Вечером оказалось, что была пятница, и они пошли в театр. Модная пьеса, музыкальная, очень шумная и громкая. Юля давно в театр не выбиралась и поняла, что совершенно отвыкла от этого звона и блеска, неестественных криков со сцены и бравурных прыжков. У нее к концу заболела голова, и больше всего хотелось домой, но домой они не поехали, а поехали в ресторан, и не одни, а с компанией Валеркиных приятелей, а из ресторана все потянулись в ночной клуб…
В общем, домой она попала часа в три, а может быть, еще позже. Устала страшно, голова разламывалась, а тут еще пес встретил ее горячим негодованием и живыми упреками. Его тоже можно было понять – он был голоден, в холодильнике так пусто, что и украсть ничего не удалось, вода в миске закончилась и он весь вечер не гулял. С Валеркой, который благородно предложил свои услуги по выгулу домашних животных, пес идти гордо отказался, а с Юлей пошел, но всю дорогу демонстративно поворачивался к ней задом, всем своим видом выражая высшую степень презрения. Не то чтобы Юле сильно было до собачьих страстей, как впрочем, до всех других страстей тоже – она мечтала добраться, наконец, до подушки, и как только это ей удалось, рухнула и почти отключилась. Валерка, кажется, что-то такое еще над ней творил, но ей было уже все равно…
Утром она проснулась, вопреки всем ожиданиям, довольно рано, и, чувствуя себя страшно помятой, как будто по ней каток проехал, нечесаная, как была, накинула халатик и поплелась на кухню. Вошла и остолбенела – в ее родной кухне, за ее столом, сидел во всей красе посторонний мужик в отглаженном с иголочки костюме, белоснежной рубашке и галстуке! Юля с большим трудом и далеко не сразу сообразила, кто это был.
Валерка выпил кофе и быстро уехал, за что ему отдельное спасибо, а Юля еще долго приходила в себя. Полностью этот процесс закончился часам к пяти, и примерно тогда же Валерка позвонил ей снова и сказал, что сейчас зайдет.
Он действительно скоро зашел, уже не в костюме, а в джинсах и в свитере, и сказал, что вот он был у Юли у гостях множество раз, а теперь хочет пригласить ее к себе. Не то чтобы Юля пришла от этой идеи в восторг, у нее, скорее, просто не было сил отказываться.
Рабинович жил на Фрунзенской набережной, в высоком кирпичном доме, на втором этаже. Они поднялись и вошли в совершенно невозможную, всю насквозь модерновую квартиру, там совершенно не оказалось человеческих комнат, а только «разгруппированное пространство» и сплошь застланный белыми коврами пол. Юля не сама догадалась про пространство, ей было слабо, это Валерка, немного смущаясь, ей объяснил; в ковры же нога погружалась по щиколотку. Но самым странным было даже не это, а какой-то постоянный, хотя и негромкий, но пронзительный звук, пробивавшийся откуда-то словно издалека. Как будто кто-то кричал «А», не прерываясь ни на секунду. Юля сперва сама пыталась определить природу звука, но минут через пять сдалась и спросила Валеру.
– Так это ребенка купать пытаются, – ответил он, не шевельнув, что называется, бровью.
– Как то есть – купать? – не поняла Юля. – Это трубы что ли гудят? Потому что дом старый?
– Да нет же, – отмахнулся Валера. – Какие трубы, трубы я поменял во всем доме, это ребенок. Да что я буду объяснять, хочешь – пойдем посмотрим.
Заинтригованная Юля немедленно согласилась. Они прошли по коридору, который им, в сущности, не был, подошли к маленькой двери в стене. За дверью скрывалась витая лестница, ведущая вверх. Звук явно усилился.
– Это у меня наверху вторая квартира, – пояснил ей Валера. – Я две купил и лестницу провел. Там Санька и живет.
– Один что ли? – опять не поняла Юля.
– Зачем один? С гувернанткой. И мама моя тоже с ними. Сейчас увидишь, – и он открыл новую дверь на верхней площадке.
