Я подошла к крыльцу и постучала в дверь. Тишина. Я, немного помедлив, снова постучала, теперь уже увереннее и громче. Через пару минут за дверью что-то зашевелилось, зашуршало и раздался голос:
– Кто там?
– Простите, здесь живет Галкина Татьяна Андреевна? – задала вопрос я.
Еще через пару минут дверь наконец открылась, и из нее вышла хозяйка дома. На вид ей было лет под шестьдесят. Небольшого роста, среднего телосложения. На голове коротко стриженные волосы, похоже, когда-то подвергавшиеся химической завивке. Впрочем, ничего необычного в данной женщине не было – женщина как женщина. Разве что лицо ее имело желтовато-серый оттенок. Вот, пожалуй, и все.
Женщина посмотрела на меня, провела ладонью по лицу и заговорила:
– Я Татьяна Галкина. А че вы хотите?
Речь ее очень отличалась от речи нормального человека. Она как-то странно произносила шипящие звуки, а часть букв в ее лексиконе отсутствовала вовсе. Поэтому мне стоило большого труда понять, что сейчас сказала хозяйка дома.
Пытаясь сосредоточиться, я осторожно начала свой запланированный допрос.
– Я могу с вами поговорить? – спросила я в первую очередь.
– Конефно, конефно! – засуетилась женщина, пропуская меня в дом. – Пвоходите.
Я проследовала в помещение за хозяйкой. Сразу, еще в коридоре, в нос мне ударил ужасный запах. Он был невыносим, и спутать его было нельзя ни с чем – то был запах мочи.
Я непроизвольно зажала нос рукой и поморщилась.
– Пвоходите, пвоходите, – снова пригласила меня хозяйка дома.
Но мне совершенно расхотелось проходить в помещение и тем более находиться в нем даже самое короткое время. Однако я понимала, что должна пересилить себя и довести дело до конца, раз уж заехала сюда, в такую глушь, как эта деревня, решив начать расследование.
В общем, мне не оставалось ничего другого, как следовать за Галкиной в дом. Она провела меня в одну из комнат. Большая комната, видимо, запланированная строителями как зал или гостиная, была практически пуста. Из мебели здесь имелись старенькая кровать, не менее древний диван, тумбочка и полка на стене. Отсутствовали даже стулья. Обои, похоже, наклеенные еще при первоначальной сдаче дома в эксплуатацию, отвалились от стен и висели, готовые рухнуть в любую минуту на пол. Полы в доме не знали воды и тряпки и имели земляной цвет.
Двери в другие комнаты были открыты, поэтому я увидела, что в них вообще отсутствует какая-либо мебель. Лишь кое-где были брошены старые вещи и стояли ведра и тазы там, где их оставили хозяева.
На кровати сидела старушка. Внешним видом она напоминала старую ведьму из детской сказки. Одежда ее представляла собой лохмотья. Нечесанные давным-давно волосы были растрепаны и торчали, словно пакля, в разные стороны. Однако в руках она вертела массажную расческу. Невыносимый запах мочи источала именно она.
Пересилив себя, я расположилась на деревянном ящике, который мне предложила хозяйка дома. Сама же она присела на перевернутое ведро, которое притащила из соседней комнаты.
– Я вас свушаю, – снова проговорила Татьяна Галкина. – У вас ко вне какое-то дево? – внимательно рассматривая меня, спросила она.
– Совершенно верно, – ответила я, с трудом удерживаясь, чтобы опрометью не выбежать из дома. – Меня интересует исчезновение вашего мужа, то есть сожителя, Михеева Ивана Ивановича, – я сделала ртом маленький глоток воздуха и продолжила: – Я частный детектив Татьяна Александровна Иванова, и мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне об этом поподробнее.
– Ванька? – проговорила она, поправляя волосы. – А кто ево знает, где он. Быв, быв… и куда-то исчез.
– Как то есть исчез? – недоуменно уставилась на нее я. – Люди так просто не исчезают. Он куда-нибудь собирался уехать?
– Нет, не собивався. Он вообще никуда не уезжал, никогда.
