– Р-рвем-ког-ти!
И они рванули. По заснеженной, темной и пустой Москве на ярко-желтом «Троллере», через мрак и ледяные проспекты – домой. К уюту, теплу, спокойствию и, как надеялся Илья, полной релаксации.
Наверное, у него все же имелся дар, за который презентовавшей его фее нужно оторвать руки. Дар все портить.
Разговор о Рыкове зашел как-то сам собой. Илья, крутя баранку, начал горячо убеждать закутавшуюся в шубку Яну, что тот подстроил свою амнезию, а на самом деле лег на дно и копит силы…
– Точит клыки, точит, – пьяновато щуря глаза, цедил Илья. – А потом ка-а-ак даст всем по рогам!
Яна слушала молча, рассеянно улыбаясь. Посерьезнела она как-то вдруг, внезапно, и негромко сказала:
– Вр-яд-ли…
– Да ты-то откуда знаешь! – отмахнулся Илья.
– Я б-ла-Ве-лик-й М-терью-Хто-носа. П-сть-не-д-лго, но-б-ла, – упрямо тряхнула челкой Яна и, сухо поджав губы, отвернулась.
Дзинь! – Илья вздрогнул. Все великолепие новогоднего вечера, вся сказочная атмосфера праздника, все тепло, вся любовь – все-все, что только что окутывало их волшебным покрывалом, превратилось вдруг в ледяную глыбу, треснуло, а потом раскололось, рассыпалось на множество мелких осколков.
У Яниного подъезда, уткнув «Троллер» желтой мордой в пышный сугроб, Илья попытался хотя бы поцеловать девушку – на прощание. Но задумчивая Яна подставила вместо губ холодную щеку и бросила:
– П-ока! Сп-сиб-за-чу-дный в-черок!
Цок-цок-цок! – простучали каблучки, и тяжелая подъездная дверь гулко грохнула за ее спиной…
* * *
Впрочем, испорченный праздник все же продолжился – первого января, ближе к вечеру, вся компания собралась в подземном бункере у графа Федора Анатольевича Торлецкого.
Пили чай, делились новостями. Громыко осторожно похмелялся. Яна не вспоминала про вчерашнее, и тогда взвинченный Илья решил «вскрыть нарыв», предложив начать поиски пострадавшего Рыкова, – мол, слишком много вопросов накопилось к подпольному «императору», да и кровавых долгов за ним осталось немало.
Яна отмолчалась, зато граф, Громыко и Митя Илью поддержали. Поиски начали немедленно. Митя уселся за компьютер, вошел в Интернет и чесанул по поисковым системам.
Однако Рыков как в воду канул. После нескольких прошлонедельных заметок в СМИ о том, что бритоголовый депутат обнаружен в Финляндии, весь переломанный и с амнезией, след его затерялся.
– Искать надо веером, сетью, понятно? – уверенно сказал тогда Громыко, и они засучили рукава.
Митя сутками напролет просматривал Интернет, пытаясь обнаружить хоть какие-то факты, указывающие если не на самого Рыкова, то хотя бы на его обширную тайную империю.
Яна, по-прежнему молчаливая и холодная с Ильей, через бабу Качу и ее отставников-смершевцев прощупывала неофициальные каналы. Сфера разведки и контрразведки – мир для чужих закрытый, но информация там крутится всякая, и зачастую весьма любопытная.
Граф Торлецкий за немалую мзду активизировал свою агентуру, подземных жителей столицы, всех этих субтеррян, метрошников, диггеров, бомжей-кротов и прочий катакомбный сброд.
Наконец, Громыко связался со знакомыми еще по оперативной работе в угрозыске, и в конце каждого дня получал подробные, почасовые выборки-сводки происшествий и преступлений, случившихся в стране.
К середине января стало ясно – не все так просто, как казалось. Результат усилий пяти неглупых, энергичных людей оказался нулевым.
– Наш труд, друзья, напоминает старания древнегреческого Сизифа, – резюмировал Торлецкий еще через неделю. – Совершенно очевидно, что господин Рыков явно предвидел подобный вариант и весьма хитро и качественно ликвидировал все проявления своей деятельности…
– Да, но как заводы и фабрики ликвидируешь? Куда людей денешь? А дирижабль этот громадный? А офисы? – вскинулся Громыко.
