Верочка внимательно присмотрелась к Назарову и обнаружила вдруг, что он совсем еще не старый, а скорее даже молодой мужик. Только одет как-то уж очень мешковато. Но даже под этой одеждой просматривается ширина плеч. И рост у него достаточно высокий. И лицо открытое, приятное. Скулы высокие, подбородок волевой, губы тоже нормальные. Глаза, правда, странные какие-то. Смотрят мимо, словно сквозь тебя. И внешние уголки глаз уж слишком безвольно опущены. Словно у собаки, вот забыла, как эта порода называется. Большущая такая псина, лохматая, с добрыми печальными глазами…
«Что тебе до его глаз? – одернула себя Верочка и притворно закашлялась, прикрывая рот ладошкой. – У Геры вон тоже были чудесные глаза. А почему, собственно, были? Они и сейчас есть, только смотрят уже не в ее сторону…»
– Можно я вас провожу, Вера Иванна? – спросил Назаров, когда молчать уже сил просто не стало. – У вас вон сумка тяжелая. Можно?
– Да не тяжелая она! – рассердилась вдруг Верочка, представив себе участкового в роли ее конвоира.
Район тесный, все буквально друг друга в лицо знают. Тут и ее ученики, и их родители. Старушки опять же у подъезда. И вдруг она в сопровождении участкового, та еще картинка…
– Пожалуй, я пойду, – растерянно проговорила Верочка, заметив, что он расстроился. – Извините меня, Александр Александрович. До встречи…
И она пошла к проулку, который упирался в арочные ворота ее дома. Шла, а сама чувствовала, как он смотрит сейчас ей в спину. Смотрит и теряется, наверное, в догадках, отчего это она так взбеленилась. Что такого он ей сказал? Предложил пакет до дома донести? Подумаешь! Сразу надо было рявкать на человека? Он из добрых побуждений, а она… Пакет-то и в самом деле тяжелый.
– Александр Александрович. – Верочка вдруг оглянулась на него, он все так же продолжал стоять, такой потерянный, такой нелепый в своем одиночестве. – А пожалуй, проводите меня. Мне и в самом деле тяжеловато.
Он поверил и не поверил. Только что вот стоял и смотрел ей вслед. И понимал с острой безнадежностью, что она никогда в жизни не будет с ним рядом. Ни идти, ни жить, ни просто разговаривать. Он для нее ноль, пустое место. Она слишком хороша для него, слишком… И тут она вдруг оборачивается, улыбается ему и просит проводить. В три шага преодолев расстояние, их разделяющее, он подхватил из ее рук тяжелую ношу. И пошел рядом, сбиваясь со своего широкого на ее семенящий шаг.
Какое же это счастье просто идти с ней рядом! Просто идти, слушать, как она дышит, и ждать, просто ждать ее слов, ее улыбки… Какой же придурок ее муж, что бросил такое сокровище! И мальчишку своего вихрастого бросил! Смуглого такого, несмышленого, с вечной настороженностью в глазах. И ради кого?! Ради безмозглой, избалованной, испорченной куклы!!!
Она вдруг что-то сказала, а он не расслышал, слишком занятый своими переживаниями.
– Простите, Вера Ивановна, я не слышал, – пробормотал он, скосив взгляд на ее профиль. – Вы что-то сказали?
– Ничего особенного. Весна… Хорошо так… Дети целыми днями на улице, не загонишь домой. Книг не читают совсем. Это же плохо, наверное, да? – Она намеренно выбрала безопасную тему, ту самую, которую он всегда предлагал ей: тему подрастающего поколения.
Но участковый совершенно неожиданно не принял подачи, а заулыбался широко и открыто. Повернул к ней голову, согласно кивнул и разулыбался. Что-то его сегодня пробрало…
– Чему вы улыбаетесь? – напустила Верочка строгости в голос, сразу сделавшись учительницей. – Разве хорошо, что не читают?
– Не знаю, – он пожал плечами, скрипнув дермантином куртки. – Вспоминая себя, точно могу сказать, что в каникулы почти не читал. Бегал с пацанами по улицам, иногда хулиганил. Не то чтобы злостно, но бывало.
Вот ведь! Попала не в тему, называется. Верочка досадливо нахмурилась.