Вести разговор с этой женщиной было адским мучением. Половину ее слов я подолгу не могла расшифровать, некоторые не понимала вовсе. Однако мне необходимо было довести дело до логического конца, чтобы наконец решить, стоит здесь еще задерживаться или можно убираться восвояси.
Танька же начала рассказывать, как они с мужем, точнее с сожителем, познакомились и «сошлись», какая у них была большая любовь и что он был очень хорошим человеком.
Только я хотела уточнить, почему она говорит «был», как в это самое время молчавшая доселе старуха вдруг громко и внятно произнесла:
– Ты убила его! – И она ткнула в сторону Таньки корявым пальцем и жутко скривила свое лицо.
– Молчи, ведьма! – приказала ей та. – Несешь не знаешь чево. – Потом она повернула голову в мою сторону и сообщила: – Она у нас таво, – и Танька повертела указательным пальцем у виска.
– Сама ты таво! – вступила в спор с ней старуха.
Я попыталась выяснить, почему она так заявляет, решив, что бабке что-то известно, а потому спросила прямо у жуткой старухи:
– Скажите, а почему вы думаете, что это она сделала? Вы можете что-то пояснить по данному вопросу?
Старуха повертела в руках расческу, попыталась провести ею по растрепанным волосам. Однако у нее ничего не получилось, так как расческа была повернута к голове тыльной стороной. Бабка повертела ее в руках, видимо, пытаясь понять, как пользоваться этой штуковиной, и снова провела ею по голове. Следующая ее попытка также не увенчалась успехом. Бросив это бесполезное занятие, она подняла свой взгляд на меня. Однако я заметила, что это уже был не осмысленный взгляд, а скорее, наоборот – подтверждающий, что передо мной больной человек.
«М-да, кажется, старуха действительно немного не в себе, – решила про себя я. – Видимо, узнать у нее так ничего и не удастся, а у бабки вполне может быть информация, которая пригодилась бы в моем расследовании. Впрочем, мне не привыкать, что сразу всегда все жутко запутано и нет следов – разберусь со временем».
Я хотела продолжить разговор с Галкиной, но в это самое время бабка Фекла начала произносить странные вещи. Она то утверждала, что ее сын «лежит на белых простынях», затем вдруг начала рыдать, приговаривая, что «он сейчас плывет по большой реке».
Хозяйке надоело это представление, и она предложила мне выйти во двор, чтобы закончить начатый разговор. Я обрадовалась возможности вновь оказаться на воздухе, но во дворе ничего нового я от Таньки все равно не узнала. Она по-прежнему рассказывала о том, что у них с сожителем была большая любовь. Попыталась даже описать некоторые занимательные, на ее взгляд, эпизоды их совместной жизни, но мне это не доставило того восторга, какой испытывала сама рассказчица, да и понимала я из ее рассказа не очень многое.
Кое-как дослушав Галкину, я распрощалась с ней и вышла со двора, решив направиться прямо на реку, дабы искупаться. Сейчас мне хотелось этого даже больше, чем перед посещением дома Таньки Курилки – мне не терпелось смыть с себя ту вонь, что, казалось, пропитала все мое тело, одежду и волосы.
Проходя мимо окон только что покинутого мною дома, я услышала какое-то бубнение и решила ненадолго задержаться. Подойдя к окну, которое не имело стекла и было закрыто какой-то картонкой, прислушалась.
– Чево ты несешь? – на повышенных тонах говорила одна из женщин – как я могла понять по голосу, Танька Курилка ворчала на старуху. – Тебя чево, за язык тянут?
– Сама несешь, – пыталась защититься бабка Фекла. – Опять небось своих дружков сегодня приведешь? Пьете, пьете… – речь ее снова начала «спотыкаться»: – А сынок мой… Ваня, Ванюша…
Понимая, что у бабки начался очередной приступ ее болезни и теперь она вряд ли скажет что-то нормальное, я направилась в сторону реки.
ГЛАВА 3
Идя по тропинке, я вновь задумалась.
«Странно, двое мужчин в селе исчезли и никто даже не пытается их найти, будто всем наплевать. Нет, я, конечно, могу предположить, что они не были всеобщими любимцами, но ведь так тоже нельзя!»
