– Не спеши, радость моя, сначала нам надо вырваться на лоно природы. Там, на фоне увядающего лета, мы поговорим о нашей с вами будущей весне.
– Ах, как это поэтично, – ответила Рита. – Я вся в нетерпении.
Через час Владимир остановил машину на небольшой полянке вдалеке от города, вокруг которой буйствовал яркими красками осенний лес.
Еще через час они уже ели шашлык, запивая его вином.
Все это время Рита много болтала и весело смеялась, но внутренне Полунин чувствовал, что она ждет от него, что он наконец скажет то, о чем обмолвился в начале их поездки.
Владимир был почти уверен в том, что она догадывается, о чем пойдет речь.
Наконец он, разлив вино по пластмассовым стаканчикам, собрался с духом и произнес:
– Рита, я хочу поднять тост за наше... наше... – он вдруг смешался. – В общем, я хочу, чтобы... это...
– Речь, конечно, очень изысканна, но нельзя ли ее чуть конкретизировать? – улыбнулась Рита.
– Просто я очень волнуюсь и хочу... хочу, чтобы ты стала моей женой. Мне кажется, что мы вполне созрели для таких именно отношений. А все остальное ерунда, все остальные проблемы мы решим, если будем вместе. Или ты так не считаешь? – с тревогой спросил Володя.
Неожиданно для Полунина Рита засмеялась.
– Ну наконец-то сформулировал, бедолага, – сквозь смех сказала она, – тяжело же тебе это далось.
Владимир насупился, решив, что она не восприняла всерьез его слова.
– Вообще-то я первый раз в жизни предложение делаю, – ответил он, – не натренировался еще... Так ты, значит, не согласна?
Рита перестала смеяться и серьезно, хотя и с улыбкой на лице, ответила:
– Отчего же, я как раз думаю, что ты прав. Я уверена, что из тебя получится отличный муж.
В следующий момент Владимир в порыве радости обнял Риту и поцеловал ее в губы. Они и раньше не раз целовались, но Рита всегда держала Владимира в рамках.
Вот и сейчас, как только он положил ее на спину и расстегнул верхнюю пуговичку ее блузки, она твердо уперлась руками ему в грудь.
Это не охладило его закипевшую страсть. Он продолжал ласкать ее нежно и настойчиво. Коснулся губами мочки уха, затем осторожно поцеловал шею, снова впился поцелуем в ее мягкие пухлые губы и наконец осторожно дотронулся руками до ее набухших грудей, слегка сжав их.
Рита, не в силах больше сдерживать эту муку сладострастия, тихонько застонала. Владимир почувствовал, что руки ее ослабли.
Он воспринял это как разрешительный знак с ее стороны, после чего его уже ничто не могло остановить...
* * *
Вечером этого дня, счастливые, они возвращались домой, не зная, что их ожидают там плохие известия.
Когда Владимир свернул на улицу Неглинскую и уже собирался заехать в свой двор, он увидел, как ему навстречу вышла соседка Антонида Андреевна, та, что торгует на рынке. Она махнула ему рукой.
Владимир притормозил машину, высунулся из окна и, улыбнувшись, спросил:
– Чего тебе, баб Тось? Может, на рынок за семечками сгонять?
– Беда, Вова, беда, – тихо произнесла баба Тося, подходя к машине.
– Что случилось? – спросил Володя, про себя подумав о матери. – Что-нибудь с мамой?
– Нет, Вова, тебя в доме милиция поджидает.
Баба Тося посмотрела на сидящую рядом с Полуниным Риту и добавила:
– К Александру Григорьевичу тоже милиция пришла.
Услышав эти слова, Маргарита побледнела и тихо произнесла:
– Какой ужас!
Пока Владимир лихорадочно обдумывал, что ему предпринять, он вдруг заметил, как припаркованный на другой стороне «уазик» тронулся с места и, проехав несколько метров, остановился у «Москвича» Полунина. Из «уазика» быстро выскочили трое мужчин в штатском. Подбежав к машине, первый из них крикнул:
– Милиция, – после чего рывком открыл дверь «Москвича».
Второй милиционер схватил Полунина и потащил из машины, ему на помощь пришел третий. Вдвоем они выкрутили растерянному и не сопротивляющемуся Владимиру руки и надели на них наручники.
