Тут-то Лиова и ударил наотмашь. В первый раз за весь поединок он пронзительно крикнул, размахнулся как следует высоко над головой – и меч пошел наискось, метя мне в шею. Я легко заблокировал, пошатнулся, но благополучно дал его клинку соскользнуть вниз по лезвию Хьюэлбейна, затем чуть опустил меч – и Лиова сделал ровно то, чего я от него ждал.
Он с силой замахнулся назад. Быстро, умело – но я уже успел оценить его скорость, и я уже вывел Хьюэлбейн вперед и вверх на встречном ударе, ничуть не менее стремительном. Я сжал рукоять обеими руками и всю свою мощь вложил в этот сокрушительный натиск снизу вверх, метя не в Лиову, но в его меч.
Мечи скрестились.
Только на сей раз звона не было. Был резкий треск.
Клинок Лиовы сломался. Верхние две трети отлетели в сторону, на посыпанный тростником пол; в руках у него остался лишь обрубок. В лице Лиовы отразился ужас. В первое мгновение он попробовал было атаковать меня обломком меча, но я быстро рубанул Хьюэлбейном раз и другой и оттеснил его назад. Лиова уже понял: я ничуть не устал. Понял, что обречен. И все-таки он попытался парировать Хьюэлбейн, но мой клинок играючи отбил жалкий металлический огрызок и резко пошел вперед.
Я приставил меч к его шее – там, где поблескивала серебряная гривна.
– О король! – крикнул я, по-прежнему глядя на Лиову – глаза в глаза. В чертоге повисла тишина. Все словно онемели: на глазах у саксов их первый воин проиграл поединок. – О король! – повторил я.
– Лорд Дерфель? – откликнулся Элла.
– Ты велел мне сразиться с защитником короля Кердика, но убивать его ты мне не приказывал. Я прошу у тебя его жизнь.
Элла помолчал.
– Его жизнь принадлежит тебе, Дерфель.
– Сдаешься? – спросил я Лиову. Ответил он не сразу. Его гордость все еще не могла смириться с поражением, но, пока тот колебался, я перевел острие Хьюэлбейна от его глотки к правой щеке. – Ну? – подсказал я.
– Сдаюсь, – проговорил он и отбросил обломок меча.
Я нажал на Хьюэлбейн – не сильно, всего лишь содрал кожу со скулы.
– Шрам тебе на память, Лиова, – о том, что ты сражался с лордом Дерфелем Кадарном, сыном Эллы, и проиграл, – промолвил я и отошел.
Лиова остался стоять, порез сочился кровью. Толпа разразилась восторженными воплями. Странные все же существа люди. То они требуют моей смерти, а то громко восхваляют меня за то, что я пощадил их защитника. Я забрал брошь Кайнвин, подхватил щит, обернулся к отцу.
– Я привез тебе привет от Эрке, о король, – промолвил я.
– И я ему рад, лорд Дерфель, – отозвался Элла, – очень рад.
Король жестом указал на место слева от себя, где еще недавно сидел один из его сыновей. Вот так я присоединился к врагам Артура за высоким столом. И попировал всласть.
Когда пир закончился, Элла увел меня в свои покои сразу за возвышением. Комната была просторная, с высокими сводами, посреди нее пылал очаг, а под торцевой стеной возвышалось ложе из шкур. Элла закрыл дверь, загодя выставив в коридоре стражу, затем жестом пригласил меня присесть на деревянный сундук у стены, а сам отошел в дальний конец спальни, приспустил штаны и помочился в сточное отверстие в деревянном полу.
– Лиова быстр, – отметил он, отливая.
– Это верно.
– Я думал, он тебя одолеет.
– Не настолько он быстр, – возразил я, – или, может, выпитый эль на нем сказался. А теперь сплюнь туда.
– Куда сплюнуть? – не понял отец.
– В мочу. Чтобы отвести зло.
– Моим богам дела нет ни до мочи, ни до плевков, Дерфель, – усмехнулся он. Элла пригласил в комнату двоих сыновей, и теперь эти двое, Хротгар и Кюрнинг, с любопытством наблюдали за мной. – Ну так что за послание шлет Артур? – осведомился король.
– А зачем бы ему что-то слать?