Я свернула вправо, на улицу, через которую можно было выйти к речке, продолжая анализировать ситуацию.
«Судя по тому, что пропали эти двое примерно в одно время, около двух-трех месяцев назад, можно предположить, что между этими случаями есть какая-то связь, возможно даже, что тесная и непосредственная. А если мужчины вообще были хорошо знакомы и их обоих убрали за то, что они влезли в какое-то не свое дело или кому-то помешали? – неожиданно мелькнула в голове мысль. – Такое ведь вполне может быть. Похоже, нужно попробовать сначала установить, знакомы ли были Михеев и Ведрин и в каких отношениях они находились. А там уж будет видно, что делать дальше. Но сначала, конечно, река!»
Я остановилась возле узкой тропинки, круто убегающей вниз, и начала осторожно спускаться. Достигнув реки, вода в которой была хоть местами и мутной, а местами все-таки прозрачной, но зато прохладной, выбрала подходящее укромное местечко и стала переодеваться в купальник. Одежду оставила под небольшим кустиком, а потом направилась к воде, только сейчас заметив, что речка грязная вовсе не везде, а лишь там, где жители устраивали мусорки. В том же месте, которое я присмотрела для купания, наверняка раньше было нечто вроде пляжа, а потому тут было сравнительно чисто. Как только я сделала несколько шагов по песчаному берегу, мои ноги обожгло раскаленным песком. Я, припрыгивая, быстро добежала до реки и вошла в воду.
Здесь река оказалась очень мелкой. Я начала продвигаться к середине, но тут услышала с берега:
– Тетенька… А ты чево, плавать не умеешь?
Я повернула голову. Мальчонка-рыбак, лет семи-восьми, стоял с удочкой на берегу и во все глаза глазел на меня.
– Почему? Умею немного, – ответила я, взмахнув руками.
– Ну тогда вон туда иди. Там все купаются, – он ткнул пальцем в сторону кустов. – Там знаешь как глубоко! Омуты там. Сомы там живут, – продолжал он знакомить меня с местными достопримечательностями, пока я выходила к нему на берег, решив, что и в самом деле здесь что-то не особенно глубоко, да и дно под ногами оказалось каким-то сопливо-грязным.
– А ты что ж, рыбу удишь? – поинтересовалась я, оказавшись снова на берегу.
– Угу, – кивнул тот.
– Поймал что-нибудь?
– Поймал.
– И сколько же? – поддерживала я разговор.
– Шешнадцать штук, – он поднял баночку, которую держал в другой руке и которую я сразу не заметила.
В поллитровой банке, наполовину заполненной водой, плавали мальки. Их, по всей видимости, действительно было штук пятнадцать-шестнадцать.
– Молодец, – похвалила его я, сдерживая смешок. – А ты что ж, один на речку пришел?
– Не-а. С мамкой, – ответил тот, опять забрасывая удочку в камыши.
– Ясно, – вздохнула я и направилась по тропинке к кустам, на которые мне указал мальчонка. Пробравшись сквозь ветки, я оказалась на небольшом пляжике. Здесь были разбросаны детские вещи: брюки, шорты, рубашки, удочки, но хозяев этого добра не было видно. Я подняла взгляд от земли и тут только заметила, что пацаны, побросав все на берегу, резвятся на другой стороне речки, где берег более пологий, а песок чище.
Я вошла в воду. Прохладная влага так приятно обволокла все мое тело. Река здесь была действительно глубокой, и я с большим удовольствием поплавала несколько минут. Из воды выходить не хотелось. Я, вообще большая любительница водных процедур, часами пропадающая в душе, никак не могла заставить себя покинуть водоем. Однако я все же вышла на берег, чтобы немного согреться, но вскоре снова возвратилась в воду.
«Так, все, – решила наконец я. – Последний заплыв – и выхожу».
Я сделала небольшой круг по воде и выбралась на берег. Все по той же тропинке я дошла до куста, под которым оставила одежду, взяла свои вещи и направилась снова в кусты, чтобы переодеться.
