Фон Гриппен начал задыхаться. Его охватил панический ужас: плотный серый дым обступил его со всех сторон, а воздуха в легких больше не оставалось. Он попробовал сделать вдох и закашлялся. Фойерблиц истошно заржал. От нехватки воздуха и напряжения в глазах молодого рыцаря поплыли огненные пятна, сознание начало мутиться. И Хорст фон Гриппен, потомок рейнских маркграфов, внезапно понял, что умирает.
Дымная пелена разорвалась так внезапно, что юноша принял появившийся перед ним пейзаж за предсмертное видение. Мало того, что Фойерблиц вынес его прямо к языческому капищу – он оказался у входа на священную землю язычников.
Это и впрямь напоминало галлюцинацию. Вокруг с треском и гулом полыхали постройки, выбрасывая в небо языки прорастающего дымом огня, а перед фон Гриппеном открылся будто другой мир. Границу святилища обозначали ряды белых камней, между которыми лежали черепа животных. За кругом камней на равном расстоянии друг от друга возвышались деревянные идолы латгалов, вырезанные целиком из огромных дубовых стволов. Рыцарь въехал в их круг, шепча молитву против нечистой силы, – обращенные на него лица языческих божеств были неприветливы. Да и мог бы рыцарь святого ордена, посвященного Деве Марии, рассчитывать здесь на другой прием? Он не знал имен этих богов, не знал, который из них Диевас, отец богов, а который Перкунас, бог грома; он не знал, какая из этих фигур изображает Лауму, богиню судьбы, а какая – Усиньша, бога солнца. Но ненавидел он их всех одинаково, потому что все они были бесы, злые духи, ненавистные ему, как воину Господню, и он в душе радовался, что пройдет еще немного времени и это богомерзкое место будет уничтожено огнем, как некогда Содом и Гоморра. А пока он проезжал мимо идолов и рубил их секирой. Дубовые щепки летели на землю, и на темных лицах идолов появлялись белые шрамы.
– Ну и герой! – услышал рыцарь звонкий женский голос.
Он удержал руку от очередного удара, обернулся на голос. Его даже не удивило, что с ним говорят на чистейшем немецком языке, который в этой дикой стране, пожалуй, и не услышишь. А потом он увидел ангела. Если бы фон Гриппен мог без помощи своих оруженосцев сойти с коня и пасть на колени, он бы сделал это. Слишком сильные чувства овладели им, когда он увидел говорившую с ним девушку в белом. Ее белокурые волосы были убраны золотыми нитями, а лицо поражало красотой. Она стояла у выхода из круга идолов и, смеясь, манила его рукой.
– Иди за мной, герой! – смеялась она. – Я помогу тебе добыть настоящую славу!
Хорст фон Гриппен ударил себя рукой в кольчужной перчатке в грудь и тронул коня. Девушка дождалась его, взяла под уздцы его Фойерблица, и они вместе двинулись по дороге, ведущей прочь от пылавшего святилища.
Глава вторая
Я жил так весело, как мог,
Но вот мой час пришел,
И императорский палач
На казнь меня повел.
Толпа, не плачь и глаз не прячь;
Под крики воронья
Работку выполнит палач,
И в рай отправлюсь я.
Привратник разрешит войти
Мне в рай и скажет: «Вор!
Твои грехи простили Бог
И палача топор!»
Песня смертников в императорской тюрьме Скорн-Присс в Феннгаре
Надзирать за шестью тысячами каторжников, которых согнали со всей страны в Гесперополис на строительство храма божественного Шендрегона, было бы делом почетным для любого имперского чиновника. Однако Геннер ди Борк считал назначение на эту должность скорее наказанием. Он был солдатом, а не тюремщиком. Девять поколений его предков по отцовской линии были воинами. Геннер ди Борк тоже был воином, причем прославленным. Он участвовал в семи кампаниях, в том числе в последней войне против горцев Хэнша. Таких воинов нужно делать военачальниками, маршалами, по меньшей мере полковниками – кавалерийский майор ди Борк непонятно по какой причине стал просто комендантом учреждения, которое получило название «Площадка 21».
С недавних пор ди Борк страдал бессонницей. Не помогали ни отвары трав, ни ароматические ванны. Из-за бессонницы комендант засыпал поздно, а вставал рано – в четыре. В пять с докладом приходили офицеры охраны. На этот раз пришли новенькие; Риман ди Рот и Лардан ди Марр, оба из вспомогательных войск. Ди Борк как раз заканчивал бритье.
