– Куда едешь? – неожиданно толкнула ее в бок скандалистка.
– К тетке, – пискнула Настя, едва не охнув от ощутимого удара.
– Откуда? – не унималась дама и, достав из баула пакет с домашними котлетами, принялась их наворачивать.
– Из дома…
– А мать дома осталась?
– Матери нет, – пояснила Настя и сглотнула слюну. Аппетитный запах специй и чеснока поплыл по салону. – Никого нет, кроме тетки. Она старенькая уже. Еле ходит. Болеет все…
Дама вдруг перестала жевать и, резко крутанувшись на сиденье, уставилась во все глаза на девушку. Смотрела она на нее минуты три-четыре, и за это короткое время взгляд ее претерпел разительную метаморфозу. Из маленьких глубоко посаженных глазок исчезла вдруг всякая неприязнь, и оттуда на Настю полились флюиды благосклонности.
– Котлетку хочешь? – разулыбалась дама, протягивая ей промасляный пакет. – Домашние. Андрейка нажарил. Меня Маргарита Николаевна зовут, а тебя?
– Настя, – потупила девушка глаза, взяв протянутую котлету.
– Работаешь?
– Да. Учителем.
– Да?! – Изумленная дама дважды икнула и, забыв извиниться, продолжила допрос: – Где живешь?.. Сколько получаешь?.. Какая квартира у тетки?..
Вопросы просто градом посыпались на бедную Настену. Уйти от ответов не представлялось возможным. Перво-наперво потому, что в очередной раз скандалить с мегерой, отказавшись отвечать, было смерти подобно, к тому же вторая котлета, появившаяся в руке девушки, как-никак обязывала продолжать разговор. Во-вторых, Настя, заведомо зная судьбоносное значение подобных столкновений с человеческими индивидуумами, уже была готова к дальнейшему продлению знакомства с этой женщиной. Она еще не могла предположить, во что выльется эта встреча, но в том, что выльется обязательно, была уверена на все сто процентов…
– Хорошая девочка. – Маргарита Николаевна ласково погладила ее по волосам сальной, пахнущей котлетами ладонью. – Адрес мой запомнила? Вот и умница. Если что-то не так, обязательно разыщи меня. Вернее, нас…
С легкостью тяжелоатлета женщина подхватила с земли свои баулы и, высоко неся сверхобъемную грудь, двинулась к стоянке такси. Несколько минут простояв в оцепенении, Настя решительно направилась в противоположную сторону. До дома тетки было три автобусные остановки, но она все же пошла пешком. Погода благоприятствовала прогулке. Да и не прятать же столь неожиданно свалившееся на нее убранство в автобусе, среди толпы уставших и обезумевших от толчеи горожан.
Мужское внимание приятно любой женщине любой возрастной категории, а когда тебе слегка за двадцать и основной контингент твоего населенного пункта составляют незамужние учительницы, доярки и убеленные сединами старцы, то продефилировать по улицам города, чеканя шаг точеными ногами, сам бог велел.
Настена стремительно продвигалась в сторону улицы Лемешева, на ходу отмечая, с каким интересом скользят по ней взгляды представителей сильнейшей половины человечества. Кривая ее настроения, немного подпорченная навязчивой попутчицей, вновь стремительно поползла вверх. Длинные пряди волос развевались от легкого ветра. Яркий здоровый румянец окрасил тугие щечки, а глаза заискрились от радостного предвкушения. Она вошла под арку дома, ведущую во двор, и остановилась, немного переводя дыхание.
Теткин дом стоял между двумя другими домами, тесно с ним соприкасающимися и образующими букву «п». Жильцы этих трех домов беззлобно называли сей архитектурный излом «пентагоном». В центре п-образного бетонного монстра вполне мирно и беззаботно существовал весьма и весьма уютный дворик. Множество дикорастущих слив и вишен, хаотично разбитых клумб. Кое-где виднелись возделанные участки с угадывающейся даже в теперешних сумерках белокочанной капустой. Не совсем по-городскому, но зато по-домашнему.