И тут мой взгляд упал на деревья, которые росли невдалеке. Между двумя большими осинами виднелась деревянная калитка. А над ней, словно арка, от одного дерева к другому была прибита доска, к которой, в свою очередь, крепился небольшой кусок ДВП. На этом куске очень искусно был изображен огромный красный речной рак, а над его головой шла надпись: «Кафе „Наливай-ка“.
Видно, мое купание не прошло даром. Охладившееся тело дало толчок застоявшемуся от жары мозгу. Я вдруг вспомнила, что соседки Степана Ведрина говорили о нем как о заядлом рыбаке. Следовательно, он мог быть вхож в это самое «кафе», а значит, о нем там могут знать завсегдатаи заведения и даже ответить мне, был ли он знаком с Михеевым-старшим.
Я быстро оделась, не снимая купальника, который все равно через пару минут полностью высохнет, нацепила свои темные очки и направилась в сторону вывески. Подходя ближе, услышала гул голосов и поняла, что заведение не пустует. Сейчас в нем, скрываясь от палящего солнца под сенью деревьев, расположилась, скорее всего, мужская часть обитателей деревни.
Я открыла калитку и вошла внутрь.
– Ух ты! – тут же услышала я пьяный голос. – Какие люди к нам…
Я осмотрела открывшееся моему взору пространство. Между деревьев была расчищена сравнительно большая площадка.
Земля, служившая полом, была аккуратно присыпана речным песком. Часть «кафе» занимала конструкция, напоминающая большие нары. На ней сидел мужчина лет тридцати пяти с гитарой в руках. Хриплым голосом, подражая Высоцкому, он запел: «Я коней напою… Я куплет допою…»
В другом конце заведения между двумя деревьями была растянута рыболовная сеть. Концы сети были собраны вместе, и оттого она представляла собой подобие большого гамака. В этом импровизированном гамаке лежал молодой парень, а в ногах у него полусидя-полулежа расположилась некая девица. Она, как и другие посетители, видимо, была постоянной клиенткой сего заведения. Об этом свидетельствовал весь ее облик – наспех, неровно стриженные волосы торчали в разные стороны, а под правым глазом красовался большой синяк. Мало того: ее физиономию портило еще и то, что сей синяк на ней был далеко не первым, поэтому одна сторона лица перекосилась, застыв в уродливой гримасе.
Еще один мужчина выкладывал из закопченной кастрюли картофелины на возвышение, служившее столом. Здесь же стояла различная посуда: бутылки – одни еще с содержимым, другие уже пустые, металлические чашки и нижние части от пластиковых бутылок, служившие обитателям кабака рюмками. Оставшиеся на «столе» крошки и хвостики от зеленых огурцов свидетельствовали о недавнем наличии закуски.
Мужчина, который выкладывал картофель на стол, поднял голову, и я узнала в нем Леху, сына бабки Павы.
Тот молча плеснул в «рюмку» содержимое из бутылки и протянул мне:
– Давай к нашему шалашу.
– Спасибо, я не пью, – отвела его руку я.
– А к-кто тут пьет? – икая, задала вопрос девица, приподнимаясь с гамака. – З-здесь прос-то отдыхают.
Она подошла к Лехе, молча взяла из его рук посудину, так же молча перевернула ее себе в рот, одним глотком отправив содержимое к себе в желудок, и, повернувшись, не закусывая, снова забралась на свое место.
– Вот молодец, Натали! – похвалил ее мужчина с гитарой, перестав петь и отставляя в сторону инструмент. – Давай, Леха, – потер он руки, – горяченькое не помешает.
Сказав это, он, прихрамывая на правую ногу, подошел к столу. Взял одну картофелину и, не очищая ее, начал жевать. Я устало вздохнула и задала вопрос в надежде получить на него толковый ответ:
– Кто из вас знает Ведрина?
Все молча уставились на меня. Я тоже провела взглядом по лицам посетителей кабака, пытаясь понять, что их так насторожило в моем вопросе.
– А ты кто? Мент? – спросил музыкант.
– Нет. Я частный детектив, – попыталась объяснить им я. – Меня интересует, как давно и куда уехал Ведрин Степан?
– Рыбак, что ль? – спросила в свою очередь Натали. – Кто его знает? У бабы его спроси.