Пацаны, не стреляйте друг в друга - Владимир Колычев 6 стр.


– Это мне снится? – спросил он.

– Не знаю, – помимо своей воли нежно улыбнулась она.

Но тут же взяла себя в руки, придала своему лицу выражение неприступности.

Марк Илларионович также попытался привести себя в чувство. Но на девушку в теннисном костюме посмотрел робко, растерянно.

– Твоя дочь?

– Да. Агата.

– Дурацкое имя, – досадливо поморщилась девушка, укоризненно глянув на мать.

– А лет сколько? – не удержался, спросил Панфилов.

– Шестнадцать. А что? – спросила Агата, с любопытством глянув на него.

Она была очень красивой девочкой. И она была такой же молодой, как ее мать, когда лейтенант Панфилов познакомился с ней. Но при всех ее достоинствах Марк видел в ней лишь копию любимой и, как он считал, давно погибшей девушки. Поэтому сейчас Агата могла волновать его исключительно как ее дочь.

– Столько же, сколько и мне тогда, – дрогнувшим голосом сказала Настя.

– Ты изменилась.

– Да, стала старше.

– И красивей… Хотя, казалось бы, куда уж можно красивей…

– Давай обойдемся без комплиментов.

– Мам, а это кто? – спросила Агата.

– Старший участковый сельского поселения Серебровка, капитан милиции Панфилов.

– А что вы у Максютовых делали? Опять что-то случилось?

– Случилось. Ограбление.

– Ух ты! А что именно?

– Иди домой, любопытная. И переоденься, а то распаренная вся.

– Бегу, мамочка… – Она сделала шаг в направлении дома, но вдруг резко остановилась, с подозрением глянула на Панфилова. И с сомнением спросила у матери: – А он тебя не обидит?

– Разве я похож на того, кто может обидеть? – спросил он с глуповатым видом человека, пытающегося изображать из себя доброго дядю.

– Ну, не знаю…

– Иди, Агата, иди, – поторопила дочку Настя.

– А папа ничего не скажет?

– Агата!

Девушка исчезла. И только тогда Настя сказала с неприкрытой досадой:

– Ты не похож на человека, который может обидеть. Но обижать ты умеешь…

– Это ты о том, что было тогда?

– Когда тогда? – изобразила непонимание Настя.

– Ну, двадцать… девятнадцать лет назад…

– Что, столько лет прошло? Для меня это все как будто вчера было… Ты, Нонна… Этот ужас…

– Но ты же ничего не знаешь…

– И знать не хочу… Извини, мне уже надо ехать…

– Куда?

– Тебе не все равно?

– Мне тоже надо ехать. Уезжать. Отсюда… Надоело здесь… Но я уже не хочу… Я остаюсь здесь…

Панфилов приехал в Серебровку прежде всего затем, чтобы получить дозу ностальгического адреналина. Он получил то, что хотел. Но доза быстро иссякла, а банальность современного бытия окончательно погасила в нем огонь энтузиазма. Стервозная Максютова была лишь последней каплей на потухший костер… Но вот случилось чудо. Он встретил вдруг Настю. И это уже не ностальгическое вдохновение, а шквал головокружительных чувств из дивного настоящего… У Насти есть муж, дочь, но все это не так важно по сравнению с тем, что она есть вообще…

– Оставайся, мне-то что? – неуверенно пожала она плечами.

И села в машину.

– Сегодня, на нашем месте…

Только это и успел сказать ей Марк Илларионович, прежде чем она закрыла за собой дверцу.

Глава шестая

Лейтенант Тараскин смотрел на Панфилова со смешением чувств во взгляде. Он вроде бы и с одобрением относился к нему, но в то же время и осуждал.

– Горничная во всем созналась, – сказал он. – Не могла она слышать шаги в кабинете. И окно можно открыть только изнутри… А лестницу она сама приставила. И на подоконнике след от ботинка сама оставила. И ботинок нашли, и деньги…

– Сколько? – равнодушно спросил Марк Илларионович.

Ему интересно было знать, что произошло в доме Максютовых, но в данный момент он мог думать только о предстоящей встрече с Настей. Он почти не сомневался в том, что она придет на свидание с ним. Даже на старом месте побывал. От плакучей ивы, правда, остался только пенек, поросший кустарником. Но, как и прежде, по вечерам там должно быть тихо и свободно. Еще он проехал несколько раз мимо дома ее родителей. И увидел ее отца. Евгений Андреевич совсем старый, но ходит бодро. Екатерину Михайловну он не увидел, но главное, что у Насти есть повод отлучиться в родительский дом, а оттуда до заветного места у озера рукой подать… Сегодня он встречается с Настей. Все остальное для него не существовало.

