Жаль, не всякое лыко в строку. Пошути старший вслух, и арбалетная стрела с башенки могла опоздать. Этот барбос за поносные слова уши отгрызет, и не поморщится. А свои уши, извиняюсь, ближе к телу.
– Спер-рва – дама! – гавкнул Доминго.
Он ел старшего глазами, словно желал прочесть чужие мысли.
– У меня тоже приглашение, – внезапно сообщила гарпия. Во время пикировки она молчала. – Желаете удостовериться?
– Желаем! – в полном раздрае душевных чувств гаркнул ветеран.
– Извольте.
Крылья гарпии пришли в движение, приподнялись – и из-под них на свет явились…
– Руки… У нее руки!
– Вас это удивляет, юноша? – с ледяной улыбкой осведомилась Келена Строфада, поведя бровью в адрес Тибора Дуды. – Меня тоже кое-что удивляет. Например, полная безмозглость некоторых… Впрочем, неважно.
Изящные руки, которые гарпия до сих пор прятала под крыльями, будто под плащом, добрались до вышитого бисером кошеля, висевшего на поясе. Длинные пальцы лютнистки, вооруженные когтями – впрочем, когти покрывал гиацинтовый лак, – ловко справились с застежкой.
– Вот, пожалуйста.
На пурпурном сургуче печати, украшавшей конверт, встал на дыбы единорог – герб королевского дома Реттии.
– Нижайше извиняемся, сударыня…
Тибор Дуда согнулся в глубоком поклоне, следуя примеру старшего.
– Что ж вы сразу-то не сказали?
– Да как-то не пришло в голову. Ведь меня и так должны были пустить в город. Верно, храбрые воины?
– Все верно, сударыня, вы совершенно правы, просим прощения…
«Вот же дрянь! – думал старший, глядя вслед гарпии и псоглавцу. Две фигуры, долговязая и приземистая, рядом смотрелись диковато, если бы не солнце. Лучи били навстречу, создавали вокруг этих двоих сияющий ореол, превращая в неземных созданий из волшебной сказки. – Теперь, небось, наябедничает. Капитан Горчмыг такой фитиль вставит – Овал Небес с овчинку покажется…»
– Господин! Купите даме цветок!
Маленькая цветочница выскочила из-за створки ворот, словно бесенок – из табакерки.
– Р-розы! – оскалился Доминго. Он дышал часто и тяжело, вывалив язык. Уставной монолог не прошел для него даром. В глотке саднило, артикуляция давалась с трудом. – Кр-р-расота!
Псоглавец дал девочке монету, безошибочно выбрал лучшую розу и с поклоном вручил цветок Келене. За его спиной дружно крякнули стражники; Густав из башенки, и тот присоединился. Вратарей томило странное чувство – будто гарпия забыла про них в ту же секунду, как только двинулась дальше. Верней, помнить-то помнила, но бесчувственно, равнодушно, как помнят не нанесенное оскорбление, не удачную месть, а бросовый камень на обочине.
С одной стороны, повезло; с другой – обидно.
– Спасибо, сударь, – гарпия спрятала подарок под крыло. – Я тронута.
– Куда вы? Сейчас?
– В дом Томаса Биннори. Меня там ждут.
– Я бывал в Р-реттии. Дом Биннор-ри? – не знаю.
– Я знаю, госпожа! Я! Это в Веселом Тупике! Могу проводить, – заблажила Герда, и не преминула добавить: – Совсем недорого.
Гарпия обернулась к цветочнице. Они были одного роста, гарпия даже на вершок повыше. Но это ненадолго. Скоро девочка вытянется молодым деревцем, а женщина-птица останется прежней.
– Хорошо, – прекрасное лицо Келены оттаяло. – Я буду смотреть сверху, куда ты идешь, и следовать за тобой.
– Да, госпожа.
– Удачи тебе, Доминго, сын Ворчака. Надеюсь, еще увидимся.
И, расправив мощные крылья, гарпия взмыла в воздух.
Caput IV
Для чего стоять на крыше?
Для того, чтоб быть всех выше –
И точить, точить слезу
По оставшимся внизу.
Томас Биннори
Для Абеля Кромштеля день не задался с самого утра.
Придя на рассвете во внутренний дворик, он с огорчением выяснил: мэтр Томас ночью сбежал из спальни, куда Абель вчера отвел его за руку, и сейчас спит в кресле, забыв даже укрыть ноги пледом. Бледный, утомленный, поэт весь светился, бормоча какую-то невнятицу и улыбаясь.
