– А что там? – сказала я, заглядывая в стальные глаза Олега Зимина.
И фамилия у него зимняя, и глаза холодные, и сам он несколько отстраненно держится с окружающими, как бы абстрагируясь от реальной действительности, но на дне стального озера скрывается легкая усмешка, добрая, теплая. Она на самой глубинной глубине прячется, но я ее вижу и чувствую, ощущаю. Мне тепло с ней, ладно и складно, как будто я в детство окунулась на минутку.
– А что там? – повторил он за мной.
Получилось смешно, будто мы дразнились, как в детстве, играя в повторялки.
– В письме? – сказала я, заглядывая ему в глаза.
Мне хотелось проникнуть на дно, в глубину, туда, где полыхал огонь, серый, жесткий, плавкий. Такой огонь плавит тугие металлы, превращая золото в жидкую струйку солнечной жидкости. Ковшик наклонится, струйка нечаянно прольется и уйдет глубоко в землю, заляжет там и проспит в тепле еще несколько тысячелетий. На дне души Зимина было интересно. Там горели огни, полыхали костры, а снаружи громоздились ледяные глыбы. Я погрузилась еще глубже. Отодвинула рукой льдину и шагнула в доменную печь чужого внутреннего мира. Олег Александрович вздрогнул. Чувствительный мужчина, однако.
– Это письмо написал наш внештатный корреспондент из Иванова, – услужливо подсказала Марина Егоровна.
Ей положено оказывать услуги руководству. У Егоровны большой функциональный разброс обязанностей.
– В письме важная информация, – сухо бросила Лариса Петровна, – мы хотели направить тебя в командировку, Даша, чтобы ты самостоятельно разобралась в ситуации. Хватит уже в стажерах сидеть, пора начинать писать.
Она мне то тыкает, то выкает – непонятная какая-то женщина.
– А что это за информация? – сказала я, выбираясь из сухого жара огненной души Зимина. Там очень жарко, можно обжечься и крылышки опалить. Слишком горячо. Я с трудом переключилась на реальные темы. Кажется, меня переводили в другой разряд. Начальство пыталось вытащить на поверхность зависшего работника. Из неловкого стажера хотели скроить мастера плаща и пера, а получилась неувязка, какое-то дурацкое письмо вдруг потерялось.
– Мы не знаем, в чем дело, корреспондент хочет сохранить свою анонимность, но он прислал уже второе письмо на имя Олега Александровича, требует от нас принятия незамедлительных мер. А какие меры мы можем принять, если у нас нет первого сигнала, информативного?
– Я вспомнила, – сказала я, с трудом уводя взгляд в сторону от зиминских глаз, – вспомнила, что есть еще одно письмо, но оно валяется в урне.
– Где?!! – хором выдала троица.
Над женскими контральто главенствовал солидный баритон, приятный и чарующий до умопомрачения. До глубокого обморока.
– Письмо лежит в урне, оно туда нечаянно упало, можно, я пойду, достану, а? – сказала я, боясь встретиться взглядом с Зиминым.
Там было опасно и страшно. Можно упасть в полыхающую бездну легким мотыльком и так же легко сгореть, не оставив следа на земле.
– О-о, господи! – жеманно простонала Лариса Петровна.
Мало того что Лариса Петровна происхождением из непонятных женщин, так она еще и жантильная ко всему прочему! Явно двуличничает, ведь начальница не верит в бога. И в черта не верит. У нее в душе кромешный ад, без просвета и форточки. А имя божеское Лариса Петровна произносит по привычке, жеманясь и лицемеря, как истинная фарисейка.
– Я бегом, туда и обратно, – выпалила я, готовясь к прыжку типа па-де-грас.
Придется взять дистанцию за два лестничных пролета.
– Беги-беги, Даша, – сказала Марина Егоровна.
Видимо, она посылала меня куда подальше. Остальные промолчали. Они присоединились к первой по отсылке. Я помчалась в свою норку. Рванула урну, вытащила конверт из щели. Прочитала адрес. Город Ухтомск. Какая приятная неожиданность. В далеком и невинном Ухтомске тоже читают нашу газету, что означает: не только ивановские граждане с нетерпением ожидают выхода очередного номера «Северного сияния». Я едва не завыла от отчаяния. Соня старательно клацала по клавиатуре, сделав вид, что ее не касаются внутриведомственные катаклизмы. Правильная девушка Соня, она далеко пойдет. А мне пришлось возвратиться на место публичной казни с повинной головой. Меня там ждали, надеялись и верили, внимательно разглядывали, будто впервые увидели. Смотрели как на икону. И вмиг поняли, что зря старались, и стыдливо потупили взоры. Воцарилось молчание.