– Гражданин Полунин, мы из ОБХСС, вы арестованы по подозрению в крупных хищениях государственной собственности.
– Да вы что, охерели совсем? Зачем наручники нацепили? Я же никуда не убегаю и не сопротивляюсь. Люди ведь на нас смотрят.
– Извини, парень, – произнес один из милиционеров, – работа у нас такая. Вдруг ты на машине куда-нибудь чесанешь сейчас, тогда нам будет тяжелее тебя поймать.
– А вы, девушка, насколько я понимаю, Маргарита Александровна Слатковская, – произнес старший милиционер. – Вы нам тоже нужны. Выйдите из машины, и пройдемте в вашу квартиру. Там у вас сейчас производится обыск.
– А этого куда? – спросил старшего милиционера его коллега.
– Этого везите сразу в отдел. Обыск у него мы уже произвели.
Владимира запихнули в «уазик» и доставили в отделение милиции. Всю ночь он провел в камере предварительного заключения.
На следующий день следователь прокуратуры Гришаев объявил ему, что он проходит одним из подозреваемых по делу так называемых «печатников». Дело, которое поначалу возбудило местное управление Комитета государственной безопасности.
Уже много позже он узнал, что один из дьяконов местной епархии, для которой Слатковский и Полунин печатали православную литературу, являлся многолетним стукачом КГБ.
Именно комитетчики совместно с городским ОБХСС раскрутили это дело. Возможно, именно то, что в деле участвовало КГБ, а также то, что дело получило широкий резонанс в местной прессе, не позволило Слатковскому полностью замять его. Необходимо было найти «козла отпущения», которого строго накажут за содеянное. Таково было твердое решение городского комитета КПСС.
Расследование дела продолжалось чуть больше месяца и закончилось полным признанием Полуниным своей вины как организатора преступной группы, занимающейся незаконным хищением государственной собственности.
Накануне вынесения приговора адвокат Владимира Евневич заверил его в том, что его отпустят из-под стражи уже из зала суда. Евневич сказал, что накануне имел беседу с судьей Капновым и тот намеками якобы подтвердил свое намерение вынести именно такой приговор.
Решение судьи Капнова, по которому он получил пять лет, стало для Полунина шоком. Когда судья кончил читать приговор, Владимир был настолько ошарашен, что не мог произнести ни слова. Его быстро вывели из зала суда и посадили в «воронок».
На следующий день адвокат Евневич сбивчиво и бессвязно бормотал, что произошла ужасная ошибка и он делает все, чтобы ее исправить как можно скорее.
– В крайнем случае мы напишем кассацию, – заверил он Владимира.
Но Полунин уже не верил ни во что, он понял, что его предали.
И убедило его в этом прежде всего то, что на суде не было Маргариты и самого Слатковского. Владимир знал, что адвокат врет, говоря, что судья что-то не понял. Никакой ошибки не было! Судья вынес то решение, которое и собирался вынести.
И Слатковский, и Маргарита знали о приговоре и поэтому, видимо, и не явились на заключительное заседание суда. Маргарита пожертвовала им, чтобы выгородить отца...
* * *
Обида, вызванная предательством любимой женщины, и ненависть к Слатковскому, обманувшему его, бушевали в душе Владимира. Не найдя выхода, все это тяжелым грузом легло на его сознание, вызвало сильную апатию к жизни.
Возможно, именно это помогло ему спокойно пережить транспортировку к месту заключения, холодные, неотапливаемые вагоны, переполненные людьми пересыльные пункты, кишащие клопами и вшами, где заключенные спали на полу, в духоте и смраде, источаемом парашами.
Через десять дней автобус с заключенными остановился у ворот лагерной зоны. Слушая скрип закрывающихся за его спиной лагерных ворот, Владимир подумал, что жизнь его окончена. Впереди на долгие годы он ожидал увидеть лишь страдания и безысходность. И первые шаги по лагерной земле заставили его еще раз прийти к такому заключению.
Полунин не спеша вышел из автобуса, привезшего группу заключенных в зону, и, остановившись, медленно, с тоской огляделся по сторонам. Все здесь показалось ему угнетающе враждебным.