Попытка разбудить его и накормить завтраком ни к чему не привела. Томас спал, и все тут. Применять сильные меры – облить холодной водой, надавать оплеух, заорать благим матом – Абель побоялся. Он ограничился тем, что закутал барда от ступней до поясницы клетчатым пледом, принес из гостиной второй плед, накинул Биннори на плечи – и, отойдя на пару шагов, с минуту плакал, сетуя на несправедливость судьбы.
Когда никто не видит, плакать дозволено.
Пройдя на кухню, он долго готовил себе завтрак. Есть не хотелось, но простые действия успокаивали. Холодная баранья нога, нашпигованная морковью и чесноком – срезать с кости ломтики жесткого мяса, разложить на тарелке веером. Разжечь очаг, вскипятить воду в маленьком котелке. Бросить в кипяток мяты и чабреца, горсть сушеных ягод земляники. Над еще горячим очагом подержать лепешку. Вздохнуть, понимая, что мэтр Томас не разделит с тобой трапезу. Мэтр Томас далеко. Съесть лепешку, чуть-чуть баранины, запить отваром.
Выйти во дворик: все ли в порядке с бардом? Все в порядке, спит. Моим врагам такой порядок.
Поднявшись в кабинет, Абель достал чернильный прибор, стаканчик с перьями, песочницу – и занялся дневником. Кабинетом он пользовался редко, лишь в те дни, когда у мэтра Томаса начиналось обострение. Суеверие, смешное и нелепое: пока здесь кто-то пишет, скрипит пером, трет в задумчивости лоб – Томас Биннори будет жить.
Дурачок ты, Абель, тоскливо усмехнулся он. Томас Биннори будет жить вечно. Актерские труппы от Реттии до Бадандена играют трагедию «Заря», и зритель рыдает, задыхаясь от сердечных спазмов. Трубадуры на дорогах Анхуэса и Брокенгарца, Эстремьера и Шпреккольда, и даже далекого, сказочного Ла-Ланга поют «Балладу троих», «Балладу пятерых», «Лэ о королеве фей и Томасе Рифмаче», будь оно проклято, это лэ, и все, что его породило…
Он склонился над бумагой.
"Вчера вечером я сварил ему бульон. По-эйлдонски, как он любит: из жирной курицы, с корнем петрушки и зеленью. К счастью, он согласился поужинать. Я кормил его с ложечки, бульон тек на подбородок, на одежду, а он, глотая (хвала Вечному Страннику!), рассказывал мне, как луна висит над гребнем чащи, сгорая от страсти, и сны вереницей отправляются в деревню – их ждут дети, а взрослые могут спать и без снов… Я поддакивал, он радовался, был почти прежним, но очень слабым, съел гренок с маслом, потом замкнулся и сказал, что хочет остаться один.
Иногда я думаю: что стану делать, если он умрет? На что жить? – этот вопрос меня не волнует. Я непритязателен. На кусок хлеба заработаю. Но зачем жить Абелю Кромштелю без Томаса Биннори? Я – тень, спутник, сам по себе я ничего не значу. Я даже тосковать не сумею, так, как тосковал бы он, оставшись без меня – завивая тоску кружевом таланта…"
Внизу постучали. Сухой снаружи, стук дверного молотка гулко разнесся по дому. Мэтр Томас, помнится, ругался: мешает работать. Впрочем, когда мэтр Томас действительно работал, а не ловил музу-капризулю за вертлявый хвост, его нельзя было отвлечь и раскатом грома, начнись гроза прямо в кабинете.
Отложив перо, Абель заторопился к двери: встречать гостя.
Он не слишком надеялся на помощь альтернативного специалиста, вызванного его величеством, кем бы этот специалист ни был. Надежда – опасное чувство. Скользкое. Оно плюхается обратно в реку разочарования, а ты остаешься на берегу, несчастный и удрученный много больше, чем до явления золотой рыбки – надежды.
– Доброе утро. Меня зовут Андреа Мускулюс.
На пороге стоял грузчик, одетый для грузчика слишком добротно. Из рукавов куртки выглядывали мощные запястья и кисти рук, способных, пожалуй, свернуть шею быку. Простоватое лицо, тень от шляпы, застенчивая улыбка – так извиняются за беспокойство.
– Вы что-то привезли? – спросил Абель.