Увиденное Юлю потрясло. Во-первых, звук здесь достигал каких-то невыносимых частот. Уши закладывало сразу и напрочь. Но и без этого было неслабо. Огромная комната была сплошь завалена всевозможнейшими игрушками – от конструктора «Лего» в немыслимых количествах до мерзких плюшевых горилл в человеческий рост. Посреди комнаты стоял стол, а на столе сидел абсолютно голый ребенок лет так шести. Рот его был широко открыт, и именно оттуда и исходил невозможный звук. Обеими руками ребенок, не переставая ни на минуту, швырял во все стороны игрушки, которые в четыре руки подымали две пожилые женщины. Подняв, они возвращали игрушки на стол, откуда они вновь расшвыривались в разные стороны, и так по кругу. На пришедших никто не обратил внимания – вся троица казалась абсолютно аутичной, полностью поглощенной происходящим.
Юлина голова, как следует не пришедшая в себя после вчерашнего, немедленно заболела снова. От крика и мельтешения Юля просто потеряла контроль над собой, и, возможно, именно этим и объяснялся ее последующий поступок. Она шагнула к столу, сгребла ребенка в охапку, огляделась вокруг, заметила справа приоткрытую белую дверь, за которой виднелась уже наполненная водой ванна, шагнула туда и быстрым движением, локтем придержав барахтающиеся ноги, сунула ребенка в воду. Наступившая тишина показалась после этого райским блаженством. Ребенок, разлепив залитые водой глаза, с удивлением уставился на Юлю. Когда молчал, он, пожалуй, был даже хорошеньким – большие темные глаза, светлые кудри и оттопыренные в стороны уши.
– Купайся, – строго велела Юля и вышла из ванной. Туда тут же устремились кудахчущие тетки. Валерка осторожно взял Юлю под локоть и увел вниз. Там он усадил ее в какое-то низкое кресло, вытащил из стены бутылку коньяка и две рюмки, налил Юле, потом себе, выпил залпом, вытер ладонью лоб и произнес:
– Знаешь, я иногда смотрю на все это, и думаю: может быть, зря я его украл?
Юля не знала, что ответить. Валерка продолжал:
– Я все время на работе, мне некогда, а мать с нянькой… Мать его любит до ужаса, все позволяет, а нянька боится слово сказать – еще бы, я ей такие деньги плачу… Санька хороший пацан, только балованный, а мне тоже его жалко, не наказывать же… Да и времени у меня нет. Я игрушку любую могу купить, а так, чтоб возиться… Я посмотрел – как у тебя здорово получилось, а, Юль…
– Ничего здорового, – хмыкнула немного смущенная Юля, – обычное дело.
– Нет, не скажи, – не согласился Рабинович. – Он купаться терпеть не может, его в воду не засадишь, у нас каждый вечер такое, а ты – раз, и все. Тут уметь надо.
– Нечего тут уметь, – рассердилась Юля. – Никакие дети не любят голову мыть, спрашивать меньше надо.
– Наверно, наверно… – протянул Валерка задумчиво. – Юль, знаешь что? Выходи за меня замуж, а? Я подумал – ты мне подходишь. Я тебя давно знаю, ты мне нравишься, и с Санькой у тебя получается. Я все, что захочешь, сделаю – квартиру другую куплю, или дом там, машину, какую захочешь, все что угодно…
Юля остолбенела.
– Я, некоторым образом, замужем, Валер, – пролепетала она трясущимися губами. – И дочка у меня.
– Так это не проблема, – отмахнулся Рабинович. – Развод я тебе хоть завтра сделаю, а дочка пусть с нами живет, Саньке веселей будет. Или в школу ее пошлем, в Англию.
– А собаку мою куда денешь? – Юля уже пришла в себя и, пожалуй, рассвирепела.
– Пес у тебя, конечно… – Валерка задумался. – Но ничего. У меня дача есть, мы туда его свезем, будет у охранника жить. А что? На воздухе, милое дело…
– Ну вот что, Валерочка, – Юля на всякий случай старалась говорить вежливо. – Повеселились, и хватит. Спасибо, как говорится, за лестное предложение, но замуж я за тебя все-таки не пойду. Я, знаешь, как-то к своей семье привыкла, и собака со мной десять лет прожила, так что еще раз спасибо. И наверное, не стоит нам с тобой больше встречаться. А сейчас я, пожалуй, пойду, мне пора.
– Ты это брось, – спокойно сказал Валера, но в глазах у него появилось что-то жесткое и недоброе. – Сейчас я, конечно, тебя отвезу, ты устала. Можешь, впрочем, и у меня переночевать, места хватит. – Он указал рукой куда-то направо, и Юля, глянув в ту сторону, заметила за выступом стены огромную, белую же, низкую кровать. Она испуганно замотала головой, дескать, нет.