Было ужасно холодно, мелкий противный осенний дождь брызгал с небес, усиливаясь вместе с ветром. Заключенные и встречающие их охранники с несколькими сторожевыми овчарками поеживались от осеннего ненастья. Овчарки периодически разражались остервенелым лаем, скаля на заключенных белые клыки.
– Шевелись, пес паршивый!
Хриплый голос донесся до Полунина одновременно с сильным ударом дубинкой по спине.
– Раскорячился здесь, сученыш...
Пошатнувшись от удара, Владимир резко развернулся и с ненавистью поглядел на своего обидчика.
Перед ним стоял здоровенный детина лет сорока, одетый в форму охранника, с погонами прапорщика. У здоровяка было мясистое лицо и огромные ручищи, в одной из которых он держал резиновую дубинку.
– Че вылупился, пес?! – прорычал прапорщик. – Живо строиться!
Он снова замахнулся дубинкой. Владимир интуитивно выставил руки для защиты от удара, но его не последовало. Прапорщика окликнул старший офицер из охраны.
– Шевчук, кончай там разборки учинять. Быстро всех построить, и гоните их в баню, а затем в медсанчасть, а то у них после пересылочного пункта вшей полно, как в зверинце.
Полунин снова бросил взгляд на прапорщика Шевчука и медленно пошел строиться. Шевчук же еще некоторое время смотрел ему вслед, и на лице его играла злобная и одновременно презрительная улыбка.
После душа, пройдя медицинский осмотр, Владимир, переодевшись уже в чистую лагерную одежду, вошел в барак, в который его определили.
Дневальный, на зонах их называют шнырями, высокий сухощавый мужчина, указал Владимиру пальцем на двухъярусные нары в углу помещения.
– Иди вон туда, парень, будешь вместе с Изей на одних шконках обитать.
Владимир подошел к нарам.
На нижней кровати сидел пожилой, абсолютно лысый мужчина. На вид ему было лет пятьдесят.
Наверное, до того, как попасть на зону, это был крупный толстяк, но время, проведенное за решеткой, сделало свое дело. Мужчина поседел и обрюзг, его некогда толстые щеки покрылись сеткой глубоких морщин и обвисли, второй подбородок тоже дрябло повис и напоминал сдутый шар. Лицо и череп были покрыты коричневыми пигментными пятнами, такие же пятна были и на руках, довольно крупных и сильных, несмотря на его возраст.
Мужчина сидел, ссутулившись, во всем его облике чувствовалась какая-то многолетняя усталость, но при этом его большие карие глаза смотрели живо.
– Здравствуйте, молодой человек, – чуть картавя, произнес Изя. – Моя фамилия Либерзон... Либерзон Игорь Зямович. Местные обитатели сокращенно называют меня Изя. Если вы не антисемит, то мы с вами поладим.
– Владимир, – представился Полунин и пожал руку Либерзону.
– Кстати, мы с вами земляки, ведь я тоже из Тарасова.
– Откуда вы знаете, что я из Тарасова? – удивленно спросил Владимир.
– Молодой человек, – расплылся в улыбке Либерзон, – это же тюрьма, а в тюрьме все узнается очень быстро. Так по какой статье вас посадили и на сколько?
Полунин назвал статью и срок.
– Ба, юноша, да мы с вами коллеги, – почти весело произнес Либерзон. – И меня и вас посадили за одно и то же, за хищение того, чего нету, то есть государственной собственности.
Изя замолчал и, покачав головой, слегка поцокал языком:
– Пять лет – это большой срок. Наверное, у вас было большое дело.
– Да, – задумчиво проговорил Полунин, засовывая сигарету в рот. – Дело было большое, только я в нем был человек маленький.
Проницательные глазки Либерзона впились в угрюмое лицо Владимира.
– А-а-а, понимаю, – протянул он. – Вы, как и я, наверное, получили на всю катушку не столько за свои, сколько за чужие подвиги.
Он всплеснул руками.