– Письмо из Ухтомска, – выдохнула я.
Начальство тоже вздохнуло, так же молча. Видимо, они не знали, как со мной поступить – придушить сразу или немного помучить сначала. Первой опомнилась Марина Егоровна.
– Даша, возвращайся на рабочее место, – сказала она.
По тону начальницы можно было определить, что она отсылает меня не на рабочее место, а куда-то очень далеко, так далеко, где я еще ни разу не бывала. Я тихо и нежно прикрыла за собой дверь. Секретарша Зимина мельком оглядела меня. И равнодушно отвернулась, видимо, Дарья Добрая не впечатлила манерную девушку своим видом. А у меня отличные внешние данные, гораздо лучше, чем у разных фотомоделей. Ноги длинные, талия 59. «90—59—89» – это мои параметры. Разумеется, параметры я слегка преувеличила. 85—59—84. Это мои размеры в продольном измерении, но почему-то я не произвожу впечатления на окружающих. Робкая провинциальная девочка, без году неделя в редакции, на личном счету уже второй прокол за двенадцать месяцев. Это слишком много для стажера. А начинающий газетчик не имеет права на ошибку. Даже на одну. Я и без секретарши это знаю.
Наша Динка нашлась на лестнице. Она неслась на всех парах куда-то ввысь, наверное, летела на вкусный запах, доносившийся из редакционного кафе. Я навалилась на нее своим тщедушным модельным телом, всеми силами прижимая ее к стене.
– Дин, а где твоя разносная книга? – прошипела я, изображая из себя воинственную Никиту, но вместо ствола пистолета мне пришлось прижать к Динкиной груди указательный палец.
Динка здорово испугалась. Она осторожно отвела мой палец от своей хилой груди. Курьерша уже три месяца сидит на строго секретной диете. У нее тридцать восьмой размер, по российским меркам – сорок четвертый. Но даже этот размер Динке явно великоват. И она чрезвычайно гордится этим обстоятельством.
– Потеряла, – шепотом сообщила Динка.
– Теперь нам с тобой пришел лисец! – трагическим тоном изрекла я, отпуская на свободу костлявое Динкино тело и опускаясь на ступени.
Для борьбы за место под солнцем в редакции «Северного сияния» у меня не осталось сил. Они покинули меня в самом начале трудового дня. А ведь совсем недавно так хотела побарахтаться в водовороте событий. А когда мое время пришло – силы иссякли.
– А что такое – «лисец»? – сказала Динка, присаживаясь рядом со мной.
– Это такой маленький лис, не достигший совершеннолетия, лиса мужского рода, еще подросток, а в бездыханном виде он украшает плечи роскошных женщин наподобие Ларисы Петровны. Для нас с тобой этот лисец – враг номер один. Он проглотит тебя и меня и даже не подавится, – сказала я с показным терпением и покорностью.
– А что случилось? – спросила Динка, ощупывая свои плечи.
Она любое высказывание принимает за чистую монету. Лисец будто бы уже прилег к ней на шейку. Вот она и трогает свои выпирающие косточки.
– Письмо потерялось. Очень важное. Из города Иваново. Месяц назад его написал о-о-очень тайный информатор. Теперь он шлет напоминания о том, что газета должна выполнять свои обязательства. А вся тайная информация находится в первом письме, утерянном. Оно могло пропасть только у меня. И еще у тебя, Динка. Других виноватых нет. Все правы, все молодцы. Никто не прокололся. А скоро праздники. Женские. Всем теткам подарки будут раздавать. А нам с тобой ничего не дадут, – захныкала я, сначала в шутку, в качестве прикола, а потом вдруг всерьез разревелась.
Мне почему-то вновь захотелось окунуться в огненную лаву суровой зиминской души. Я совершенно случайно нашла укромную лазейку для доступа в мужское святилище. И чтобы поселиться в нем навсегда, мне нужно было внимательно приглядеться к его глазам и, улучив момент, незаметно проникнуть внутрь и найти там потайной уголок. И этот тайник отныне будет принадлежать только мне.