– Не хочешь – ладно, – согласился Рабинович. – Сейчас отвезу. А ты отдохни и обо всем подумай.
– Не о чем мне тут думать, – вскинулась Юля. – Валерка, опомнись, да это же просто смешно…
– Подумай, где и как ты хочешь делать свадьбу, – продолжал тот, будто не слыша ее. – Куда поехать потом, у кого платье заказать, кого позовем… Только всерьез подойди, без халтуры. И еще подумай, как нам с мужем твоим поступить, ну, знаешь, чтоб все по-хорошему, а то я жестких-то мер не сторонник…
Вот когда Юля испугалась по-настоящему. До сих пор это была, как ни крути, но игра, ваньки-встаньки, а теперь она как-то враз кончилась, и началось такое… Покруче любых иллюзий, сильно покруче, потому что такое нормальному человеку и в голову не придет.
Как Юля добралась до дому, как погуляла с собакой, она не помнила. Заснуть ей, понятное дело, почти не удалось, то мысли одолевали, то кошмары мерещились. Утром не пороге появились не только привычные цветы – снова красные, – но и молодой человек в строгом костюме под короткой курткой. Молодой человек представился Володей и заявил, что по просьбе Валерия Михалыча будет теперь ее охранять, на всякий случай.
Понятно, наличие такой охраны мало способствовало Юлиному спокойствию. Среди сонмища мыслей возникла лишь одна здравая – бежать в магазинчик и скорей, скорей потребовать свою иллюзию назад. И чтобы всю эту взбесившуюся реальность обратно забрали, ничуточки не жалко.
Для маскировки она взяла с собой пса – дескать, идет с собакой гулять. Двухметровый Володя нисколько не возражал, просто застегнул куртку и поперся за ними, на расстоянии двух шагов. Юля сперва испугалась, потом разозлилась, потом решила – наплевать, пусть тащится. А потом от Володи, как ни странно, образовалась даже некоторая польза: добравшись до магазина, Юля сунула ему в руку поводок и велела присмотреть за собакой.
Старичок был на месте, разулыбался ей, как старой знакомой, но, когда Юля, путаясь и сбиваясь, изложила суть своих требований, как-то враз помрачнел. Помрачнел, почесал затылок…
– Дело-то, голубушка… Неважное дело-то… Боюсь, не получится у нас…
– Как не получится? – ахнула Юля. – Я ж еще спрашивала специально, вы говорили – можно… Мне очень надо!
– Можно-то оно можно, да только… Вы спрашивали, помнится, можно ли иллюзию обратно купить.
Юля кивнула.
– Купить можно, и цена та же, да только вам-то надо не этого.
– А чего же? Как раз этого самого – я хочу, чтобы все было, как раньше. То есть, чтобы этого не было…
– Именно. Не иллюзию снова завести, а чтоб реальности не было. Это ж другое совсем. За иллюзию, да, надо платить реальностью, но совершенно не факт, что той же самой. Ведь того, что с вами сейчас происходит, в вашей иллюзии не было?
– Не было, – подтвердила Юля. – Я б такого не сочинила.
– То-то и оно, – печально закивал старичок. – Материализованные, проданные то есть, иллюзии, они ж своей жизнью жить начинают, их обратно-то не загнать.
– И что же мне теперь делать? – прошептала Юля, еще не веря, что все так плохо и спасения нет…
– А это уж вам решать, милая вы моя, – старичок только руками развел. – Мы тут ответственности не несем.
– Я же не говорю про ответственность, – горько шептала Юля. – Я спрашиваю, мне-то как быть? Вы умный, вы знаете, может, можно что-нибудь придумать?
– Придумать-то всегда можно, – старичок даже погладил Юлю по голове, как котенка. – Допустим, я и придумаю, толку-то с этого… Я ж все равно сказать тебе не смогу.
– Почему?
– Потому что. Иллюзии – они у каждого свои. Я скажу – тебе вроде как свою подарю. А это не годится. Она потом непродажная будет. Знаешь, как сон вещий? Расскажешь – не сбудется. И мысли то ж.
– И как же мне быть?
– Думать, деточка, думать. Это завсегда помогает.