– Насчет воздушного судна не скажу, а что касаемо всего остального – так оно, я полагаю, как существовало до, так и продолжает существовать после. И люди работают там, как прежде. Рыков, скорее всего, изначально создавал свои предприятия по особой схеме, не зная которой, никогда не определишь, что все они – единый организм, – граф печально улыбнулся и продолжил: – Так что, господа, предлагаю поиски наши свернуть за их явной бессмысленностью.
После недолгих споров господа вынуждены были согласиться с Торлецким. В самом деле, ловить черную крысу в темном подвале, зная, что там у нее множество нор и ходов – занятие глупое. Один Илья держался дольше всех, настаивая на продолжении изысканий, – ему очень хотелось отомстить за Дрозда и средневолжских рыбаков, убитых Рыковым. Кроме того, во что бы то ни стало нужно было доказать Яне, что она ошибалась. Нужно, потому что отношения их так и застыли в фазе «кафе-кино-чмок-у-подъезда».
Но время шло, и Илья понял: невозможное возможно лишь в фантастических романах…
И жизнь постепенно вошла в свою обыденную, рутинную колею.
* * *
Из он-лайн дневника Мити Филиппова 13 февраля.
Вот и февраль уже вовсю наступил.
По совету Т. буду каждый раз выкладывать тут по одной «цитате дня» – что-нибудь из восточной мудрости. Итак, первая цитата:
«У праздного человека досужие мысли воруют жизнь».
Сильно сказано. А сказал это один древний китаец по имени Хун Цзычэн. Он книжку написал, «Вкус корней». Там много чего интересного есть.
Послезавтра Сретение. Самойка говорит, что этот день был позже привязан к эпизоду из биографии Христа, а изначально он – просто-напросто старинный языческий праздник победы Весны над Зимой. Полез в и-нет смотреть инфу. Нашел кучу всякой ерунды. И случайно наткнулся на статейку небольшую про черный цвет.
Вот она: «Черный – один из цветов, символизирующих абсолютное, в противоположность белому цвету. В глубинной психологии это цвет „полного отсутствия сознания, погружения в темноту, печаль, мрак. В Европе черный цвет имеет негативное значение… Черный человек, мрачный дом, темная змея – все это вещи, внушающие мало надежды“ (Э. Эппли). На черных лошадях движется „дикое войско“ – свита германского бога Вотана. И дьявол нередко изображается черным чаще, чем красным. Сатанинские ритуалы глумления над Богом именуются „черными мессами“. В средние века на людей с черным цветом кожи, негров, смотрели с большим подозрением. Для смягчения предрассудков в отношении Африки и жителей Африканского континента один из трех „святых царей“, поклонявшихся Христу (собственно, это были волхвы, маги, астрологи), изображался негром. Черный цвет – это еще и отрицание земного тщеславия и великолепия, цвет священнической одежды и соответственно символ консервативных (ориентированных на церковь) партий. Черный – цвет траура и покаяния – это и обещание будущего воскресения, во время которого он светлеет, становится серым, а потом и белым. В алхимии почернение преобразующейся в философский камень первоматерии является предпосылкой будущего успеха».
И так далее. Бла-бла-бла, в общем :]
А я-то всегда думал, что черный – это вообще не цвет никакой. Вот белый – это да, в нем весь спектр спрятан, все семь цветов радуги.
Ив природе черного цвета нет. Ну, не бывает! Даже если вам кажется, что цветок, крылья насекомого или мех млекопитающего черные – это иллюзия. На самом деле они или очень-очень темно-синие, или темно-коричневые, или темно-зеленые.
Вывод прост: черный – цвет, придуманный людьми. Попробую понаблюдать, как и где его люди используют. Не прощаюсь…
* * *
Давно отшумело новогоднее буйство. С московских улиц убрали елки, и только поблескивающие в магазинных витринах гирлянды да бумажные снежинки на окнах офисов и учреждений напоминали о прошедших праздниках.
Столица ворочалась в сотнях автомобильных пробок, кипела людскими водоворотами, завывала сиренами, сверкала огнями рекламных щитов, чадила заводскими трубами, словом, жила, дышала, работала, как и год, и два, и пять лет назад.