Настя прошла через двор к центральному подъезду среднего дома. Тетка ее жила на втором этаже в огромной четырехкомнатной квартире и слыла среди жильцов дамой суровой и неразговорчивой. Но племянница-то прекрасно знала, что добрее и отзывчивее человека вряд ли можно было сыскать. А суровость и неразговорчивость всего лишь внешние атрибуты, жизненно необходимые, по мнению ее покойного мужа, подруге работника Комитета государственной безопасности. Не дай бог ей улыбнуться соседке или посидеть на лавочке у подъезда. Следовала мгновенная проповедь о кознях врагов государства, которые не дремлют и умело используют таких вот наивных дурочек в целях преступных, на благо вражеских контрразведок. Именно этот фактор и сыграл главную роль в выборе Настей места проживания. Как ни билась тетка с ней, как ни просила, Настя была неумолима и все то время, пока училась в институте, и после его окончания скиталась по общагам. Выносить ежедневные нотации кагэбиста, правда, к тому времени уже отставного, было выше ее сил.
На пятом году Настиного студенчества супруг ее тети неожиданно слег и, проболев пару месяцев, скончался. Тетка осталась одна в огромной – более ста метров – благоустроенной квартире с добротной старинной мебелью. Она было вновь обратила свой взор в сторону несговорчивой племянницы, но та к тому времени дала слово декану, что поедет работать в одну из самых малоперспективных деревень, и заставить ее свернуть с этого пути не смогли бы даже силы небесные. Вот и коротала свой век одинокая женщина, живя короткими и нечастыми встречами с Настеной. Вязала красивые ажурные шали, скатерти и салфетки, коими потом забивались ее многоярусные шкафы. Сиживала долгими зимними вечерами с книжкой в обществе здоровущего черного кота, прозванного Магистром. И описывала в длинных и подробных письмах к племяннице свое одинокое времяпрепровождение. Из этих писем Насте было доподлинно известно, кто и когда в «пентагоне» родился, кто женился и умер. Как назвали первенца молодожены с площадки на четвертом этаже соседнего подъезда. Каким образом удавалось пожилой женщине, практически не выходившей из дома, узнавать все эти подробности, для Насти оставалось загадкой…
В радостном предвкушении встречи, подняв глаза на окна второго этажа, она неожиданно почувствовала, как внутри у нее что-то тихонько и тревожно заныло. Час был не ранний – половина седьмого вечера. Уже достаточно успело смеркнуться для того, чтобы обитатели этих трех домов зажгли свет в своих окнах. Но вот теткины окна отчего-то были темны. Прежде такого не бывало никогда.
Стараясь не питать услужливое воображение ужасными картинами, Настя влетела в подъезд и в два прыжка поднялась на площадку второго этажа. Но воображение притормозить не удалось. Тяжелая дубовая дверь теткиной квартиры была заперта и, что самое страшное, опечатана маленьким грязновато-лиловым клочком бумаги с расплывчатым подобием штемпеля.
– Ч-что это?! – сипло выдавила она, обращаясь к соседке по площадке, которая высунула нос из-за двери своей квартиры. – Алла Ивановна! Что это?!
Та смерила девушку неодобрительным взглядом поросячьих глазок и зачастила, срываясь на фальцет.
Из ее пространного монолога Насте с трудом удалось уловить, что ее тетка ушла из дома две недели назад и не вернулась. Никто бы и никогда не обратил внимания на отсутствие «нелюдимой грымзы», если бы не взбесившийся кот Магистр. Тот то ли от голода, то ли от переживаний за свою хозяйку начал жутко орать и кидаться на окна. Самые сердобольные вызвали милицию и представителей ЖЭКа. Дверь взломали. Кота накормили. Тетку нашли чуть позже… в трупохранилище.
