– И вы заинтересовались этим делом, лейтенант? – спросила я.
– Я заинтересовался. Но нашелся один фигурант, который меня обскакал. Точнее – обскакала. Дама с лицензией частного детектива и телохранителя. Фамилия ее, кажется, Охотникова.
– Гм, – отозвалась я, чувствуя, что мне начинает нравиться этот настырный тип, с которым, видимо, мне придется вести одно и то же дело, – давайте присядем на лавочку, лейтенант. Вон там есть свободное место. У вас… хорошая память на фамилии.
– Да уж хотелось бы верить. Ну и что же вы хотите… насчет того дела со старухой, а? – кивнул он, возвращаясь к на минуту оставленной было теме. – Оказалось, что в том поселке разлившаяся Волга затопила кладбище. Факт сам по себе неприятный, если отбросить всякие там… оккультные штучки. Одно из захоронений было пусто, а в гроб какие-то наркоторговцы засунули партию товара. И то ли у них там упаковка повредилась, то ли еще что, только препарат этот стал в больших количествах растворяться в паводковой воде. И при испарении образовывать этакие галлюциногенные пары. Днем было еще ничего, потому что на свету, как оказалось, действие паров препарата ослаблялось, а вот ночью… Ночью человеку, нюхнувшему тех паров, могло привидеться черт знает что. Вот жители поселка и посходили с ума. А капитан Овечкин, как протрезвел, объявил, что дело раскрыто, бесспорно, при содействии нашего отдела. Потому что бабка пришла сначала к нам. А это что-нибудь да значит.
– Ну, если так мыслить, то еще большее содействие в раскрытии оказал некий Сухачев – ваш, лейтенант, знакомый. Ведь к нему бабка пришла еще раньше, – улыбнулась я.
– Вот примерно так я и сказал капитану Овечкину, за что и влепили мне со-очный выговорчик, – отозвался Голокопытенко. – Так, значит… вы не из фирмы «Дива»?
– Вы удивительно проницательны, – не отказала себе в сарказме я. – А почему я должна быть именно из фирмы «Дива»? С какого перепугу?
– С перепугу не с перепугу, а услугами данной эскорт-фирмы с недавних пор часто пользуется директор цирка… м-м-м… Нуньес-Гарсиа. И наградили же его фамилией!
Рассуждения лейтенанта с фамилией Голокопытенко напомнили мне анекдот о двух хохлах, стоящих у театра оперы и балета и беседующих следующим замечательным манером: «Передрыщенко, афиша!» – «И шо?» – «Та дывись, Передрыщенко, яка смешна фамилия – Шопен!»
– Лейтенант, – произнесла я, – все-таки я не из «Дивы». И, пожалуй, я представлюсь: Охотникова Евгения.
– Голокопытенко Влади… – машинально начал он, но тут же осекся и воззрился на меня, заговорив с весьма ощутимым пиететом: – Охотникова? Значит, это вы расследовали дело, о котором я сейчас так подробно рассказывал?
– Совершенно верно, – сказала я. – Меня попросил один мой знакомый, который, кстати, и синтезировал тот самый злополучный препарат. Только он ничего не знал, его формулу использовали без его ведома – через его научного руководителя, который оказался еще тем типом.
– Знакомый? – почему-то с подозрением спросил Голокопытенко. – М-м… а как его звали?
– Почему звали? Его и сейчас так зовут, он вроде как жив и здоров. Докукин, Николай. Кстати, недавно он, кажется, защитил докторскую диссертацию и стал самым молодым доктором наук в нашей области. Ему тридцать три года. Очень талантливый молодой человек.
– Правильно, – откликнулся Голокопытенко, – Докукин фигурировал в том деле с «нечистой силой». А вы, значит, и есть Охотникова?
– Да, я и есть Охотникова. Он – Докукин, а я – Охотникова.
– А он Докукин, – машинально повторил Голокопытенко, чем вызвал на моем лице ироническую улыбку, – именно. Вы, значит, его хорошо знаете?
– Да уж куда лучше, – кивнула я. – Он мой старый знакомый, практически с детства. Правда, в последнее время что-то мы с ним не общаемся, он не звонит, не пишет. Кстати, он даже руку и сердце мне предлагал. Розы дарил. Как раз за месяц до описанного вами случая с «нечистой силой».
Говоря это, я едва не рассмеялась, потому что Николай Николаевич Докукин, при всей трагической нелепости его персоны, вызывал у меня сугубо иронические ассоциации.