Случалось, поклонники отправляли барду тяжеловесные подарки. Правда, едва по городу поползли слухи о помрачении рассудка Биннори, поклонников как ветром сдуло. Без причины, наивно и глупо, они боялись заразы. Вслух никто не говорил, что от поэта можно подхватить мозговую чуму, но Веселый тупик быстро опустел.
«На похороны, небось, привалят!» – зло подумал Абель и ощутил укор совести.
Он не любил быть злым.
– Я? Нет, я ничего не привез. Я – член лейб-малефициума. Лейб-малефактор Нексус сегодня не придет. Он настоял, чтобы я присутствовал при первом визите альтернативного специалиста. Я не опоздал?
– Н-нет…
– Милый, ты не хочешь представить и меня? – из-за спины мага, похожего на грузчика, выступила красивая дама. – Или ты рассчитывал, что я провожу тебя и обожду в «Шкатулке Д'Оро» за чашечкой кофия?
Детина побагровел, став похож на помидор.
– Ох, Номочка, прости! Ты же знаешь, я вечно… Рекомендую: Наама Мускулюс, моя жена, маг высшей квалификации.
– Некромант, – мило улыбнувшись, добавила дама. – Из Чуриха.
«Мэтр Томас еще жив! – хотел закричать Абель. – Убирайтесь прочь!» Мелькнула страшная мысль, что это и есть альтернативный специалист – Эдвард II замыслил ужасное, желая любой ценой сохранить мэтра Томаса при дворе… Но дама помешала ему, остановив истерику на полпути. Она шагнула вперед, странным образом заслонив богатыря-мужа, сняла обаяние, как вуаль с шляпки, убрала красоту, отвлекающую от главного, оставила лишь деловитость и спокойствие, после чего тихо сказала бледному до синевы Абелю:
– Я знаю, что приглашенный королем специалист гарантировал вашему другу, – гостья избежала высокомерного «вашему хозяину» с изяществом, достойным уважения, – полную безвредность своих действий. Возможно, это правда. Возможно, обман, вольный или невольный. Я гарантирую другое: пока мы здесь, мы сделаем все, что в наших силах, для безопасности Томаса Биннори. Если у вас есть сомнения, вы вправе отказать нам. И мы удалимся без последствий. Ваше решение?
Абель отступил, давая проход.
– Добро пожаловать, государи мои. Я рад видеть вас.
Он проводил супружескую чету во дворик, показал хозяина дома – Биннори спал, напевая во сне бессвязную канцонетту – и, по желанию малефика, оставил. Уходя, Абель обернулся: грузчик-чародей задумчиво изучал спящего, время от времени что-то шепча жене. Та кивала, обмахиваясь веером из расписного шелка. Над кромкой веера плясали сине-белые искорки.
Работают, понял Абель, и тут в дверь снова постучали.
Новые гости ввели бы его в столбняк, не будь меж ними знакомого – капитана Штернблада. Позади маленького капитана топтались два лейб-гвардейца и рослый псоглавец, вооруженный до зубов.
Включая зубы, поправился Абель.
– Здравствуйте, Кромштель, – капитан всегда обращался к Абелю по фамилии. Ему нравилось, как она звучит. – Его величество поручил мне обеспечить безопасность Биннори. Извините, если помешали. Вы с утра смотрелись в зеркало? Ваши дивные бакенбарды нуждаются в гребешке…
Он поймал взгляд Абеля, устремленный на псоглавца, и подмигнул: каков, а?
– Это Доминго, не пугайтесь. Он сегодня прибыл в Реттию и сразу нашел меня по запаху. Превосходное чутье, клянусь шипами ваалберита! В следующий раз, когда вы встретитесь, Доминго будет щеголять в такой же форме, как и эти два головореза. Уверен, мундир ему к лицу… э-э… ну, короче, к лицу. Вы пустите нас, или придется применить силу?
Капитан расхохотался. Рудольф Штернблад пребывал в чудесном расположении духа. Патент на имя Доминго, сына Ворчака, лежал у него в кармане. Мало кто знал, каких трудов стоил этот патент. С упорством маниака Штернблад день за днем, год за годом пробивал давнюю идею: в лейб-страже обязан служить хотя бы один миксантроп.
Если мы признаём за миксантропами, говорил капитан – слово «хомобестия» он терпеть не мог, – право считаться подданными короны, мы должны признать за ними и право охранять носителя этой короны. Иначе мы вслух декларируем необходимость мирно жить бок-о-бок, а на деле прячем нож за спиной.
«Но стоит ли начинать с лейб-стражи?» – спрашивали его.