– Да потому, что иначе ты бы сюда не приехал. Ты что, думаешь, тебя дурень набитый на свет породил? Ну так чего Артуру занадобилось? Нет, не отвечай, дай я сам догадаюсь. – Элла затянул завязки штанов, отошел от дыры и уселся в единственное кресло в комнате – римское, с подлокотниками, из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, хотя фрагменты узора по большей части давно осыпались. – Он предложит мне в залог землю, если я нападу на Кердика в будущем году, верно?
– Да, господин.
– Так мой ответ – нет, – проворчал Элла. – Он сулит мне то, что и без того принадлежит мне! И что это за предложение?
– Бессрочный мир, о король, – сказал я.
Элла улыбнулся:
– Когда человек обещает что-то на веки вечные, он играет с правдой. Вечного ничего не бывает, мой мальчик, ничего. На будущий год мои копья выступят заодно с Кердиком, так Артуру и скажи. – Он рассмеялся. – Ты даром потратил время, Дерфель, но я рад, что ты приехал. Завтра мы потолкуем об Эрке. Тебе нужна женщина на ночь?
– Нет, о король.
– Твоя принцесса ничего не узнает, – поддразнил он.
– Нет, о король.
– И он еще зовет себя моим сыном! – расхохотался Элла, а вслед за ним засмеялись и его сыновья.
Оба высокие, статные; волосы потемнее моих, но, думается, на меня они походили изрядно, а еще подозревал я, что их пригласили в покои не просто так, а в свидетели разговора – дабы они передали остальным саксонским вождям, что от предложения Элла отказался наотрез.
– Спать будешь снаружи, у моей двери, – распорядился Элла, жестом выпроваживая сыновей из комнаты, – там ты в безопасности. – Он дождался, чтобы Хротгар и Кюрнинг вышли за порог, и удержал меня. – Завтра, – проговорил отец, понизив голос, – Кердик уберется домой и Ланселота с собой прихватит. Кердик, конечно, заподозрил недоброе – с какой стати я тебя не прикончил? – ну да это я переживу как-нибудь. Мы потолкуем завтра, Дерфель, и для твоего Артура у меня найдется ответ подлиннее. Не тот ответ, которого он ждет, но, может, стерпится – слюбится. Теперь ступай: я жду гостей.
Я прилег на узком пятачке между возвышением и дверью в отцовские покои. Ночью мимо меня к ложу Эллы проскользнула девушка, а в зале воины все пели, и дрались, и пили, и со временем наконец заснули, хотя последний из них захрапел уже с рассветом. Тогда-то я и проснулся: услышал, как перекликаются петухи на холме Тунресли. Я пристегнул Хьюэлбейн, взял плащ и щит, прошел мимо догорающих углей и вышел на обжигающе студеный воздух. Над плоской возвышенностью нависала дымка, загустевая до тумана ниже по склонам – там, где Темза, разлившись, впадает в море. Я отошел от чертога к гребню холма и оттуда долго глядел вниз, на белое марево над рекой.
– Господин мой король приказал мне убить тебя, буде я повстречаю тебя одного, – раздался голос за моей спиной.
Я обернулся. Передо мной стоял Борс, двоюродный брат и защитник Ланселота.
– Прими мою благодарность, – промолвил я.
– За то, что предостерег тебя насчет Лиовы? – Борс пожал плечами: какие, мол, пустяки. – То-то проворен, шельмец, а? Проворен и смертоносен. – Борс подошел поближе, вгрызся в яблоко, решил, что уж больно мякотное, выбросил. Этот здоровяк-воин – один из многих! – этот покрытый шрамами, чернобородый копейщик сражался в щитовом строю невесть сколько раз, и невесть сколько друзей погибло у него на глазах… Борс сыто рыгнул. – Я не прочь подраться, чтобы возвести моего родича на трон Думнонии, – промолвил он, – но биться на стороне сакса? Еще не хватало! Опять же невелика радость – стоять и глядеть, как тебя изрубят на кусочки на забаву Кердику.
– Но на следующий год, лорд, ты выступишь на стороне Кердика.
– Да ну? – иронически протянул Борс. – Вот уж не знаю, Дерфель, что будет в следующем году. Может, поплыву в Лионесс? Говорят, красивее тамошних женщин в целом мире не сыщешь. Волосы – из серебра, тела – из золота, сами – немые. – Он расхохотался, достал из кошеля еще одно яблоко, отполировал его о рукав. – Вот господин мой король, – проговорил он, разумея Ланселота, – он-то станет сражаться на стороне Кердика, ну да что ему остается? От Артура он доброго приема не дождется.
Я наконец понял, к чему клонит Борс.