Однажды этот чудный индивид явился ко мне рано утром в воскресенье, когда я крепко спала. Проклиная все на свете, я двинулась к входной двери и, открыв, недоуменно замерла на пороге.
Первое, что я увидела, был просто чудовищный по размеру букет алых роз. Правда, стоит сказать, что розы были несколько вялые и, по всей видимости, были всучены принесшему их мне незваному и раннему гостю каким-то ушлым продавцом, вознамерившимся впаять подгулявший просроченный товар особо тупому покупателю. И это, без сомнения, торговцу удалось. Самого гостя не было видно до тех пор, пока букет не дернулся в сторону, отчего половина его с легким издевательским шелестом осыпалась на пол.
Коля Докукин – маленький, довольно низенький мужчина с нелепо торчащими во все стороны редкими белесыми волосами и простеньким личиком неотесанного деревенского увальня, которого неизвестно зачем угораздило дорваться до города. У него подслеповатые водянисто-голубенькие глазки за стеклами круглых очков, широко, по-детски открытые и периодически выдающие серии конвульсивных частых-частых морганий. Более того, Коля Докукин является счастливым обладателем непомерно длинного, немного горбатого и изрядно скошенного набок носа с шевелящимися ноздрями. Иногда упомянутый нос крутится во все стороны, отчего его счастливый обладатель начинает сильно смахивать на обнюхивающую углы и стены крысу.
Таким я его и увидела рядом с розами. На затылке этого милого индивида в тот момент лихо – a la «собака на заборе» – сидел котелкообразный головной убор, вероятно, скопированный со шлема знаменитого идальго Дон Кихота Ламанчского. Зрелище было еще то!
Когда я открыла дверь и остолбенело уставилась на почтившее меня визитом чудо в перьях, оно втянуло ноздрями аромат подсохших роз и чихнуло так, что остаток букета рухнул прямо к моим ногам, а очки соскочили на кончик носа нежданного гостя.
– Здравствуй, Коля, – потерянно сказала я. – Ты что… на кладбище собирался, что ли?
– Почему на кладбище? – отозвался он в ответ на мою действительно нелепую фразу. Николай Николаевич имел ту отличительную особенность, что в его обществе все почему-то тотчас же начинали нести редкостную чушь, которая за минуту до того и в голову прийти не могла.
– Ну, розы вот… – сказала я.
– Розы – тебе.
– Да… м-м-м…. ну спасибо. Спасибо. Проходи.
– Ага. Я уже это… прохожу. Да.
По всей видимости, Николай Николаевич в то утро пробудился невероятно рано, потому что сейчас был при полном параде. По крайней мере, для него это был полный парад и полный отпад. Поскольку во все оставшиеся разы я видела его исключительно в одежках эпохи развитого социализма, как то – болоньевая куртка или же плащик из серии «мышь серая» и облезлые ботиночки типа «прощай, молодость» в придачу.
Сейчас же он был в новом костюме-тройке, который сидел на его нескладной фигуре несколько мешковато, но тем не менее довольно сносно. Да и легкое пальто, которое он, войдя, нахлобучил на вешалку так, что та едва не рухнула, было довольно приличным и, по всей видимости, не самым дешевым. Кроме того, Коля оказался тщательно выбрит, а до того щеголял с некой бородкой, имеющей весьма отдаленное внешнее сходство с тем, что традиционно растет у мужчин на подбородке и скорее напоминавшей метелку или изрядно измочаленный бинтик. От Коли пахло парфюмом, хотя и не очень дорогим, но все-таки сносным, а вообще-то обычно мой ранний визитер распространял вокруг себя ароматы химлаборатории, в которой, собственно, и работал.
Внешний вид гостя – это еще были цветочки. Ягодки ждали меня впереди. Коля выглядел очень хитро, а когда я впустила его в комнату – к счастью, тетушки не было, – то он и вовсе меня потряс. Рассказываю все честно, как было. Короче, Николай Николаевич выписал такой словесный пируэт в сочетании со столь удивительным набором телодвижений, что мне едва не стало дурно. По крайней мере, дар речи я потеряла на минуту как минимум. Так вот – он встал передо мной на одно колено, при этом вляпавшись в грязную лужицу, натекшую с его собственных ботинок, и торжественно, отчего его крысиная мордочка приобрела прямо-таки апокалиптическую важность, произнес:
– Евгения Василь… в-в-в… Евгения Максимовна, я долго, очень долго… со вчерашнего вечера, размышлял над этим решением и наконец… уф-ф-ф!.. и наконец пришел к выводу, что этого… такого… одним словом, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж! – выпалил он и, в высшей степени довольный тем, что ему удалось-таки произнести сакраментальную фразу, уставился на меня прищуренными подслеповатыми глазками.