Справка, вложенная в руки все тех же соседей по дому, гласила, что старушка скоропостижно скончалась от инсульта. Суровый санитар, злобно осмотрев притихших людей, безапелляционно заявил о полном отсутствии свободных мест и огромной цене на имеющиеся свободные. В результате недлительных переговоров тетю решили похоронить за счет местных органов власти как спутницу жизни одного из выдающихся работников КГБ, ныне также покойного…
– А что же мне не сообщили?! – оторопело выдавила Настя, все еще не осознавшая до конца всей тяжести случившегося. – Я же ее единственная родственница!!!
– Хороша родственница, если родную тетку раз в четыре месяца навещаешь! – фыркнула соседка и, напоследок осуждающе сверкнув глазами, хлопнула дверью.
Рано потеряв родителей – они погибли в автокатастрофе, – Настя не жила в мире иллюзий и знала, что все люди смертны. От визита к визиту она отмечала, как стареет ее тетушка. Как, украденные временем, тают ее силы. Мысленно она не раз прокручивала ситуацию ее кончины, отодвигая этот рубеж до необозримых временных далей. Ей виделась тетушка на смертном одре лет, скажем, через двадцать. Истлевшая старушка, к тому времени отметившая свое девяностопятилетие. Ее маленькая ручка в Настиной ладони и масса напутственных речей, не внять которым она не смогла бы. Но чтобы вот так… Чтобы быть подобранной на улице как последняя бродяжка…
Нет, это был слишком жестокий удар судьбы. Жестокий и несправедливый. Осознать это Настене удалось лишь на четвертые сутки. Повинуясь указаниям начальника местной жилищной конторы, она пробегала четыре дня, собирая документы и подписи по различным ведомственным организациям. Где-то к ней относились с сочувствием, где-то с равнодушием. Некоторые выказывали прямо-таки откровенную враждебность. Но она, подстегиваемая дефицитом времени, проявляла завидное упорство, снова и снова стучалась в труднодоступные чиновничьи двери.
В конце четвертого дня беготни она все же переступила порог теткиной квартиры с переписанным на ее имя ордером.
– Не оформи она вовремя документы, не видать бы вам этой хаты еще полгода, – констатировала вальяжная блондинка в регистрационной палате. – Молодец бабуська, все предусмотрела…
Не могла бабуська предусмотреть лишь одного – как будет тяжко без нее Настене. Щелкнув замком входной двери, девушка прошлась по опустевшим комнатам и с невероятной болью в сердце поняла, что уехать отсюда уже не сможет. Что-то незримое тянулось к ней из всех углов, заставляя прикасаться к каждой вещи, казалось, еще хранившей тепло рук ее тетки. Это эфемерное, но все же почти осязаемое ощущение присутствия рядом родной души будило в ней доселе дремавшее чувство вины…
– Я останусь, – прошептала она, останавливаясь в теткиной спальне у портрета супругов в изголовье кровати. – Ты всегда этого хотела. Я сделаю это – я останусь…
Переезд не занял много времени. Из личных вещей у Насти был лишь великодушно подаренный комендантом студенческого общежития письменный стол, полировка с которого облезла еще в прошлом десятилетии. Пара таких же «свеженьких» стульев да скрипучая, обвисшая раскладушка, доставаемая из темного угла их с Нинкой каморки в случае приезда гостей.
Все это «добро» подруги решили снести на помойку.
– У тебя начинается новая жизнь, – поучительно вещала Нинка с неприкрытым чувством зависти. – Так что начинай ее по-человечески. И не тащи ты, бога ради, эту рухлядь с собой…
Рухлядь была благополучно погребена на свалке. Перевод из местной школы в одну из городских десятилеток осуществился без лишних заморочек. И в канун декабря Настя ступила на порог теткиной квартиры с твердым намерением жить там и постараться быть как можно счастливее. Именно этого всегда хотела для нее покойная тетушка. И именно это всегда обещала ей Настя, совершенно искренне веря в то, что сдержит это обещание и не обманет тетушкиных надежд.