– Двадцать четыре тысячи евро и бриллиантовое колье.

– Неплохо… А сейф как она открыла? Там же кодовый замок.

– Очень просто. Код очень давно не менялся, да и не сложный он, всего пять цифр, все разные. Пять кнопок использовалось, краска на них слегка подтерта пальцами…

– Сообразительность плюс метод научного тыка?

– Вот-вот…

– А может, она все-таки знала код?

– Откуда?

– Не знаю… Не видел я эту горничную, не могу сказать, симпатичная она или так себе?

– Симпатичная. Даже очень. А что?

– Да так… Может, хозяин дома с ней крутил… Это я так, просто в голову пришло. Досужие мысли не совсем досужего человека…

– Хозяин дома покончил жизнь самоубийством.

– Да, я слышал… А вы, кажется, расследовали это дело.

– Что там расследовать? Самоубийство.

– Провалился под лед.

– Если точней, нырнул в прорубь.

– Моржеванием занимался?

– Нет, в одежде нырнул…

– Может, столкнул кто?

– Нет, у него не было врагов.

– Кто вам такое сказал? Если он бизнесом занимался, то у него не могло не быть врагов.

– Не занимался он ничем.

– То есть как?

– Акции у него в нескольких доходных компаниях, он их в доверительное управление отдал. Ну, может, знаете, есть специальные управляющие компании…

– Знаю. Пакеты какие?

– Не понял.

– Пакеты акций какие, спрашиваю?

– А какими они могут быть?

– Контрольными, блокирующими или просто миноритарными…

– Какими-какими?

– Проехали…

Панфилову совсем не улыбалось проводить экономический ликбез.

– Бывает, из-за акций тоже убивают, – сказал он. – Если кто-то хочет к рукам их прибрать… Кто-то влияние за счет них расширить хочет, не обязательно конкурент… А еще акции вместе с наследством можно хапнуть… Кто унаследовал активы покойного?

– Ну, жена…

– Какая? Первая, вторая, третья…

– Законная. Алла Сергеевна… Ну, в права она еще не вступила, но дело решенное… А детям его треть от наследства досталась… А вы думаете, это жена могла его в прорубь столкнуть?

– Не берусь судить. Не знаю, где прорубь была… Знаю только, что озеро у них под боком…

– Да, озеро у них рядом. Возле своего дома он в прорубь и сиганул… Алла Сергеевна говорила, что он в последнее время был сам не свой, говорила, что в депрессию впал…

– Язык у нее без костей, сказать она все, что угодно, может…

– Ну, если уж на то пошло, то можно сына его в убийстве обвинить.

– Я слышал, сын в Сорбонне учится.

– Учился. Сейчас у него что-то вроде академического отпуска. В Москве он сейчас…

– Алиби у него есть?

– Не выясняли. Ясно же, что самоубийство.

Марк Илларионович внимательно посмотрел на Тараскина. Или делает вид, что ему все ясно, или действительно убежден в том. Скорее первое… Парень молодой, а Максютова даром что стервозная. Натура у нее чувственная, умеет она любить горячо, если это ей выгодно…

– Ну, ясно так ясно. На нет и суда нет…

Панфилов не был заинтересован в том, чтобы выгораживать богатую вдову. Просто ему совсем не хотелось вникать в дело, по которому никто не требовал у него отчета. Так, ради интереса поговорил о нем, пора и честь знать.

Он уже думал, что разговор закончен. Но Тараскин подбросил в погасшую было топку заминированное поленце.

– А на Аллу Сергеевну вы, товарищ капитан, напрасно наехали, – предостерегающе нахмурил он брови.

– Это уже интересно, – вскинулся Панфилов. – А если натура у меня такая, ненавижу, когда мне хамят?

– Чем она вам нахамила? Вы сами набросились на нее. За то, что не вас, а нас она вызвала на происшествие…

– Ну, погорячился немного…

– Она мне сразу позвонила, я как раз дежурил… О вас не подумала.

– Вас она знала лично, товарищ лейтенант?

– Да. А что тут такого? Я же работал с ней, по делу мужа…

– Ничего такого. Баба она красивая, не вопрос…

– Может, вас это и заело?

– Я не понял, мы что, выяснять сейчас будем, что да как?

– Скорее всего, будем. Но не сейчас. Назначат служебное расследование, возможно, мне придется его вести…

– Рапорт напишете? Или она сама будет жаловаться?