Пораженная оказанной мне великой честью, я оперлась на стену и некоторое время бессмысленно смотрела на скромно ухмыляющуюся докукинскую физиономию. Когда же ко мне вернулся дар речи, первое, что мне удалось из себя выдавить, было растерянно-неопределенное:
– М-м-м… эта-та… спасибо, Коля, только… а чего это ты вдруг? Я имею в виду, что несколько неожиданно, да и вообще… Словом, Николай Николаевич, я должна подумать.
Понятно, что ни о чем думать я и не собиралась. Решение было вполне очевидным, но я должна была выдержать паузу, чтобы не огорчать моего эксцентричного гостя ну совсем уж молниеносным отказом. Я ведь знала его достаточно давно, и знала всегда с хорошей стороны, хотя никогда не воспринимала как мужчину.
Я спросила для того, чтобы выиграть время и хотя бы ненадолго перевести разговор в другую плоскость:
– Коля, а как твоя работа?
Маневр не возымел должного успеха: по всей видимости, Докукин был поглощен только тем, с чем явился.
– Работа… – рассеянно сказал он. – А, так… ничего, да. Так что, Женя, насчет моего главного вопроса?
– Како… а, ну да, – нехотя выговорила я. – Ну да, конечно.
Я пыталась сосредоточиться и молчала в поисках подходящих слов. Наконец, придав своему голосу как можно больше проникновенности, мягкости и сочувствия, заговорила:
– Ты понимаешь, Коля, то, что ты сказал, было настолько неожиданно и спонтанно, что я…
– А-а, тебе надо подумать? – радостно вклинился он в мою ответную речь и взмахнул рукой, отчего едва не разбил стеклянную поверхность изящного журнального столика.
Я с легкой досадой улыбнулась:
– Не перебивай. Так вот, Коля… я рада, что ты так хорошо и искренне ко мне относишься… м-м-м… Ты очень добрый и хороший человек, ты мой хороший друг… но понимаешь, Коля, ты пытаешься выйти на совсем иной уровень отношений, а для этого я должна относиться к тебе совсем по-иному. И не куксись, Докукин. Ты уж прости, Колечка, но я не могу принять твоего предложения. Все должно быть совсем по-другому.
Он обиженно отвернулся, и я не удержалась от смеха – настолько нелепо и трогательно выглядела его длинноносая очкастая физиономия.
– Нет… Женя… – пробормотал он. – То есть… ты меня выгоняешь?
– Я тебя выгоняю? Да ты что, Коля! – недоуменно отозвалась я. – Я тебя никуда не выгоняю. И не надо делать лица Гая Юлия Цезаря на последнем заседании сената: «И ты, Брут…». Лучше пойдем-ка завтракать… ты, наверное, еще не ел, если так рано поднялся?
– Не ел, – пробормотал он. – Только вот кактус откусил… показалось, что это яблоко.
Только тут я заметила, что губы Николая Николаевича в нескольких местах слегка надколоты и чуть припухли.
– Чудо ты морское, – проговорила я и, схватив его за рукав, буквально поволокла в кухню.
Так оно и было – вплоть до мельчайшего слова и жеста. И, честно говоря, эту своеобразную сцену я храню в памяти достаточно бережно. Кстати, я не стала говорить Коле, чтобы не обидеть еще больше, о том, что роз он мне подарил ровно двадцать штук. Как покойнице.
Глава 3
Голокопытенко проговорил:
– Понятно. То есть… директор цирка вызывал вас вовсе не затем, зачем я подумал.
– Ну уж конечно, не затем! Ведь вы, кажется, приняли меня за даму из элитарного эскорт-агентства…
– Значит, вы будете на него работать?
Я неопределенно повела плечами, словно давая этим жестом понять: может, буду, а может, и не буду, но в любом случае не твое это дело, лейтенант.
– Знаете, тут слишком много народу, – сказал лейтенант. – Я знаю одно место, где всегда тихо. Это рядом с нашим отделом.
– КПЗ, что ли?
– Да нет, – и глазом не моргнув, отозвался он. – Столовая при цирке. Туда мало кто ходит. Разве только Ваня Грозный там сейчас сидит.
– Кто? – протянула я.
– Ваня Грозный. Это карлик из шоу. Забавный, кстати, человек. Он не умеет писать, зато говорит на восьми языках. Вот такой типаж. Если бы не пил, цены б ему не было.