– Господин мой Артур с тобою не в ссоре, – тщательно подбирая слова, проговорил я.
– Вот и я с ним не в ссоре, – отозвался Борс, хрустя яблоком. – Так что, может статься, мы еще встретимся, лорд Дерфель. Какая жалость, что мне не довелось отыскать тебя нынче утром. Господин мой король щедро заплатил бы мне за твою смерть. – Он широко усмехнулся и зашагал прочь.
Два часа спустя Борс покинул Тунресли вместе с Кердиком: я видел, как они скачут вниз по холму, туда, где тающий туман разодран в клочья алыми кронами деревьев. С Кердиком отбыла сотня воинов: едва ли не все они мучились последствиями ночного пира, точно так же как и люди Эллы, посланные им в сопровождение. Я ехал позади Эллы, его коня вели в поводу, а сам он шел рядом с королем Кердиком и Ланселотом. За ними, след в след, шагали двое знаменосцев: один нес забрызганный кровью бычий череп на шесте – стяг Эллы, другой вздымал Кердиков стяг – выкрашенный красным волчий череп, задрапированный человечьей кожей. Ланселот меня игнорировал. Поутру, когда мы нежданно столкнулись друг с другом в пиршественном зале, он просто посмотрел сквозь меня, да и я его словно не заметил. Ланселотовы люди убили мою меньшую дочку, и хотя с убийцами я расправился, но не отказался от мысли отомстить за душу Диан самому Ланселоту, да только Эллин чертог был неподходящим местом. Теперь с поросшего травой гребня над илистыми берегами Темзы я наблюдал, как Ланселот и его немногочисленная свита шагают к кораблям Кердика.
Только близнецы Амхар с Лохольтом дерзнули бросить мне вызов. Эти угрюмые юнцы ненавидели своего отца и презирали мать. Они почитали себя принцами, но Артур титулы ни во что не ставил и в пресловутой чести им отказал, отчего они еще больше озлобились. Братья считали, что их незаконно лишили королевского достоинства, земли, богатства и почестей, и готовы были сражаться под чьими угодно знаменами, лишь бы против Артура, которого они винили во всех своих неприятностях. Культя правой руки Лохольта была оправлена в серебро, и к обрубку крепились два медвежьих когтя. Лохольт-то ко мне и обернулся:
– Увидимся на будущий год.
Я понимал, что он ищет ссоры, но голоса не повысил:
– С нетерпением жду этой встречи.
Лохольт воздел оправленную в серебро культю, напоминая мне, как я некогда держал руку пленника, а его отец нанес удар Экскалибуром.
– Ты должен мне кисть руки, Дерфель.
Я промолчал. Подошел Амхар и встал рядом с братом. Оба унаследовали отцовскую внешность – широкую кость, вытянутую челюсть, – но их черты отравило мрачное недовольство, а от Артуровой силы и следа не осталось. Хитрые лица, недобрые; едва ли не волчьи.
– Ты меня разве не слышал? – осведомился Лохольт.
– Радуйся, что одна рука у тебя осталась, – промолвил я. – Что до моего долга тебе, Лохольт, я заплачу его Хьюэлбейном.
Близнецы замешкались, но, не будучи уверены, поддержит ли их стража Кердика, ежели они обнажат мечи, наконец успокоились на том, что плюнули в мою сторону, развернулись и размашисто зашагали к илистой отмели, где дожидались две Кердиковы ладьи.
Побережье под Тунресли являло собою жалкое зрелище: не то земля, не то море, где река и океан, сойдясь вместе, породили унылый пейзаж – илистые наносы, и мелководья, и прихотливые переплетения заливов. Стонали чайки; копейщики Кердика прошлепали по вязкой береговой полосе, перешли вброд неглубокую бухточку и перебрались через деревянный планшир на баркасы. Я видел, как Ланселот, опасливо обходя вонючую грязь, изящно приподнимает плащ. Лохольт и Амхар шли за ним; добравшись до корабля, они обернулись и указали на меня пальцами – жест этот приносит несчастье. Я их проигнорировал. Паруса уже подняли, но ветер дул слабый, и Кердиковым копейщикам пришлось выводить обе крутогрудые ладьи из узкой мелеющей бухточки, маневрируя с помощью длинных весел. Едва украшенные изображением волков бушприты развернулись в сторону открытого моря, воины-гребцы, задавая ритм, затянули песню: «Так-растак твою милку, и так-растак твою мать, и так-растак твою девку, и так-растак и в кровать». С каждым новым «так-растак» они вопили все громче и с силой налегали на длинные весла; два корабля набирали скорость, пока наконец вокруг их парусов с грубо намалеванными волчьими мордами не заклубился туман. «И так-растак твою милку, – завели гребцы вновь, только теперь голоса тонули в водяной дымке, – и так-растак твою мать, – и низкие корпуса таяли в тумане, пока наконец корабли вовсе не исчезли в белесом мареве, – и так-растак твою девку, и так-растак и в кровать». Последний отзвук донесся словно из ниоткуда и угас вместе с плеском весел.