– Нужны тебе эти ужасные гвоздики! – рявкнула Динка. – И шампунь от перхоти. Наши мужики купят какую-нибудь гадость, общую для всех женщин, потом целый год вспоминают, словно великий подвиг совершили. Прекрати реветь, Дашка. Это дурацкое письмо обязательно найдется. Хорошо, что ты меня предупредила, пойду лучше журнал поищу, наверное, он у Соколова завалялся.
– А что этот журнал у Соколова делает? – вытаращилась я на Динку.
– А я к нему иногда захожу, чаю там попить, посплетничать, – смутилась незадачливая курьерша.
Она лихо затянула хвост – под самую макушку. Девушка всерьез разволновалась. Своих женихов нет, так она по чужим пошла, брошенных подбирает.
– Так ты его на крючок берешь? – изумилась я.
Конский хвост горделиво взметнулся под самый потолок, Динка с гневом отвергла мои мерзкие подозрения.
– Кто? Я?! Да это он меня каждое утро подстерегает у входа. Тоже мне, контролер нашелся, – шумно фыркнула Динка.
Поговорив с Динкой всего одну минуту, можно было удостовериться в том непреложном факте, что редакционным курьером может работать только настоящая лошадь. Динка умеет брыкаться, фыркать и зло махать хвостом. Научилась за три года. Теперь пробегает в курьерах до глубокой старости.
– И он что, повелся? – поинтересовалась я ворчливым тоном.
Во мне вдруг ревность взыграла, ведь я была уверена, что Соколов всю жизнь меня одну будет любить. А он за Динку взялся, приваживает ее, чаем угощает. Раньше он был лучше, а вредных привычек у него было меньше, особенно такого рода.
– Еще как повелся, – хвастливо заявила соперница и умчалась отбивать моего бывшего жениха под видом поиска утраченного журнала.
А мне стало грустно, так грустно, что сердце защемило. Последнего жениха Динка отняла. Теперь у меня никакого нет. И Зимина мне не видать как собственных ушей. Я потрогала пылающее ухо. Горит. Даже руки жжет. Было обидно, больно, грустно. Я сидела на ступеньке, уткнувшись лицом в колени, и тихо плакала. Незаметно наплакала море слез. Брюки на коленях намокли. И моя карьера бездарно закончилась, едва начавшись. И любви на свете нет. Не поднимаясь в офис, я тихо поплелась домой. Тут уж не до звездной жизни, как бы на работе удержаться. Мне уже казалось, что моя звезда окончательно закатилась. Не зажигая света, я покорно уснула, повинуясь биологическому ритму, и сны не тревожили меня. Утром я почувствовала волнение, вдруг сегодня увижу Зимина? Не вдруг, а обязательно увижу, ведь перед увольнением каждого сотрудника приводят на собеседование к генеральному, вот и побеседуем. Зимин со всеми расстается мирно и полюбовно – Олег Александрович не хочет наживать себе потенциальных врагов в лице бывших сотрудников. А работа для меня найдется. Без нее не останусь. В жизни всякое бывает. Цепь случайностей может затянуть в свою петлю любого. Только вот надо уметь выкрутиться. Нельзя быть слабым и безвольным. Я повертелась перед зеркалом, мне очень понравилось мое отражение. Симпатичное такое, милое, улыбчивое, глаза полны надежды, блестят, ликуют. В них нет никаких сомнений в собственной правоте. Я помахала отражению рукой.
На работу я шла как на праздник. Ничего страшного не случилось. У меня все получится, пусть в другом месте, в другое время и в другом качестве. Цепь случайностей нужно разобрать на звенья и рассыпать по обочинам. Пусть они поживут в разрозненном виде. Люди найдут такое звено, подумают, что это подкова. И злополучная цепь принесет кому-нибудь маленький кусочек счастья.
Человек предполагает, а судьба располагает, все произошло иначе, чем я думала. Дальнейшие события развивались вопреки моим желаниям. По дороге в кадры мне встретился некто из недалекого прошлого. На лестнице стоял Лешка Соколов, вымытый до блеска, без привычной щетины, с ухмылкой в правом уголке рта, видимо, бывший жених тщательно готовился к нашей встрече. Обычно Соколов бреется раз в три дня. Мечтает нацепить на себя лавры бывалого мачо, они с него сползают, а он все вешает. И так до бесконечности. Я даже обрадовалась Лешке.
– Давно не виделись, – бросила я, обходя его внушительную фигуру.
Недаром говорят – с глаз долой, из сердца вон. Ничего во мне не екнуло, не дрогнуло, не кольнуло. Приятно было увидеть знакомое лицо, но никаких эмоций во мне оно не вызвало.