– Местьер комендант! – Лардан ди Марр, старший из этой пары, почтительно склонил голову. – С добрым утром и хорошего дня.
– Позавтракаете со мной? – спросил ди Борк.
Офицеры переглянулись. Предложение позавтракать в пять утра с комендантом лагеря – это что-то такое, чего им еще не приходилось испытывать. Про такую традицию на «Площадке» им никто не сказал, когда их направляли сюда.
– Могу предложить овсянку на молоке, сыр, хлеб и ветчину, – сказал ди Борк, ополоснув лицо и вытерев руки полотенцем.
– Благодарим, местьер комендант, – ответил за двоих ди Марр. – Мы уже поели.
– Воля ваша. Итак? Как прошла ночь?
– Сегодня ночью охрана предотвратила побег, – сообщил ди Марр.
– О, это определенно что-то новое в жизни нашего унылого гарнизона. Любопытно. Хотелось бы услышать подробности.
– Около двух часов ночи часовой на западной стороне периметра, между складами и пустырем, заметил какое-то движение, – начал неуверенно ди Рот. – Он подал сигнал охране, а охрана тут же выпустила собак. Всего злоумышленников было четверо. Одного из них пришлось убить, еще одного сильно покусали наши псы – сейчас он в лазарете и вряд ли выживет. Двоих мы взяли, они сейчас в штрафном бараке.
– Кто они?
– Все они каторжники из предпоследней партии, – пояснил ди Рот. Юноша сильно волновался, и уши у него стали совсем красными. – Приговорены к каторжным работам за опасные преступления.
– Ты командовал охраной, лейтенант?
– Так точно, местьер комендант.
– Я упомяну тебя в рапорте, – сказал ди Борк, так и не пояснив, к благу или к худу для Римана ди Рота будет такое упоминание. – Часового, заметившего беглецов, прислать ко мне. Он заслуживает поощрения.
– Местьер комендант, – начал ди Рот и осекся, встретившись взглядом с Геннером ди Борком.
– Что еще? – Комендант направился к столу, где стыл его завтрак.
– Эти беглецы… Дело в том, что они не просто каторжники, местьер комендант. Среди них были два очень ценных работника. Один из них как раз и был убит охраной.
– И что дальше?
– Один из двух арестованных – старшина каменщиков, местьер комендант.
– Он хороший старшина?
– Я говорил с главным инженером стройки, господином Эйваном ди Брином. Он очень озабочен судьбой этого человека и просил меня…
– А почему ди Брин сам не пришел ко мне? – спросил ди Борк.
– Этого я не знаю, местьер комендант.
– Ты ведь племянник ди Брина, не так ли?
– Да, местьер комендант.
– И господин ди Брин просил тебя вступиться за беглеца, потому что он очень хороший строитель, и из-за этого я должен быть милосердным к беглецам, верно?
– Вероятно, местьер комендант, – ди Рот облизал пересохшие губы.
– Господа, вы ставите меня в неловкое положение, – сказал ди Борк, придвинув к себе тарелку. – Мне неудобно есть одному. Может, все-таки присоединитесь?
– Местьер комендант, я сыт, – сказал ди Марр. – Приятного аппетита!
– И я сыт, – добавил лейтенант ди Рот.
– Я не надсмотрщик, – сказал ди Борк, нарезая на тарелке ветчину. – Я военный, и вы прекрасно знаете, господа, что я никогда не работал в исправительных учреждениях. Но я неплохо знаю законы. И я помню параграф 97 Закона о каторге, принятого в правление божественного Ведды. Что говорит этот параграф, Лардан?
– Кажется, что-то о наказании за побег.
– Верно. Параграф гласит, что любая попытка побега с каторги, – а твой старшина каменщиков, лейтенант, прежде всего каторжник, а уж потом знаток строительного дела, – должна караться смертью. Это говорю не я, так записано в законах божественного Ведды. Будем обсуждать законы или выполнять их, господа?
– Выполнять, – побледнев, ответил ди Рот.
