и стал рассматривать меня и Дим-Димыча своими строгими внимательными глазами.