– Плохо вы меня знаете, если думаете, что я своего могу сдать… Сама будет жаловаться. Ну, а я все видел и слышал… Напрасно вы ее сукой назвали.

– А как она меня назвала?

– Плебей, кажется.

– По-вашему, я должен был стерпеть?

– Если по-моему, то да.

– Я не плебей, лейтенант.

– Но и не патриций… Патриции в милиции не работают…

– Плебей – это прежде всего оскорбление.

– Не спорю.

– Тогда какой разговор?

– И все-таки вы напрасно дали волю своим чувствам…

– Может быть. Но не вам меня учить, товарищ лейтенант.

– Да, конечно… Поеду я.

Тараскин улыбнулся так, будто движением губ разгонял темные тучи над головой Панфилова. И руку на прощание он подал с таким видом, как будто недоразумение исчерпано. Но это была всего лишь видимость. И грозовая туча будет, и гром грянет. Но Марк Илларионович ничего не боялся.

Гром грянул в тот же вечер. В самом буквальном смысле. Темные тучи, громыхание и блеск электрической стихии, ливень. Но Панфилов никуда не уходил. Стоял у озера как истукан, под дождем, в непромокаемой накидке. Он понимал, что при такой погоде Настя не придет, но уйти не смел. Так и простоял до самой полуночи.

Настю он так и не дождался. Но домой уходил в предчувствии грядущего счастья.

Дождь лил до глубокой ночи, но утром от туч не осталось ни следа. Чистое небо, бездонное, как глаза у Насти. И солнце во всей своей жизнеутверждающей красе, такое же жаркое, как любовь к ней…

А к обеду нагрянул майор Перелесов из города.

– Плохо, Панфилов, очень плохо. Жалоба на тебя.

– Сколько?

– Одна.

– От кого?

– А что, должно быть две или три? От разных людей?

Перелесов сообразил правильно. Но у него лишь догадки. Похоже, жалоб со стороны Грецкого не поступало. Или со стороны Максютовой.

– Нет, одна должна быть.

– Одна, от гражданки Максютовой. Как ты ее назвал?

– Так и назвал. Как она того заслужила.

– А конкретно?

– В объяснительной напишу.

– Напишешь. Обязательно напишешь. А также принесешь ей свои извинения.

– И это обязательно?

– Я бы сказал, первостепенно. Ты извинишься, а я проконтролирую.

– Ее сейчас дома нет, – совсем в том не уверенный, сказал Марк Илларионович.

Но Перелесов ему поверил.

– А когда она будет?

– Поздно вечером, – приплел он.

– Что ж, придется мне остаться здесь до позднего вечера, – не сдавался майор. – Вместе к ней поедем.

– Зачем ехать, тут пешком совсем чуть-чуть. Или мне на коленях к ней надо приползти?

– Не ерничай, Панфилов.

– Я не ерничаю. Просто смешно. Мне, капитану милиции, извиняться перед какой-то вертихвосткой…

– У этой вертихвостки роман с начальником… Э-э, не важно, что там, – спохватившись, отмахнулся от самого себя Перелесов.

– Роман с начальником РОВД?! Занятно!

– Ну, не то чтобы роман… Но я тебе ничего не говорил.

– А я ничего и не слышал…

– В общем, полковник Сагальцев настаивает…

– Ну, если сам Сагальцев… Хорошо, принесу ей свои извинения…

– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул Перелесов. – А то я уж думал, что давить на тебя придется… Да, хотел тебя спросить. Узнал, кто участок твой спонсирует?

– А что, Сагальцев не знает?

– А почему он должен знать?

– Ну, если он с Максютовой крутит. Она же должна быть в курсе?

– Я не знаю, что он там крутит. Не моего ума дело. И не твоего… Ты мне скажи, узнал или нет?

– Нет. Но обязательно узнаю.

Он не стал говорить про разговор с Грецким. Во-первых, Антон врал. А во-вторых, не хватало еще, чтобы начальник РОВД к нему для выяснения отправился. Сагальцев к нему с поклоном, а тот ему – жалобу на капитана Панфилова. Так, мол, и так, незаконный арест, ущемление прав человека, небрежное отношение к личности…

– И насчет Максютовой узнаю. Может, она уже дома. А вы пока пообедайте, отдохните.

Панфилов организовал обед в комнате психологической разгрузки, после чего вызвал к себе в кабинет Костромского, плотно с ним пообщался по интересующему его вопросу, сделал пару звонков и только затем вместе со своим начальником отправился к гражданке Максютовой.

Она была дома. Вышла к воротам, но во двор гостей впускать не стала. Каверзно улыбнулась, глядя на Панфилова в проем открытой калитки.