– Отлично. Тогда слушай приказ, лейтенант: сейчас же отправляйся в пересыльную тюрьму и доставь мне четырех человек взамен выбывших. Постарайся, чтобы среди них был человек, соображающий в строительстве. Пусть он не такой дока, как этот твой горе-мастер, но это невелика беда – твой дядя обучит его. И еще, попроси начальника тюрьмы одолжить мне на пару часов городского палача. Все ли понял, лейтенант?
– Да, местьер комендант.
– Тогда ступай.
Риман ди Рот поклонился, щелкнул каблуками и вышел. Геннер ди Борк показал ди Марру на стул, потом придвинул к себе горшочек с овсянкой.
– С ди Брином у меня будет отдельный разговор, – сказал он. – Так беззастенчиво подставлять родственника из-за какого-то каторжника!
– Вероятно, этот малый действительно талантливый работник.
– И ты туда же! У нас на площади в восемь тысяч акров собрано шесть тысяч негодяев. Они спят и видят во сне, как бы нас всех перерезать и сбежать со стройки, чтобы вернуться к своему кровавому ремеслу. Стоит простить хотя бы одного из них, и вся остальная сволочь будет думать, что им все позволено, что им все сойдет с рук. Сегодня ди Брин уговорит меня простить одному из них побег. Завтра он уговорит меня простить другому нападение на охранника. А послезавтра нас перебьют без всякой жалости. Закон – это закон, Лардан. Хороший ли он, плохой ли, но его следует соблюдать. Я найду другого работника. А этот сегодня утром получит то, что заслужил. И второй уцелевший тоже. Их казнь станет хорошим наглядным уроком для остальных.
– Как знаете, местьер комендант.
– Поверь мне, Лардан, я знаю, что делаю. В Хэнше под моим командованием были наемники из Таории, Гормианы и Ворголы. Семьсот мерзавцев и живодеров, по каждому из которых петля плакала. Они считали, что им все позволено. Я думал по-другому. Наши мнения не сошлись, и мне пришлось доказывать, что мое мнение правильное. Доказывать силой. Я отправил на перекладину трех или четырех самых буйных и диких, и остальным пришлось становиться воинским подразделением, а не шайкой воров, насильников и убийц. И они им стали, и дисциплина в моем батальоне была образцовая. Мне поручено обеспечить успешное окончание строительства храма в честь нашего императора, и я выполню волю императора, даже если ради этого мне придется казнить сто человек!
– Понимаю, – произнес ди Марр. – И поддерживаю вас, местьер комендант. Я целиком на на вашей стороне.
– Я в этом и не сомневался. Ты хороший офицер.
– Благодарю, местьер комендант.
– Когда вернется ди Рот, – а вернется он, я полагаю, через час, – все рабочие должны быть построены. Я сам буду с ними говорить. Подготовь приказ по беглецам. Я подпишу его сразу после завтрака.
Надежда Уэра ди Марона не оправдалась. Ложась спать накануне вечером, он в душе надеялся, что кошмар, в котором он нежданно оказался, закончится утром с пробуждением, что отец найдет способ вытащить его из тюрьмы, или же случится еще какое-нибудь чудо. С этими надеждами он и заснул, вернее, провалился в тяжелое забытье. Пробуждение оказалось совсем не таким, о каком он мечтал – его и странного старика, разделившего его судьбу, подняли с нар еще затемно и повели куда-то, ничего не объяснив. Ди Марон напрасно пытался заговорить с охранником, но с таким же успехом он мог пытаться разговаривать с камнями, которыми был вымощен тюремный двор. Их привели в небольшую комнату на первом этаже здания тюремной администрации, где уже ждали два человека – один в светском платье, другой в форме императорской полиции.
– Кто ты? – спросил офицер ди Марона.
– Поэт, – ответил ди Марон. – Я сын Каса ди Марона, поставщика самого божественного императора.
– И вор в придачу, – добавил человек в штатском; это был личный секретарь коменданта тюрьмы.
– Поэт мне не нужен, – холодно сказал офицер. – А воров у нас и без этого малого достаточно. А ты, старик? Кем ты был до того, как попасть в каталажку?
– Каменщиком, местьер офицер, – ответил ди Брай.
– Хвала Единому! – Ди Рот не мог скрыть радости. – Тебя я забираю с собой. А поэта верните опять в камеру.
– Секундочку, – внезапно сказал старик к величайшему удивлению офицера, который хорошо усвоил, что заключенный имеет право говорить только тогда, когда ему позволено это делать. – Я бы просил тебя забрать и этого парня.