Но, как показало время, в борьбе за блаженное существование под солнцем одного желания не всегда достаточно. Нужно кое-что еще. Нужно нечто такое, о чем ни в одной справочной и рекомендательной литературе не упоминается. Вот и приходится людям бродить в потемках, натыкаясь на острые углы судьбоносных катаклизмов и расшибая в кровь лицо в поисках этой неведомой, а возможно, и несуществующей формулы счастья. И ведь как бывает в девяти случаях из двенадцати: поймает некто удачу за хвост, обрадуется, тут же постарается вцепиться покрепче, а потом… А потом приглядится при ярком-то свете попристальнее и ошалеет от непереносимости открытия: счастье-то, оказывается, промчалось мимо, а то, что поймано, не имеет к счастью никакого отношения.
Злую шутку с Настиным желанием быть счастливой сыграла все та же фатальная закономерность «ненавязчивых» знакомств.
За три дня до Нового года, то бишь двадцать девятого декабря, Настена спешила ко второму уроку на новое место работы…
Коллектив ее принял хорошо, благо состоял он почти из одних женщин. Ревновать было совершенно не к кому, поскольку шестидесятилетний физик и трижды в отставке майор – преподаватель ОБЖ – ничьей благосклонностью и вниманием не пользовались. Дети Настену мгновенно полюбили, тут же окрестив ее именем голливудской звезды – Кидман. Коллеги, прослышав об этом, мнение их разделили.
Заявив громогласно на одной из перемен, что она в действительности копия прославленной Николь, обэжист склонил плешивую голову к ее ручке и проникновенно прошелестел, пару раз лязгнув зубным протезом:
– Сколько живу, такого поразительного сходства не видел…
Только-только она хотела ввернуть что-нибудь язвительное по поводу его действительной осведомленности о внешности звездной Кидман, как он ошарашил ее заявлением:
– Даже отсутствие веснушек на вашем личике не уменьшает этого сходства. А грудь… гм-м, простите, у вас куда лучше. К тому же в отличие от ее, думаю, она натуральная…
Кто-то зааплодировал, кто-то захохотал, но тут прозвенел звонок, и все расползлись по классам. С того дня все именовали ее этой венценосной фамилией и никак иначе. Она, недоуменно таращась несколько вечеров кряду в зеркало, быстро смирилась с тем, что она – Кидман. Все же это лучше, чем ходить в Спицах или Пробирках, а уж о Спирохете и говорить нечего…
Итак, солнечным морозным утром двадцать девятого декабря, нацепив на голову ярко-алый берет (увиденный, кстати, на прославленном голливудском прообразе в одном из журналов), Настя спешила в школу. Автобусы по городу не ходили. Местные власти объясняли это исчерпавшим себя то ли годовым, то ли квартальным лимитом горючего. Насте же всерьез казалось, что такое могло произойти только в связи с намечающимся концом света, потому как прийти в голову подобное в сорокаградусный мороз могло только ярому оппоненту всевышнего.
Желая срезать часть пути, она вошла в переполненный снующими людьми универсальный магазин. Площадей тот имел немерено и вставал на пути бредущих к школе путников непреодолимой преградой из бетона и стекла. Настя же в последнее посещение сей славной торговой точки обнаружила в ее самом дальнем углу, под лестницей первого этажа, малюсенькую неприметную дверку, которая выводила прямо на противоположную сторону торгового гиганта. А там, стоит лишь миновать тридцать метров парковой аллеи, и вот она – родная средняя школа номер сорок – смотрит на тебя разрисованными гуашью окнами.
Без помех преодолев переход от парадного до черного хода, Настя почти вприпрыжку двинулась к школе, не преминув мимоходом толкнуть еле ползущего по глубокому снегу аллеи пожилого дядьку.
– Простите, – скороговоркой лопотнула она, на ходу поправляя все время сползающий беретик.
– Постойте-ка! – грозным рыком главнокомандующего непонятно какого рода войск попытался остановить ее мужчина.
Настя на ходу обернулась и попыталась улыбнуться стянутыми от мороза губами.
– Простите, – снова пробормотала она.
– А если бы я упал сейчас?! А если бы ногу сломал в канун такого праздника?! – не унимался между тем дядька. – Вы считаете, что ваше дежурное «извините» способно изменить ситуацию?!