Марк Илларионович молчал, поэтому заговорил Перелесов:

– Вот, Алла Сергеевна, пришли к вам извиниться.

– Извиняйтесь, – ехидно ухмыльнулась она.

– Может, мы в дом пройдем? – спросил Панфилов.

– Еще чего! Здесь извиняйтесь.

– Извините, Алла Сергеевна… За то, что до конца не разобрались, извините… А то ведь ваш муж от руки злодея погиб, а мы его смерть на самоубийство списали. Нехорошо вышло…

– Что-что? – опешила женщина.

Она явно не ожидала от него такого подвоха.

– А может, вас устраивает такая версия?

Панфилов не просто смотрел на нее, он сверлил ее взглядом.

– Какая версия? – сглотнув комок в горле, дрогнувшим голосом спросила Максютова.

– Версия самоубийства. А что, овцы нет, а волки и целы, и сыты…

– Какие волки?

– А вот с этим разбираться будем. Дело поднимем, палец к носу прикинем. Веревочку нащупаем, дернем за нее, дверь, глядишь, и откроется…

– Какая дверь? Что вы несете?

– Очень много вопросов у меня к вам, Алла Сергеевна. Насчет вашего покойного мужа.

– Ну, знаете что! – в испуге, но дерзко возмутилась Максютова.

– Что-то уже знаем, что-то еще узнаем… Позвольте во двор пройти, хочу на место глянуть, где лунка была…

– Позволю. Как только постановление будет, так и позволю…

Максютова с треском захлопнула калитку – в бессильной, как могло показаться, ярости.

– Марк Илларионович, что это с вами? – осуждающе спросил Перелесов.

– Не люблю, когда из меня идиота делают! – гневно и подавляюще глянул на него Панфилов.

– Вы ее в чем-то подозреваете?

– Да, в убийстве мужа.

– У вас есть основания так считать?

– Да.

– Какие?

– Пока только предположительные. Надо будет с материалами дела ознакомиться.

– Какого дела?

– Уголовное дело, я так полагаю, не возбуждено. А материалы, смею надеяться, есть. И дело будет. Это я вам обещаю.

– Напрасно вы так! Такой прекрасный участок вам выпал! Не хотите же вы, чтобы вас в Забросовку отправили. Там такая дыра…

– Кто меня отправит? – резко, в яростном порыве спросил Панфилов. – Сагальцев?

– Почему Сагальцев? – растерянно спросил Перелесов.

– Потому что Максютова с ним крутит… Или вы мне этого не говорили?

– Не говорил, – совсем уже обескураженно мотнул головой майор.

– Но факт есть факт. И по этому факту дело о гибели гражданина Максютова списали на самоубийство…

– Не нашего это ума дело.

– Не вашего, вот и молчите. А мне палки в колеса вставлять не надо.

– Сложный вы человек, Марк Илларионович, – цокнув языком, сказал Перелесов.

– Даже не представляете, насколько сложный. И опасный…

– Зря ты, капитан, это затеял! Ох, и зря!..

Майор сел в свой «уазик», кивком головы пригласил Панфилова последовать его примеру.

– Я пешком. Тут недалеко.

– Ну, ну, пройдись пешком. Может, охладишь буйную голову… Мой тебе совет, вернись к Максютовой, извинись. И забудь о том, что мне наговорил…

– Вернусь, обязательно вернусь.

Перелесов уехал, а Марк Илларионович спокойным шагом пошел по улице элитного поселка. Гладкий асфальт превосходного качества, зеленые насаждения придомовых территорий, приятный ветерок, щебет птиц. Тишь да гладь, божья благодать. И не скажешь, что где-то рядом только что бушевали злые страсти…

Машина подъехала почти бесшумно, остановилась, мягко качнувшись на рессорах. Марк Илларионович уже знал, кто это снизошел до него, интуиция подсказала. Сердце учащенно забилось.

Сидящая в машине Настя кивнула ему, показывая на пассажирскую дверцу. Он все понял, сел в машину.

– Имею же я право подвезти участкового милиционера? – озоровато улыбнулась она.

– Подвезти? А может, увезти?

– Куда? – заинтригованно улыбнулась Настя.

– Куда-нибудь далеко-далеко. От мужа.

– От мужа?! Разве я говорила тебе, что у меня есть муж?

– А разве нет?

Марк Илларионович воспарил в райские облака, но Настя вернула его на бренную землю.

– Есть.

– Кто?

– Ты не знаешь?

– Нет.

– Я думала, ты навел справки…

Назад Дальше