– Что? Я не ослышался, старик? Ты, кажется, забыл, кто ты и где ты находишься.
– Увы, нет, местьер офицер. Но этот парень мне нужен. Он мне очень нужен. Если тебе нужен хороший каменщик, выполни мою просьбу. Скажешь, что этот мальчик – мой подмастерье.
– Мой ответ – нет!
– Я никуда не пойду, – ди Брай плюнул себе под ноги к ярости офицера, к величайшему изумлению тюремного чиновника и к восторгу ди Марона.
– Спятил, старик? – Риман ди Рот с трудом сохранял самообладание. – Или считаешь, что твоя наглость сойдет тебе с рук?
– Тебе нужен я, – вполголоса сказал старик, глянув на офицера. – Именно я, и никто другой.
В этот миг молодой офицер внезапно испытал странное чувство. Его гнев на этого старого наглеца куда-то исчез. И в самом деле, а почему бы в придачу к старику не взять этого молодого хлыща? Комендант велел взять в тюрьме четверых взамен беглецов – следовательно, двое у него уже есть…
– Наглый пес! – выдохнул он. – Твое счастье, что ты умеешь делать то, чего не умеют делать другие мерзавцы, подобные тебе… Секретарь, запиши, что этого молодца я тоже забрал с собой. И еще тех двоих, которые сидят в восьмой камере – на вид они здоровы, и рожи у них не такие тупые, как у остальных.
– Благодарю, местьер офицер, – Ди Брай почтительно поклонился лейтенанту и подмигнул Уэру ди Марону. – Обещаю, что вы не пожалеете о том, что взяли моего друга с собой.
– Я-то, может, и не пожалею, – со злорадной улыбкой ответил ди Рот, – а вот сопляк может и пожалеть.
– Все может быть, – сказал ди Брай и снова поклонился.
Внизу, на пыльном плацу, бригадиры выстроили все шесть тысяч каторжников – плотную серую человеческую массу, поделенную на правильные колонны. Одна колонна – один отряд. Вполне по-военному, и выглядит так, что не оскорбляет взгляд офицера. Ди Борк с балкона следил за построением, оперевшись ладонями на парапет. Ди Марр и ди Рот стояли за его спиной. Остальные офицеры охраны были внизу, у четырехугольного помоста высотой в пять футов, спешно сколоченного из строительных досок прямо под балконом дома коменданта.
Солнце вот-вот должно было взойти. Ди Борк следил за тем, как светлеет небо на востоке и с удовлетворением отметил, что колокол на сигнальной башне «Площадки» пробил в тот самый миг, когда первый луч восхода просиял над крышами Гесперополиса. Теперь можно было начинать развод.
– Лардан, командуй! – приказал он молодому офицеру.
Обычно развод начинался с переклички – ее проводили бригадиры. На этот раз перекличку начал Лардан ди Марр. И начал ее с имен четырех беглецов. Плац ответил молчанием – все уже знали, что произошло ночью. И все догадывались, что должно произойти на их глазах с минуты на минуту.
Двух арестованных вывели под конвоем из барака, в котором располагалась комендатура. С ними был городской палач – невысокий коренастый человек в черном. Беглецов подвели к помосту, потом офицер, командующий процедурой, взял за руки, скованные наручниками, старшего из двоих приговоренных – это за него безуспешно пытался ходатайствовать перед ди Борком главный инженер строительства, – и втащил его на помост. Бывший старшина каменщиков был спокоен; видно было, что это хоть и преступник, но человек большого мужества.
– Плац, слушать меня! – заговорил Геннер ди Борк. – Этой ночью четверо пытались бежать. Один из них уже заплатил жизнью за свою глупость. Еще один сейчас в лазарете и ответит за свое преступление, как только силы вернутся к нему. Эти двое, Долинс по прозванию Штырь, бывший старшина каменщиков, и Кебрис по прозванию Карта-в-Рукаве, бывший рабочий бригады каменщиков, будут наказаны немедленно, как и полагается по закону. Поскольку император и законы Лаэды дают мне право выносить приговор, я с болью в сердце выполняю свой долг. За попытку бегства из места отбытия заслуженного и наложенного справедливым судом наказания, ты, Долинс-Штырь и ты, Кебрис-Карта-в-Рукаве, будете казнены немедленно и публично. Палач, выполняйте свой долг!