В метельных вихрях январь сменился февралем, наступило Сретение. Пришлось оно на пятницу, и Илья с Яной, прикупив роскошный фруктовый торт, отправились на традиционное чаепитие в Терлецкий парк, в гости к бессмертному графу.
По запорошенной снегом тропинке они добрались до исполинских дубов, у корней которых, под сдвижной заснеженной бронеплитой, замаскированной голым кустом сирени, находился главный вход в подземное жилище Торлецкого.
Многое изменилось тут с прошлого года. Исчезли многочисленные растения-слизни, ползавшие по стенам и потолку бункера. Митя, использовав жужелицу и росянку, вывел-таки хищную разновидность витофлоруса, названную им «жрун», и эти самые «жруны» в компании со Старым Гномом очистили подземелье от самоползающих анютиных глазок. Расправившись со слизнями, блестящие черные осьминожки предались каннибализму и вскоре пожрали сами себя. Последнего «жруна» с удовольствием схряпал Старый Гном. Отъевшийся ежик так и не залег в спячку. Графское подземелье весьма устроило его в качестве места жительства – тепло, сытно и безопасно.
Гостиная вернула себе привычный статус. Биолабораторию граф и Митя демонтировали, главным образом по причине того, что юный биолог всерьез увлекся восточными единоборствами. В оружейной графа, в оборудованном макиварами и прочими диковинными спортивными снарядами импровизированном тренировочном зальчике, Митя часами лупил под руководством Торлецкого по набитым песком джутовым мешкам и орал «Ки-и-я!».
В гостиную же вернулись и круглый полированный стол, и кожаный диван, и графская коллекция редкостей и оружия, и даже шкура зебры вновь украсила стену напротив входной двери.
Появились и новшества. В углу чуть ли не круглосуточно бормотал на сорока восьми каналах плосколицый корейский телевизор, а возле шкафа, на крышке резного старинного секретера, таинственно мерцал жидкокристаллическим монитором компьютер. Из его колонок периодически раздавались леденящие душу завывания – это граф с Митей слушали через Интернет звуки Марса, передаваемые на сервер NASA марсианским роботом-исследователем.
Послав графу эсэмэску с паролем, Илья и Яна дождались, пока плита отъедет в сторону, открывая вход в подземелье, спустились по каменным ступеням в Круглую комнату, прошли визуальный контроль, и вскоре уже здоровались с Торлецким и Митей.
– Позвольте вашу шубку, мадемуазель Яна! – граф, как всегда, галантный, опередил и Илью, и Митю, с явным удовольствием приняв невесомую дубленку Коваленковой.
Илья скинул свою куртку на спинку стула, подмигнул Мите:
– Ну что, Брюс Ли, как успехи?
Митя вместо ответа показал сбитые в кровь костяшки кулаков, потом озорно улыбнулся и продемонстрировал полушпагат. Сесть в полный шпагат у него пока не получалось.
– Ни-ч-го-ни-ч-го, – одобрила Яна, прихорашиваясь перед старинным зеркалом возле двери. – А-ч-го-мо-лча-то?
– «Путь воина проходит в тишине и созерцании», – солидно процитировал Митя изречение из книги, имевшей длинное название «Наставления благородным мужам, вставшим на путь воина». Изданный еще до революции фолиант, за авторством некоего древнего китайского мудреца Цинь Линя, Мите подарил Торлецкий, и теперь все свободное от физических упражнений и школы время мальчик посвящал изучению восточных премудростей.
На столе уже пыхтел начищенный до блеска самовар, благородное изделие давно почившей в бозе артели братьев Пахомовых. Дым от самовара уходил по хитрой системе коленчатых труб в подземные коридоры, сопряженные с тоннелями метро, оставляя лишь тонкий аромат горелых сосновых шишек.
Еще в гостиной пахло бергамотовым чаем, ванилью и корицей. В плетеных корзинках высились горки сушек, печенья, сухариков и пряников. Тускло посверкивали серебряными боками сахарница, молочник и подстаканники.
Илья водрузил на середину торт, азартно потер руки:
– Ну, прям мечта детства! Сейчас нахаваемся от пуза!