Начинать, отвечал маленький капитан, надо там, где всем видно.
Штернблада не понимали, и даже звали бестьефилом, но шепотом, озираясь по сторонам. Оскорбить Неистового Руди в полный голос – не самый приятный способ самоубийства. Долго, знаете ли, грязно, и много неэстетичных подробностей…
– Прошу вас! – Абель провел бравых вояк во дворик, оставил здороваться с мажьим семейством и впервые задумался о важном. Если его величество так заботится о безопасности пациента, прикрывая Биннори чарами и железом – что же представляет из себя лечение? Или этого никто не знает, и страхуются от всего сразу?
Глупые мы, глупые, невесело хмыкнул он. Ограждаемся от допустимого, зная, что обращаемся к неизвестному. Стели, брат, соломку, и езжай за сто лиг кубарем лететь…
Вздохнув, он вернулся к дверям: пришел лекарь Ковенант. Когда же и лекарь присоединился к группе защитников барда, Абель случайно заметил, куда глядят капитан и верзила-псоглавец, не спеша привлечь внимание остальных. Он тоже поднял голову и ахнул. Внутренний двор не имел крыши – такие дворы по-анхуэсски называют «патио»; попадали сюда через два коридора, идущие от холла и угловой гостиной. Но, как только что выяснилось, существовал иной путь.
На перилах лоджии третьего этажа сидела гарпия.
* * *
– Чудесное утро, господа мои. Келена Строфада, к вашим услугам.
Гарпия замолчала. Ее негромкий, но внятный голос был слышен каждому, несмотря на расстояние. Пауза висела в воздухе, словно хищная птица, высматривая добычу.
На лбу Абеля выступил холодный пот. Он догадывался, кто здесь добыча. Присутствуй он при сцене, разыгравшейся у ворот города, то отметил бы, что гарпия опять «сменила наряд». Сизые крылья с белой окантовкой, аспидно-черный хвост. Серо-белые «штаны» на птичьих лапах – точь-в-точь перистые облака в вечернем небе. Когти намертво вцепились в перила.
«Какие громадины! Овал Небес, если она захочет…»
– Келайно, – сказала супруга мага-здоровяка. С чисто женской ревностью она изучала гарпию. Прекрасная соперница выглядывала из перьев, будто из волшебного платья. – Мрачная. Проклятье, я могла бы догадаться…
В ее устах слово «проклятье» звучало буднично.
– Вы знаете наш язык, – улыбнулась гарпия, демонстрируя острые зубки. – Это хорошо. Не соблаговолите ли представиться, сударыня? Ладно, мужчины помалкивают. Стесняются. Но какие церемонии между нами, слабыми женщинами?
– Наама Мускулюс. В девичестве – Шавази. Маг высшей квалификации.
Уточнять специализацию магичка не стала.
– Наама, – гарпия на миг задумалась. – Страус, если не ошибаюсь. На аль-аднан. Или аль-яруб?
– Аль-аднан. Меддийский диалект.
– Шавази, кажется, танец живота… Вы – некромантесса, да?
– Да. Как вы догадались? Толкователи имен обычно делали вывод, что я – танцовщица…
– Случайно, – гарпия позволила себе вторую улыбку. – Я видела, как страусиное яйцо подвешивают над могилами. Это означало воскресение и бдительность. Зовите меня Келеной, не утруждайтесь. Господа, к вам это тоже относится.
Слетать вниз она и не думала. Сидела королевой на троне; склонив к плечу очаровательную головку, переводила взгляд с одного человека на другого. Келена собиралась явиться раньше, но опоздала. Эта смешная девчонка Герда… Уследить за цветочницей, бегущей по лабиринту города, оказалось труднее, чем предполагала гарпия. Дед был прав: курятник. Приходилось раз за разом снижаться, делать круги и охотиться на Герду, словно на верткого обезьяныша в кроне дерева. Хорошо, горожане не привыкли глазеть на небо, считая ворон: гарпию заметили всего дважды, и без лишнего гвалта.
Зато кошки стремглав летели прочь с обжитых крыш, и собаки заходились хриплым, испуганным лаем. О голубях и речь не шла: сизари-толстяки исчезали в чердачных окошках с неприличной поспешностью.
Когда же девчонка остановилась, призывно размахивая свободной рукой – во второй она держала корзинку с цветами, – гарпия снизилась, опустилась на мостовую, и с интересом выяснила, что это не Веселый Тупик, а перекресток Кладбищенской и Трубача Клауса.