– Стойте! – скомандовал косолобый. – Так до смерти запинаем раньше времени. Чалый, тащи ведро.
Один из «сук» отошел в сторону и вскоре вернулся с полным ведром холодной воды.
– Обливай!
На голову лежащего зэка обрушился холодный водопад. Он шевельнулся, приоткрыл глаза.
– Поднимите его, – потребовал старший из «сук».
Двое других под руки вздернули Казака с пола. Главный размахнулся и сильно ударил его в печень. Раз, другой, третий – между ударами он делал интервалы секунд по пять, не давая блатному снова потерять сознание, а державшие его под руки помощники не позволяли упасть.
– Обезьян, осторожней, насмерть же пришибешь! – подал голос один из державших Казака.
– Учить ты меня еще будешь… – презрительно хмыкнул названный Обезьяном. Кличка очень подходила ему. Он действительно напоминал здоровенную человекообразную обезьяну, даже руки у него были длиннее, чем полагалось бы при таком росте. – Не пришибу, не впервой, чай.
– Значит, не хочешь на путь исправления вставать? – спросил он Казака после очередного удара. – Ну что молчишь-то? Отвечай, когда спрашивают, молчуны мне никогда доверия не внушали.
Казак беззвучно шевельнул губами, а потом, с трудом приподняв голову, выдохнул:
– «Сука»… – в одном этом слове было столько ненависти, что Обезьян невольно отшагнул назад. Но самоуверенность очень быстро вернулась к нему.
– Тебе же хуже, – с деланым сожалением произнес он. – Эй, пацаны, отпустите-ка его и приведите сюда какого-нибудь «петуха».
Державшие Казака «суки» отпустили его, и блатной, как куль с песком, повалился на пол. «Суки» пошли в дальний конец барака и вернулись, гоня перед собой хлипкого мужичка совершенно забитого вида.
– Открой парашу, – приказал ему Обезьян.
Мужичок безропотно поднял крышку стоящей в этом же углу параши.
– Набери говна и корми этого, – Обезьян кивнул на лежащего на полу Казака.
– Обезьян, может… – неуверенно начал один из его помощников, но старший шикнул на него:
– Я сказал! Давай, петушатина!
Невзрачный мужичок наклонился над парашей и сунул в нее руку. В этот момент Казак, видевший все эти приготовления и прекрасно понявший, несмотря на затуманенный побоями рассудок, что за ними последует, нашел в себе силы привстать. Но больше он не смог ничего – стоявшие у него за спиной «суки» навалились на плечи и снова положили его на пол.
– Он рот не открывает, – тихо проговорил «петух», подойдя к блатному.
– Чалый, открой ему рот, – скомандовал Обезьян. Его помощник принялся разжимать крепко сжатые челюсти Казака.
– Ах ты, коз-зел, давай открывай пасть… Ну! А-а-а! Сука!! – Чалый отскочил, тряся рукой. – Укусил, урод поганый!
Указательный палец на его правой руке был прокушен до кости, с него капала кровь. Человек хоть и не хищник, но если постарается, укусить может очень неслабо.
– Ах ты, урод! – взбешенный Чалый метнулся к блатному и со всего размаху врезал ему носком сапога по голове. На этот раз отливание холодной водой не помогло. Казак отключился серьезно, и продолжение сучьего перевоспитания пришлось отложить.
– Осторожнее надо, Чалый, – поучал Обезьян своего морщившегося от боли помощника. – На фиг ты ему по башке бил? Врезал бы в бок, под ребра, он бы и не отрубился.
– Он, сука, так в палец вцепился, что я…
– Так осторожнее надо. Не хрен ему было лапы в рот совать. Зажми нос – захочет подышать, сам пасть откроет. Ладно, иди сейчас к фельдшеру, пусть тебе лапу чем-нибудь намажет, а то хреново может быть. У человека укус опасный. А мы, пока этот урод не очухался, в стиры перекинемся.
Чалый вышел из барака, а Обезьян со своим помощником присоединились к прочим «сукам», игравшим в секу.
– Ну как, перевоспитали синего? – спросил у подошедших тасующий самодельные карты хмырь с бегающими глазками и острым лицом, здорово напоминавшим крысиную морду.
– Упрямится пока. Чалого за руку цапнул, как кобель цепной, – ответил Обезьян, усаживаясь на лучшее место, которое в его отсутствие никто не занимал. Он считался в этом бараке главным, и прочие «суки» боялись навлечь на себя его гнев.