О чем еще можно говорить с ним, она не знала. Посторонний же, в сущности, человек, которому к тому же отчего-то было приятно идти с ней рядом. С какой, интересно, стати? Может она ему нравиться или нет? Наверное, может. Хотя рассуждать об этом она не станет. После Геры она смотрела на мужчин не как на мужчин, а как на особей, не отягощенных первичными или вторичными половыми признаками.
Боль, которую причинил ей ее бывший муж, была слишком сокрушительной, чтобы она смотрела на них как-то иначе. Потому и сидела в выходные и вечерами дома. И не принимала никаких приглашений, заведомо зная, что будет мишенью для какого-нибудь охотника. Все было старо, как мир, и от того еще более скучно и никчемно. Ей и участкового не стоило сейчас приглашать в провожатые. Придумает еще чего-нибудь себе…
Они прошли переулком, нырнули под арку проходных ворот и, не сбиваясь с шага, пошли к ее подъезду.
Еще от ворот Верочка заметила на стоянке машину своего бывшего. Заметила и едва не застонала вслух. Опять! Ну за что ей такое наказание?! Сейчас вылезет из сверкающего нутра вместе со своей молодой женой и начнет выделываться. Как вот ей на все это реагировать?! Как?! А тут еще этот провожатый, который проницателен до тошноты и правдив, как протокол допроса. Черт, черт, черт…
– Вас ждут, кажется, – проговорил Назаров, сбиваясь с поступи. – Наверное, мне лучше уйти.
– Да почему же? – притворно изумилась Верочка и вдруг, совсем не понимая, зачем она это делает, подхватила его под руку. – Собирались провожать, так провожайте. Или струсили?
Его колючий взгляд просто обжег ее. Она никогда не видела, чтобы он так на кого-то смотрел, а сейчас… сейчас могла поклясться, что на нее он глядел почти с ненавистью. Что-то она сказала или сделала не так, кажется.
– Простите меня. – Верочка продолжала висеть на его руке, старательно обходя не подсохшие на асфальте места. – Когда у меня случаются встречи подобные той, что сейчас намечается, я становлюсь невыносимой.
– Он вас обижает? – спросил Назаров и остановился около ее подъезда. – Давайте призовем его к ответу.
Верочка воровато выглянула из-за его плеча. Гера как раз выбирался из машины. Кажется, он был один. Хоть в этом пощадил ее сегодня. Дважды за неделю наблюдать сцену их семейного благополучия было выше ее сил.
Вот он заправил руки в карманы брюк. Именно заправил, а не сунул, потому что Гера делал это безукоризненно отточенным движением преуспевающего в жизни человека. Потом вскинул голову к солнцу, которое почти перевалило за крышу дома, сощурился, поймав его последний блик в оконном стекле. Чему-то улыбнулся и только тогда медленно двинулся в их сторону. Походка его была божественной. И сам он мало чем уступал божеству. Разве что греховностью помыслов. Что-то он уготовил ей на день сегодняшний…
– Вера Ивановна, если он обижает вас, давайте призовем его к ответу. Я могу помочь. – Назаров напряженно наблюдал за ее лицом.
Ей было больно, он понимал это, как никто, потому что ему было больно тоже.
– Нельзя призвать к ответу человека только за то, что он тебя не любит, – с заметной печалью обронила Вера, забрала у него пакет и, поблагодарив кивком, попросила: – Вам лучше уйти сейчас, Александр Александрович.
– Хорошо. – Он совершенно по-дурацки взял под козырек и пошел прочь, но потом вдруг вспомнил и крикнул: – А деньги я принесу сегодня же!
– Да ступайте уже! – простонала Верочка едва слышно, совсем не заботясь о том, что он может ее услышать.
Он услышал. Замер на какое-то мгновение, а потом, сильно ссутулившись, ушел. Он не видел, с каким брезгливым изумлением наблюдает за ним Геральд Всеволодович Хитц. И не услышал, что за вопрос он задал своей бывшей жене. Если бы услышал, наверное, вернулся бы и, может быть, тогда сумел бы все изменить и в своей и в ее жизни. Но Назаров ушел.
– Что это?! – с плохо замаскированным раздражением проговорил Гера, тряхнув небрежно кистью вслед скрывшемуся под аркой Назарову.