Я кивнула:
– Ну хорошо, пойдемте к вашему Ване Грозному. Если уж вы говорите, что больше там никого нет и никто на ушах сидеть не будет.
* * *
Столовая, о которой говорил Голокопытенко, в самом деле оказалась чрезвычайно безлюдным местом. Наверно, тому способствовала вывеска «Закрыто», косо висевшая на двери поверх второй вывески, столь же категоричной: «Переучет». Но лейтенанта Голокопытенко не смущали подобные мелочи. Он открыл дверь и, обернувшись ко мне, произнес:
– Тот же Ваня Грозный рассказывал мне, что когда они были на гастролях в Израиле, а там постреливали да взрывали, то евреи, из наших, российских, вывешивали на двери таблички: «Все ушли на фронт. Будем через час». Кстати, его нет, – сказал Голокопытенко, окидывая взглядом шеренги пустых столиков.
– Кого?
– Вани. Ну да ладно, без него даже лучше. А то он как напьется, то такую чушь начинает пороть, что мало не покажется.
– Куда пресси, пьянь… ви-ы-ышь, написано – закрррыто? – донесся рев из-за стойки, и следом оттуда вынырнула кудлатая рыжая голова со съезжающимися на переносицу щедро-синими глазами. – По-русски написано же…
– Опять нажрался, – сурово сказал Голокопытенко. – Твое место где? У ящиков. Ты грузчик, а опять из себя бармена разыгрываешь. Где буфетчик? Романыч, говорю, где?
Наконец появился буфетчик. Нам был отведен столик и поданы вкусные блинчики с мясом и сметаной, а также чай с вареньем. От водки Голокопытенко отказался даже решительнее, чем я.
Мы сидели за угловым столиком. Окно рядом закрывала тяжелая темная портьера, и шум вечернего города доносился в виде слипшихся, с трудом различимых шепотков. Где-то в глубине подсобных помещений столовой буфетчик Романыч распекал не в меру ретивого рыжего грузчика, поминая его родню и делая упор на матушку.
Более укромное место найти в самом деле было трудно.
– Занятно. У вас тут, я так понимаю, кредит доверия, – сказала я.
– Что-то вроде того. Цирковые – ребята хорошие, только беспутные. Мы уж по соседству смотрим сквозь пальцы на их выходки, а они тоже нам как могут помогают. Мы вот в их столовую ходим…
– Ясно.
– Вы уж простите, что я к вам пристал с этой «Дивой», – выговорил Голокопытенко. – Просто я отвечаю за расследование по исчезновению тигра. – Я едва не фыркнула от смеха, услышав последнюю фразу. – И взял, значит, на заметку самого директора, хотя он клянется и божится, что с громадным удовольствием вернул бы животное, просто не знает и ума не приложит, где его искать и кто мог похитить огромного хищника из запертой клетки, да так, что никто и не заметил. Так вот, – продолжал лейтенант, – я человек въедливый и занудный и ни от кого особенно это не скрываю. И раз я взялся за дело, пусть оно даже провисает, то считаю: нужно рассматривать ситуацию со всех ниточек, со всех концов. Понимаете? А этот Нуньес-Гарсиа, черти б его драли со всей его фамилией, толком ничего не говорит, только шарахается в какие-то никому не нужные мелочи.
Тут я мысленно согласилась с лейтенантом.
– Все ребята из нашего отдела сейчас брошены на отработку убийства Троянова – авторитета по кличке Тройной. Милый человек, – отрекомендовал почившего Голокопытенко, прожевывая блинчик с мясом, щедро политый сметаной. – Я с ним не знаком лично, но нескольких лиц из его банды знаю. Например, Вадьку Архипова. Он на водочном комбинате Троянова работает… как это у них называется… Корпоративным менеджером, во! А по-нашему – кладовщиком: он товар отпускает, накладные оформляет. Таких даже в ад не берут, потому что они и адский инвентарь – котлы и сковороды – начнут воровать, мясом поджаренных грешников торговать, выдавая его за телятину. Вадик Архипов – жулье невероятное! Хм, корпоративный менеджер… Был у меня один знакомый профессор, доктор наук, еще молодой к тому же, типа вот вашего Докукина. Когда его сократили, он нанялся в дворники, а чтоб марку не ронять, повесил себе на грудь бейдж: «Трунов Сергей Сергеевич, профессор, доктор исторических наук. Дизайнер экстерьера». Кстати, кто такой экстерьер? Собака, что ли?