Несколько часов «суки» гоняли чифирь и резались в карты. Оставленные на время в покое «петухи» спешили хоть немного поспать. Они прекрасно знали, что стоит любому из «сук» захотеть поразвлечься, как будет уже не до сна. В отличие от «черной» зоны, где даже у «петухов» есть хоть и очень куцые, но права, и притеснять их по беспределу не положено, здесь это как раз было правилом. Конечно, и при «черных» порядках случались косяки, и крайне редко пахан, которому «петух» жаловался на кого-то из блатных, принимал меры. Но все же он хоть пожаловаться имел право! Да и притеснять «петухов» для блатных было западло. Здесь же эти притеснения были нормой, и никаких жалоб не могло быть в принципе.
– Эй, Шрам, глянь, как там наш синий. Не очухался? – Обезьян отбросил надоевшие стиры и повелительно махнул рукой одному из подчиненных. Невысокий мужичок со здоровенным шрамом на левой щеке встал, подошел к валявшемуся в углу у параши Казаку, пару раз лениво ткнул его сапогом и вернулся к старшему.
– Нет еще. Похоже, нехило вы его отоварили.
Обезьян кивнул. Он сразу поверил Шраму, а зря. На самом деле Казак пришел в себя уже с час назад, но не шевелился и никак не показывал, что уже в сознании. Только наблюдал за суками полуприкрытыми глазами, а когда заметил, что кто-то идет к нему, закрыл их совсем. Он понимал, что нужно прийти в себя, накопить побольше сил для того, чтобы суметь дать «сукам» отпор. Может, получится хоть сдохнуть в драке, а то ведь запинают как собаку.
– Что, раздаем по новой? – раздался голос кого-то из «сук».
– На фиг, – решительно ответил Обезьян. – Надоело. Мы лучше сейчас петушиные бои устроим. Давайте стулья в центр.
«Суки» оживились и зашумели, предвкушая одну из своих любимых забав. Кто-то потащил стулья к центру барака, кто-то пошел пинками поднимать «петухов», а сам Обезьян и несколько его приближенных уселись посреди барака в важных позах. «Петушиными боями» они называли драки между опущенными, что-то вроде гладиаторских боев. Разумеется, «петухи» дрались не добровольно, а под угрозой избиения или чего похуже.
Извращенная фантазия «сук» каждый раз подсказывала им что-нибудь новое. То они заставляли «петухов» драться, стоя на четвереньках: с громким рычанием, изображая из себя собак, то сажали одного на шею другому, давали ему в руки швабру и выставляли против него двоих, то придумывали еще что-нибудь в этом же роде. При этом «суки» делали ставки, и горе тому «петуху», который не оправдывал возложенных на него надежд, особенно если проигрывал Обезьян или кто-то из его приближенных. Пару раз бывало, что неудачливого гладиатора забивали до смерти.
Через минуту к Обезьяну подогнали разбуженных «петухов».
– Ну что, добровольцы есть? – спросил «сука» с деланым добродушием. – Давайте вызывайтесь сами, каждому добровольцу по полпачки чая, я обещаю.
«Петухи» молчали. Они уже успели узнать цену обещаниям Обезьяна и не верили им ни на грош.
– Ни одного добровольца?! Ну вы и твари неблагодарные! – Обезьян сделал вид, что рассердился, хотя именно на это и рассчитывал. – Ну-ка лизать пол! Быстро! Кто не будет, на месте уроем!
«Петухи» стали медленно опускаться на четвереньки. Они знали, что Обезьян может легко привести свою угрозу в исполнение.
– А ты ноги мне лижи! – скомандовал «сука» оказавшемуся к нему ближе всех «петуху». – Давай быстро!
Забитый «петух» повиновался. Ему уже было все едино – что грязный пол, что грязные кирзачи.
– Будете чистоту наводить, пока не появятся добровольцы! – заявил Обезьян. – Насильно я вас драться не заставлю, вы же знаете, какой я добрый! Но и без зрелища братву оставлять я не собираюсь!
Лежащий в углу Казак скрипнул зубами. «Вы не братва. Вы – плесень, грязь, – подумал он. – А грязь надо убирать. Ладно, я сделаю, что смогу, а что не смогу, то пацаны доделают. Батя в курсах, на него вся надежда. Он разрулит, не впервой ему косяки исправлять. Но такого беспредела здесь не будет!»