– Экий вы, Илья Александрович, любитель простонародных выражений, – с улыбкой укорил его граф, усаживая Яну, – нет, чтобы сказать: «Устроим пиршество на зависть Лукуллу и Гаргантюа»!
– Отстаете вы от жизни, Федор Анатольевич! – усмехнулся Илья, нарезая торт широким янычарским кинжалом, который одновременно служил и лопаточкой. – Нынешняя молодежь и не такое отчебучивает. Да, Митяй?
Митя в ответ только пожал плечами. Яна прыснула:
– П-уть-во-ина? Т-к-и-б-дешь-в-м-лчанку-иг-рать?
Немного стеснявшийся Яны Митя покраснел и пробурчал себе под нос:
– «Насмешка над юношей может принести немало горестей в будущем, ибо неизвестно, кем он может стать и чем отплатить за оскорбление».
– О, какой ты стал подкованный! – уважительно хмыкнул Илья.
– Дмитрий Карлович весьма разумно сочетает изучение силовых приемов боевых искусств с изучением трудов восточных мудрецов и воителей. – Граф, явно гордясь своим учеником, принялся разливать чай.
Пятничные чаепития у Торлецкого происходили по старинному, раз и навсегда заведенному ритуалу. Первый стакан все пили молча, смакуя. Сласти и выпечка оставались нетронутыми до тех пор, пока граф, всегда самолично колдовавший у самовара, не наполнял гостям стаканы во второй раз.
Тут и шли в дело пряники и сушки. Причем на тех, кто съел хотя бы меньше пяти сушек, граф искренне обижался: «Помилуйте, но сушка – это ж самый наш, самый исконный, русский народный продукт! Как ее можно не любить?!»
Разговоры начинались после третьего стакана, когда Федор Анатольевич принимался подтапливать самовар. Говорили о разном – о погоде, о жизни, о событиях в стране и мире и на исторические, а точнее – на военно-исторические темы.
Но сегодня главным героем стал отсутствующий Громыко. Оказалось, что благообразный руководитель частного охранного предприятия «Светлояр», вроде бы давно избавившийся от своих прежних, «ментовских», привычек, вчера в половине двенадцатого ночи позвонил графу…
– …Будучи совершенно пьяным, господа! – Торлецкий сверкнул изумрудными глазами и сказал, как припечатал: – Лыка, пардон, не вязал наш майор, да-с! Но! Обещал он во что бы то ни стало появиться сегодня и с важным, крайне важным разговором ко всем. В исполнении Николая Кузьмича звучало это так: «Базар стопудовый у меня! Ты, Анатольич, уж собери народ, лады? А то вилы мне вылезают…» И дальше не совсем цензурное. Ну, вы понимаете, господа.
– Ну и где ж он со своим базаром и вилами? – Илья поболтал ложечкой в стакане и скосил глаза на Яну.
Некогда лучшая оперативница уголовного розыска задумчиво наматывала светлую челку на палец. Илья вздохнул. Он ревновал Яну к ее бывшему начальнику, несмотря на все уверения женатого и «воцерковившегося» Громыко. Ревновал – и ничего не мог с собой поделать…
Интердум примус
Война. Поворачивающий Круг эрри Орбис Верус жестко усмехнулся и отложил кипу докладов, отчетов и донесений. Как любят живущие и смертные это слово! Они до сих пор уверены, что война – главный двигатель прогресса, локомотив их истории. Ограниченные в своем желании все понять и постичь, люди не понимают главного – война не цель и даже не средство. Она – лишь процесс, позволяющий скрыть то, что происходит на самом деле.
Иерарх Великого Круга устроился поудобнее в мягком кресле персонального авиалайнера, несущегося над спящей Европой, выдернул из бумажной кипы последнее донесение эрри Делатора, личного посланника и представителя Поворачивающего Круг в стране Изгнанных, и вновь перечел его:
«Почитаемый эрри! Во славу Атиса сообщаю вам, что, благодаря действиям живущих и смертных, контролируемых нами в высших эшелонах власти, экономическая база Слепцов подточена, и они лишены легальной возможности пополнять свои материальные ресурсы.