– Удивительно! И здесь наши с вами судьбы схожи, ведь я тоже сижу не за себя. Понимаете, у меня есть сын: умный и талантливый мальчик, всегда хорошо учился. Я передал ему по наследству пост директора в небольшом галантерейном магазинчике. Мне хотелось, чтобы мальчик продолжил мое дело. Я уже стар, мне пора позаботиться о своем здоровье. Я надеялся остаток жизни ездить по санаториям и домам отдыха, поправляя свое здоровье, числясь при этом бухгалтером в своем магазинчике.
Либерзон тяжело вздохнул.
– Но, увы, дела у мальчика что-то не заладились, хотя... – Изя встрепенулся и с горячностью продолжил: – Хотя поначалу шло все очень, очень хорошо. Виталик, так зовут моего сына, упорно трудился, и магазинчик был не на худшем счету в нашем горторге. Если вы бывали на улице Усиевича, то должны знать магазин «Светлана». У меня был самый большой в городе выбор пуговиц.
Полунин устало покачал головой:
– Нет, не довелось.
– Пришла комиссия из облторга. Мальчик оказался не готов к этому. Я был в санатории. В общем, когда я приехал, было уже поздно что-либо предпринимать... Хотя я, конечно, позвонил Пайкину.
Изя снова вопросительно посмотрел на Владимира:
– Вы знаете Пайкина?
Полунин отрицательно покачал головой, глубоко затягиваясь сигаретой.
– Странно, – кустистые брови Либерзона взметнулись вверх. – Кто в нашем городе не знает Пайкина?.. Впрочем, и он тоже не помог. Мальчику грозила тюрьма... Но я не мог допустить, чтобы он сел, у Виталика семья, маленький ребенок. В конце концов, его карьера еще впереди, а мои лучшие дни уже давно миновали. Поэтому я взял на себя все... Пайкин, кстати, поспособствовал этому. Мальчик продолжил работу в магазине, но уже в качестве товароведа под руководством какой-то вульгарной бабищи, жены большого городского начальника.
Либерзон снова тяжело вздохнул и с грустью добавил:
– Ну а я... я, как видите, поправляю здоровье здесь, в условиях, прямо вам скажу, не слишком соответствующих этой задаче. Вы можете себе представить, каково мне с моей фамилией Либерзон сидеть в заточении?
Изя снова бросил взгляд своих шустреньких глазок на Полунина.
– У вас, юноша, насколько я могу понимать, та же проблема, что и у меня. Видимо, те, за кого вы сидите, тоже были близки вам.
Полунин потушил окурок в пустой консервной банке, служившей пепельницей, и сказал:
– Да... были близки.
Он бросил в прикроватную тумбочку сумку с личными вещами, застелил кровать и собирался уже залезть на нары. Но тут Либерзон, молча наблюдавший за ним все это время, вдруг снова обратился к нему:
– Подождите, Володя, я хочу вам еще сказать то, что, может быть, никому не стал бы говорить здесь. Меня, знаете, здесь не все жалуют. Я ведь работаю в конторе и занимаюсь учетом, а не валю деревья, как почти все прочие. Так как местное начальство сочло лучшим эксплуатировать мои мозги, а не руки...
Полунин остановился и, бросив удивленный взгляд на Либерзона, сел на нижнюю полку.
– У вас, юноша, типичная болезнь всех тех, кто поступил сюда впервые и при этом никогда в жизни не думал о том, что такое может случиться... Хотя это странно. Живя в этой стране, любой может оказаться за решеткой. Так вот все эти люди думают одно и то же. Что жизнь закончена и все, что их ждет здесь, это унылая серость и жалкое влачение бытия. Это, конечно, так... но только отчасти. Ошибка здесь в главном – жизнь на этом не закончилась, она продолжается.
Полунин, пораженный, слушал речь старика. Ничего подобного он не ожидал здесь услышать.
– Она никогда не заканчивается там, где есть люди. Пусть это другие люди, не те, с которыми вам приходилось общаться до сих пор. Но они есть, и вам придется налаживать с ними отношения, а вместе с этим наладится и сама жизнь. Среди здешних людей есть подлецы и порядочные, полезные и совершенно никчемные. Да, к сожалению, эта жизнь хуже той, что была, поскольку плохого здесь больше, чем хорошего. Но во всем есть польза, сумейте только ее извлечь. Поверьте мне, выжить можно везде, даже и здесь, главное, чтобы было желание.