– Правила русского языка настоятельно рекомендуют называть одушевленные предметы словом «кто», – проговорила Верочка, невольно одергивая на себе коротенькую курточку и поправляя волосы.
Она никогда не избавится от дурацкого смущения в его присутствии. Гера постоянно требовал от нее неотразимости, элегантности, а она… Она всегда протестовала, считая это делом второстепенным, ничего не решающим в искренних теплых отношениях. Сегодня вот решилась наконец перетрясти свой гардероб. Нашла самое скромное из того, что он ей когда-то покупал, надела и тут же нарвалась на него. Еще и волосы для чего-то распустила, хотя никогда этого не делала прежде. И легкий ветер их перебирает и путает, она это так не любит.
– Тебе идет, – буркнул вдруг Геральд без переходов и потянулся к ее пакету. – Давай сюда, тяжелый, наверное, раз у тебя теперь участковые в носильщиках.
Верочка послушно переложила ручки пакета в руки бывшему и, не оглядываясь, пошла в подъезд.
– Данилы дома нет. Он в бассейне. Потом собирался к одноклассникам, у кого-то из них новая компьютерная игра, – проговорила она, останавливаясь у лифта.
– Я помню, когда мой сын посещает бассейн, – соврал Гера, совсем об этом забыв и приехав только из желания увидеться с ним. – Мне нужно с тобой поговорить.
– А-аа, ну да, конечно.
Они вошли в кабину лифта. Муж по привычке ткнул кнопку седьмого этажа. Откинул назад голову и принялся изучать мерцающий хромом потолок. Пакет он держал перед собой и слегка похлопывал им себя по коленкам. Все как и раньше… Все, кроме одного: он теперь не принадлежит ей и никогда не будет принадлежать. И черный, как смоль, кофе по утрам ему варит Ника, наверняка не имеющая представления о том, как варить овсянку и для чего она вообще нужна…
Вера отперла железную дверь, оставшуюся еще от их совместной жизни, и пригласила его войти. Скинула с ног ботинки, сняла курточку и пристроила ее на вешалке. Взяла с пола пакет, который Гера поставил, разуваясь, и пошла в кухню.
– Есть будешь?
Зачем она спросила??? Зачем??? Она ни разу с того самого дня, как он поставил новый штамп в своем паспорте, не угощала его даже чаем. Сухо здоровалась, сухо прощалась, иногда удавалось поскандалить, как прошлым утром в аптеке.
Как он теперь расценит ее приглашение? Как пальмовую ветвь? Ей-то уж точно этого не нужно.
Геральд понял все по-своему. Он согласился поужинать. Сел на свое прежнее место у входа напротив окна. И локти совсем по-обычному уложил на стол, но вот потом повел себя как-то странно.
– У тебя кто-то есть? – поинтересовался он осторожно, пододвигая к себе тарелку с макаронами и говяжьим гуляшом. Склонился над ней, шумно потянул носом, обнюхивая ужин, и вдруг блаженно пробормотал: – Вкусно пахнет, как раньше. У тебя что с ним вообще?
– В каком смысле? – Верочке вдруг совсем расхотелось есть.
Вид бывшего мужа – ее Герки, с которым они студентами давились горячими пончиками и обливались молоком из пакета, выводил ее из равновесия. Он был вроде бы тот и не тот совсем.
Манера держать себя, навязанная ему новым положением в обществе; манера растягивать гласные, тщательно подбирая слова; костюм, прическа – это было все новое, незнакомое.
А вот поворот головы, улыбка, то, как он смотрел на нее… это все осталось прежним. И даже пальцы его, длинные, ухоженные, все так же сновали по столу, хватая вилку, нож, отламывая по крошке хлеб.
В горле у нее вдруг запершило, и Верочка поспешно отвернулась к окну.
Их двор… Тот самый двор, в который они переехали, когда Геральд еще не разбогател, заделавшись бизнесменом. Тот самый, где они парковали свою еще старенькую машину и вечерами сидели на качелях, бездумно глядя в звездное небо и мечтая о чем-то несбыточном. О чем же они мечтали тогда? Кажется, о поездке в Сочи. Точно, в Сочи им очень хотелось, всем троим. Они сидели на качелях, складывали возможные расходы, вычитали то, на чем можно сэкономить, умножали на троих, снова считали и, вздыхая, понимали, что еще не время. Пока они себе этого позволить не могли. Может, когда-нибудь потом…
А потом у него случилась Ника, и богатство тоже у него случилось. И он мог поехать теперь не только в Сочи, но и в Ниццу. От одного названия этого курорта Верочку пробирал нищенский мороз. А в Сочи они так и не съездили… втроем.