– Даша, ну зайди ко мне, пожалуйста, – просительно воззвал Соколов.
Но мое бездушное сердце не откликнулось на призыв. Оно трепетало от другого предчувствия. Сейчас я увижусь с Зиминым. Мои эмоции были сильнее меня, они стремились только к нему одному.
– Мне некогда, – буркнула я, оттирая хилым плечом мужественный локоть бывшего жениха.
А соколовский локоть торчал передо мной каменной преградой, не пройти, не обойти. Этакий надежный и крепкий выступ, как скала.
– И куда же ты так торопишься? – не преминул полюбопытствовать Соколов.
– Увольняться, – прошептала я, искоса оглядывая территорию, будто выдавала сообщнику по заговору тайную весть.
Или гадкую сплетню про Соньку.
– Подожди увольняться, – захихикал Лешка, – у меня есть для тебя подарок.
– Какой? Хризантемы, шампунь для перхоти, прокладки «танга»? – ядовитым голосом осведомилась я.
– Какие там прокладки, при чем здесь шампунь, я нашел твое письмо из Иванова, его Динка «посеяла», она бросила конверт в бумаги на уничтожение. По ошибке, случайно, наверное. Я разбирал мешок с хламом и нашел, – сказал Соколов и вдруг пошатнулся, не устояв перед натиском пылких девичьих чувств.
Я бросилась ему на шею, поцеловала в губы, в щеку, сначала в левую, потом в правую, правда, в правую после некоторых раздумий. Лешка расчувствовался и бережно придержал мое хлипкое тело.
– Совсем похудела, Добрая, придется тебя откармливать, – сказал Соколов тоном собственника, будто он собирался откормить на дому годовалого поросенка.
А я быстренько выскользнула из его рук.
– Но-но, Соколов, ты не заблуждайся, это у меня тривиальный всплеск дамских эмоций, не путай домашнее питание с весенним авитаминозом, – сказала я, досадуя на непростительно бурное проявление собственных эмоций.
Со мной иногда такое случается – сначала сделаю, потом подумаю. Действие-мысль-действие. Далее следует полное бездействие, то есть наступает апатия из-за совершенной глупости. Недаром мужчины планеты пребывают в уверенности, что природа наградила женщин куриными мозгами. Я представила себя глупой хохлаткой, а Соколова – мудрым петухом. Из нас вышла бы отличная парочка. Кстати, Соколов заметно приуныл, он пристально смотрел на свои руки, словно пытался навсегда запомнить недавние ощущения. Наверное, ему хотелось, чтобы я вновь залегла в его объятия.
– Так и где это проклятое письмо? – прокурорским тоном вопросила я.
– Там, – мотнул головой Соколов.
Упрямый осел, письмо не хочет отдавать. Придется осчастливить своим появлением каморку одинокого верстальщика, иначе заветного письма мне не увидеть во веки веков. И тогда Зимина мне не достанется. Ни капельки. А так хочется!
– Ну хорошо, идем твой чай пить, только учти, Соколов, два моих условия. Первое – руки не распускать, и второе – разные яды и колдовское снадобье в чай не сыпать, все остальное можешь выкладывать на стол, – громко начитывала я, едва поспевая за длинноногим Соколовым.
А Лешка спешил увлечь меня в свою берлогу. Ему, наверное, хорошо в этой ямке, вырытой по его собственному разумению, в ней тепло и сытно. В общем, тепло, светло и мухи не кусают. На столе уютно гудит компьютер, в углу с комфортом пристроился столик для чайных церемоний, заставленный изящными чайниками и изысканными калебасами, разнообразными японскими и китайскими чашками. В отдельном шкафчике прячутся печенья и сыры, конфеты и мармелады. Все предметы имеют бодрый и одушевленный вид, будто они живут вместе с Соколовым одной семьей. Лешкина жизнь благополучно течет под ровный гул компьютера и прерывистое пыхтение чайника. Он не одинок. У него есть многочисленная родня, которая никогда не оставляет его в покое. Однажды вечером я не выдержала пытки и ушла от Соколова. Навсегда ушла, чтобы больше не возвращаться. Стабильность в его жизни давно превратилась в рутину: серую, монотонную, скучную. А рутина превратилась в пытку. Не для него – для меня. А Лешка Соколов ровным счетом ничего не понял. Приезжая лимитчица отвергла коренного питерца с пятикомнатной квартирой. Да где это видано!