Пальцы Казака непроизвольно сжались в кулак – хорошо, что все «суки» были слишком увлечены зрелищем и никто не смотрел в его сторону. Но в следующую секунду Казак разжал руку, он чувствовал, что еще слишком слаб, нужно полежать еще хоть немного. Только бы за это время к нему не подошел кто-нибудь повнимательнее того хмыря со шрамом, а то ведь заметят, что он уже в сознании.
Но»сукам» пока было не до него.
– Я доброволец, – один из лизавших пол «петухов» приподнялся с четверенек.
– Хорошо, – одобрил Обезьян, – можешь встать. Нам нужны еще двое.
Почти сразу же поднялись еще два «петуха» – все понимали, что деваться некуда.
– Отлично! Сегодня у нас будет бой «гладиатора» с двумя «львами», – провозгласил Обезьян. – «Гладиатором» будешь ты, – он ткнул в «петуха», поднявшегося первым, – а вы «львами». Дайте «гладиатору» шлем и меч.
Один из младших «сук» отошел в сторону и вернулся с требуемым – что такое «шлем и меч», все давно знали. На голову «гладиатору» надели жестяное ведро, а в руки дали швабру. Разумеется, с ведром на голове «петух„ ничего не видел, но «суки“ считали, что так даже интереснее.
– «Львы» ходят только на четвереньках, – объявлял правила Обезьян. – Кулаками и ногами драться не можете, только кусаться и царапаться. «Гладиатор» не может снимать шлем. Кто победит, получит пачку чаю.
«Суки» зашумели:
– Ставлю на «львов»!
– А я на «гладиатора» полпачки «Примы»!
– Согласен!
– И я на «гладиатора» целую пачку!
Через пару минут все ставки были сделаны, и Обезьян крикнул ожидающим в центре барака «петухам»:
– Начинайте! Да смотрите, без поддавков, замечу, вам же хуже будет!
Оба «льва» встали на четвереньки и поползли к «гладиатору». Тот не видел их, но, слыша шум движений, схватил швабру поближе к рабочей части и начал бешено размахивать перед собой противоположным концом. «Львы» замерли, но тут «гладиатор» сам скакнул вперед и вскользь попал одному из «львов» концом швабры по голове. Тот попятился назад, но медленно, «гладиатор» попробовал ударить его еще раз и промахнулся. В это время второй «лев» подполз к нему с другой стороны и попытался укусить за ногу. Но «гладиатор» как раз в этот момент шагнул назад, споткнулся обо «льва» и чуть не упал. Ведро свалилось с его головы.
– Стоп! – заорал Обезьян. – Надень шлем!
«Петух» подобрал ведро, снова нахлобучил себе на голову, и «бой» продолжился. Оба «льва» двигались еле-еле, голодные, невыспавшиеся, они толком не могли передвигаться на четвереньках, не говоря уже о том, чтобы драться. «Гладиатору» было полегче, но и он не мог ничего сделать, потому что не видел своих противников. Впрочем, никто из «бойцов» и не выказывал особого пыла – «петухам» совершенно не нужно было калечить друг друга на потеху «сукам». «Представление» грозило затянуться, и Обезьяну это не нравилось.
– Стойте! Ну-ка, ты, «лев» вшивый, иди сюда, – скомандовал он одному из стоявших на четвереньках «петухов», который уже почти перестал двигаться, от недоедания и недосыпа у него кружилась голова и темнело перед глазами.
– На четвереньках ползи!
«Лев» подполз к «суке», и тот, не вставая со стула, сильно пнул его ногой в лицо, раз, другой.
– Не будешь драться, еще получишь! Понял, царь зверей?! Пошел на место! Так, теперь ты, «гладиатор» сраный! Ко мне!
«Петух» с ведром на голове двинулся к Обезьяну, и в этот же момент в дальнем углу барака Казак поднялся с пола. Двигался он почти беззвучно, освещены углы «сучьего» логова были плохо, а все внимание «сук» было приковано к происходящему в центре. Его движения никто не заметил. Внутри у блатного все болело, но эту боль можно было терпеть, тем более что она не имела уже никакого значения. Какое дело до отбитых внутренностей человеку, который уверен, что и ближайшего часа не проживет? Зато уже почти не кружилась голова и не мутилось перед глазами.