Двое из людей Эллы подсадили короля на коня.
– Ты выспался? – осведомился он, устраиваясь в седле поудобнее.
– Да, о король.
– У меня-то нашлось занятие получше, – коротко отозвался он. – Теперь следуй за мной. – Элла ударил коня каблуками и направил его вдоль береговой полосы. Был отлив: бухточки мелели на глазах, на воде играла рябь. Тем утром в честь отъезжающих гостей Элла оделся как король-воитель. Плюмаж из черных перьев увенчал железный шлем, отделанный золотом; кожаный нагрудник и высокие сапоги были выкрашены в черный цвет; с широких плеч спадал длинный черный бобровый плащ, на фоне которого низкорослая лошадка казалась и вовсе карлицей. За нами следовала дюжина верховых воинов, один из них нес стяг с бычьим черепом. Элла, как и я, наездник был неважнецкий. – Я знал, что Артур пошлет тебя, – внезапно проговорил он.
Я промолчал, и Элла обернулся ко мне:
– Стало быть, ты нашел свою мать?
– Да, о король.
– И как она?
– Постарела, – честно ответил я. – Постарела, обрюзгла, недужна.
Элла удрученно вздохнул:
– Начинают они как юные девушки – такие прекрасные, что разобьют сердце целому воинству, а народят пару детей – и все как одна превращаются в обрюзглых, недужных старух. – Он помолчал, обдумывая эту мысль со всех сторон. – Но отчего-то мне верилось, что с Эрке такого никогда не случится. Уж больно была красива, – грустно заметил он и тут же расплылся в усмешке. – Ну да спасибо богам, в молоденьких никогда недостатка нет, э? – Элла расхохотался и вновь оглянулся на меня. – Когда ты в первый раз назвал мне имя матери, я сразу понял, ты мой сын. – Он помолчал. – Мой первенец.
– Твой первенец и бастард, – отозвался я.
– Что с того? Кровь есть кровь, Дерфель.
– И я горжусь тем, что в моих жилах течет твоя, о король.
– Вот и правильно, мальчик; хотя многие, очень многие скажут о себе то же. Своей кровью я всегда делился щедро. – Элла прыснул, поворотил коня на илистую отмель и, пришпорив, погнал его по скользкому склону туда, где на берегу рассыхалась целая флотилия. – Ты только погляди на них, Дерфель! – велел мне отец, натягивая поводья и указывая на ладьи. – Погляди на них! Сейчас они ни на что не годны, но почитай что все они приплыли не далее как нынче летом, и каждый битком набит народом по самый планшир. – Элла вновь ударил коня каблуками, и мы неспешно поехали вдоль обшарпанной череды вытащенных на берег судов.
На илистой отмели завязло восемь, а то и девять десятков кораблей. Все до одного изящные, с симметричными носом и кормой, и все они разрушались и гнили. Обшивка позеленела от липкой слизи, днища залила вода, шпангоуты почернели и рассыпались трухой. Иные – те, что, верно, простояли тут больше года, – превратились в темные скелеты.
– По шесть десятков человек на каждом судне, Дерфель, – промолвил Элла, – никак не меньше шести десятков, и с каждым приливом приходили все новые. Теперь, когда в открытом море бушуют шторма, никто уже не плывет, зато строятся новые корабли – те, что придут по весне. И не только сюда, Дерфель, но по всему побережью! – Элла широко взмахнул рукой, словно пытаясь охватить весь восточный берег Британии. – Тьмы и тьмы кораблей! И на всех – мои соплеменники, всем им нужен дом, нужна земля! – Последнее слово он яростно выкрикнул и, не дожидаясь ответа, резко поворотил коня. – Едем! – крикнул он, и я последовал за ним через взбаламученную отливом грязь бухточки, вверх по галечной насыпи и через кущи терновника тут и там: мы вновь поднимались на холм, к Эллиному чертогу.