Юля думала день и ночь. Думать было трудно, мысли сбивались, страх путался и мешал. Еще мешали Валеркины топтуны, сменявшиеся по три раза на день, и он сам со своими звонками, во время которых заботливо спрашивал, не хочется ли ей чего-нибудь и куда они пойдут вечером. А больше всего мешало то, что дни неумолимо бежали, и до Мишиного возвращения их оставалось всего три… потом два… потом…
В этот вечер Юля наконец заснула, совершенно случайно, в кухне на диване. Видимо, сказалась накопившаяся за последнее время усталость. Приснилось ей что-то такое хорошее и радостное, что, даже проснувшись, она какое-то время не раскрывала глаз, боясь упустить виденное во сне. И поймала, не упустила. Ей снилось, что они все идут вместе гулять – Миша, Ксюха и она, Юля. Пес бежит следом, кругом лес и солнце, солнце. Все еще не открывая глаз, Юля пыталась продолжить сон, додумать его дальше: вот они все идут, и приходят домой, а дома… Как хорошо… Вот если бы все это – на самом деле…
Она так и подскочила с диванчика. Точно! Вот же он, выход! Теперь скорей, скорей, одеться быстренько и только не растерять…
Она вихрем влетела в маленький магазинчик и закричала прямо с порога, не дав старичку раскрыть рот:
– Доброе утро! Давайте скорей смотреть – я принесла новую, отличную иллюзию на продажу!
ШУБКА
Сказка
Это только говорят, мы, дескать, то, что мы едим. На самом деле мы – то, что мы носим. Про это тоже говорят: «По одежке встречают, по уму провожают», но это как раз ерунда. Никто тебя никуда не провожает, а какое уж сложилось о тебе первое впечатление, с таким ты и будешь жить вечно. Если, конечно, не отрастишь себе харизму.
У Маруси никакой харизмы не было, а первое впечатление, производимое ею на окружающих, вкратце формулировалось так: «бедненько, но чистенько». И оно, надо честно сказать, Марусиной внутренней сущности вполне соответствовало.
Потому что Маруся и была бедной. Не как бедная Лиза у Карамзина, то есть не в смысле духовной убогости, а в том самом что ни на есть пошлом, материальном и грубом смысле, что денег у нее было мало. На нужное хватало, на лишнее – нет.
В Марусиной жизни так было всегда, с самого детства. Они с мамой жили вдвоем, мама работала учительницей в школе. На учительскую зарплату даже тогда, в стабильно-советские времена было особо не разгуляться. Голыми и голодными, конечно, не были, но и роскоши никакой не знали. Две пары туфель – на лето и на осень, сапоги на зиму, пальто и куртка. Юбочка, кофточка, школьная форма… Маруся совершенно искренне не понимала, зачем человеку может быть нужно три платья – их же не наденешь все сразу.
Когда она заканчивала школу, мама вышла на пенсию. Маруся у нее поздним ребенком была. И зарплата-то учительская – говорить не о чем, а уж пенсия и вовсе слезы. Поэтому Марусе после школы пришлось не в институт поступать, а на работу устраиваться. Маруся хоть и не блистала особыми талантами, а училась все же неплохо, была, как говорится, твердой хорошисткой, потому что очень старательная и ответственная. Жалко было учебу бросать, но ничего не поделаешь.
Устроилась Маруся в библиотеку. И от дома не так далеко, и работа неплохая – тихая, интересная. И на вечерний потом поступила – в педагогический, отделение русского языка и литературы. Очень было удобно. Днем можно книжки читать, конспекты учить – в библиотеке много народу никогда не бывало, а вечером – на занятия.
Маруся уже только задним числом поняла, что это время, библиотечное, было, пожалуй, самым лучшим за всю ее жизнь. Она тогда столько книг прочла – все не перечислишь. Тихо было, спокойно, и люди вокруг приятные. Тогда-то ей, правда, скучновато казалось, зато потом…
Потом – это когда она институт закончила и в школу работать пошла. Это время Маруся иначе, как кошмар, никогда не называла. Не могла она в школе. Не получалось у нее. Дети на уроках шумели, хамили, слушать ничего не хотели, издевались над ней по-всякому. Орать на них Маруся не могла, она орать вообще не умела, а по-хорошему они не понимали. Она думала, с ней только поначалу так, но, промучившись год, и два, и три, поняла – это навечно. И не выдержала, ушла из школы.