Казак осторожно, крадучись, пошел к «сукам», сидевшим спинами к нему. С каждым шагом он чувствовал, как тело наливается силой, а в голове не остается ничего, кроме злости и лютой ненависти к беспредельщикам. Взгляд Казака был прикован к швабре, которую держал в руке «гладиатор». Палка… Не самое лучшее оружие, но ему-то выбирать не из чего!
Тем временем Обезьян привстал со стула и пнул «гладиатора» под колено:
– Шустрей двигайся! Я на тебя поставил, если проиграю, убью! Маши своей палкой, рано или поздно попадешь! И посильнее маши…
Стул с Обезьяном отлетел в сторону. Вырвавшийся из-за спин «сук» Казак выхватил из рук ничего не видящего «петуха» швабру и мгновенно сломал ее об колено сантиметрах в двадцати от основания. Теперь в его руках была длинная палка с острым концом. Этим-то концом Казак и ткнул изо всех сил в рожу того самого мужика со шрамом на левой щеке, который ходил смотреть, не очнулся ли он. Острие пропороло тому правую скулу, почти симметрично старому шраму. В следующее мгновение Казак кинулся на упавшего Обезьяна. Тот успел прикрыть голову, подставив под мощный удар палки правую руку, и привстать с пола.
Казак размахнулся для следующего удара, но, почувствовав сзади движение воздуха, отскочил в сторону. Бивший ему в спину финкой Чалый промахнулся. Зато Казак не промахнулся, он ударил «суку» точно по кисти руки, державшей нож, и, когда финка вылетела из разжавшихся пальцев, подхватил ее. Все это заняло считаные секунды. Когда в руках у блатного оказался нож, большая часть «сук» еще только успела повскакать со своих мест.
– Мочи его! – раздался дружный вопль, и вся толпа ломанулась на Казака.
Однако драться с вооруженным и решившим дорого продать свою жизнь блатарем – совсем не то, что издеваться над безропотными «петухами». Казак сам шагнул навстречу нападавшим. Его палка воткнулась кому-то в солнечное сплетение, а нож проехался по чьей-то оскаленной физиономии. В следующую секунду он отскочил назад и прижался спиной к стене.
– А ну пропусти!!! – раздался дикий рев.
«Суки» расступились, и на Казака кинулся сам Обезьян, двумя руками поднимая над головой стул. Казак метнулся в сторону, и удар просвистел мимо, но ткнуть финкой Обезьяна он не успел. Сбоку на него навалились еще трое, им удалось наконец втянуть блатного в борьбу. Под тяжестью их тел Казак рухнул на пол, несколько раз вслепую взмахнул ножом, чувствуя, как ему в бока и спину втыкаются лезвия, но совершенно не ощущая боли. Нож вывернули у него из руки, но он сумел зацепить кого-то пальцами за угол губ и рвануть изо всех сил. Брызнувшая кровь залила ему лицо, смешавшись с его собственной.
Но «сук» было слишком много. Казак сумел нанести еще пару ударов, но на каждый его удар в него попадало по семь-восемь уколов заточками и ножами. Через несколько мгновений перед глазами у него стало темно, руки ослабели, сделались ватными и отказались повиноваться хозяину. Еще через секунду Казак покинул этот мир.
Правда, «суки» заметили это не сразу. Они еще долго полосовали Казака «пиками», а через несколько секунд после того, как блатной окончательно обмяк, совершенно озверевший Обезьян распихал всех своих помощников и в дикой ярости принялся раз за разом протыкать неподвижное тело заточенной арматуриной, что-то невнятно хрипя и брызгая слюной. Только через пару минут, совсем обессилев, он пришел в себя. До тех пор никто не решался его тронуть.
– Сучара… – прохрипел он, сплюнув на труп. – Соскочил все-таки. – Он тяжело, со свистом выдохнул и, подняв голову, крикнул: – Что стоите, уроды?! Фельдшера зовите, «хозяина»! Этот гад хоть насмерть никого не порезал?!
Как выяснилось, насмерть Казак не порезал никого. У троих «сук» были раны на руках, у одного – серьезная, глубокая и затронувшая вену. Еще одному Казак сумел ткнуть финкой в грудь, но поскольку на руках у него в это время уже висели, нож вошел всего пальца на три, и угрозы для жизни рана не представляла. Шраму он пропорол палкой от швабры скулу и еще одному порвал щеку. Мелочи вроде пары выбитых зубов и рассеченных бровей никто не считал. Сам Обезьян отделался довольно легко. У него, как установил вызванный фельдшер, оказалась всего лишь трещина лучевой кости на правой руке.