– Вера! – рявкнул вдруг Гера, роняя вилку и с грохотом лупя стол ладонью. – Ты что, не слышишь меня?! Я в третий раз спрашиваю, у тебя кто-то появился?!
Она часто поморгала, пытаясь прогнать слезы. Потом повернулась и, старательно держась спиной к свету, произнесла совсем не то, что хотела сказать сначала:
– Почему тебя должна волновать моя личная жизнь, Герочка? Если мне не изменяет память, ты уже ровно год, как женат и…
Он не дал ей договорить. Одним рывком приподнял с табуретки свое сильное тренированное тело. В два прыжка оказался у окна. Схватил ее за руки и, с силой оторвав от подоконника, вытолкал на середину кухни.
– Не мое дело?! – Его лицо приблизилось к ее, сделавшись неузнаваемым. – Не мое дело?! Ах ты, дрянь!!! Подлая, распутная дрянь!!!
И он ее ударил.
Никогда он не трогал ее. Орать орал, да так, что соседи начинали стучать по батареям. Но чтобы трогать… Такого прежде не случалось никогда.
– Герочка, ты что? – Вера растерялась, забыв даже испугаться или обидеться, и ухватилась за щеку, которая тут же загорелась от его пощечины. – Ты… ты что себе позволяешь?! Как ты можешь?!
– Я??? Я могу??? Я-то как раз и могу!!! – Он и орать уже не мог, он просто хватал ее руками, стараясь сделать больно, так же больно, как было сейчас ему, и шипел ей в лицо безостановочно, с лютой ненавистью: – Я содержу вас с Данилой, поняла! Я не потерплю, чтобы ты хвостом крутила перед всяким отрепьем! Ты, сука, ни разу при мне не оделась прилично! Ни разу… А сейчас… Сейчас в брюки удосужилась влезть! Ботиночки нашла на антресолях, так? Так!!! У нас теперь мужик объявился, зачем нам теперь волосы в идиотский пучок убирать, нам нужно их по плечам рассыпать! Сука!!! Сука вероломная!!!
И тут он сгреб ее волосы на затылке в горсть, дернул ее с силой на себя и впился губами в ее рот. Он намеренно кусал Верочку, намеренно старался почувствовать на языке вкус ее крови, доводя себя тем самым до неистовства.
Почему его, черт бы все побрал на свете, все еще тянет к ней?! Почему??? Что в этой вялой, безжизненной бабе такого, чего не может дать ему ни одна молодая девка?! Что за струны продолжает она дергать внутри его, отзывающиеся болезненным пустым звоном во всем теле?..
Он же к Данилке ехал. Он же сына хотел увидеть. И рассказать ему про Ниццу. Данила бы точно обрадовался, и не устоял перед искушением, и вцепился бы в мать с просьбой отпустить. Это было непедагогично, это был удар ниже пояса для Верки. Гера знал об этом, но устоять перед соблазном провести несколько дней с сыном он не смог.
Геральд приехал с самыми благими намерениями к своему бывшему дому. Позвонил с мобильного в квартиру. Никто не подошел. Он решил подождать немного и тут увидел свою бывшую жену…
Она была не одна! Она шла под руку с их участковым – бесцветным, бесстрастным малым, описать внешность которого Геральд бы точно не сумел, попроси его кто об этом. Верка висела у него на локте и ласково ему улыбалась. И выглядела при этом совершенно по-новому, совершенно не так, как в их прошлой жизни. На ней была коротенькая курточка и брючки в обтяжку, а еще каблуки, и еще эти ее чертовы волосы… Они свободно падали ей на плечи, и ветер играл белокурыми прядями, делая его бывшую жену совершенно неузнаваемой и такой волнующей. Да что там греха таить! Когда он издали увидел эту парочку, то в первое мгновение не узнал в женщине Веру. Просто походя отметил, что эффектную даму подцепил себе их районный мент, а потом… Потом он едва не задохнулся от острого приступа той самой лютой ненависти, которой жил все эти минувшие два года.