– Ну и оставь их. Что поделаешь, если он такой пацан, муху не обидит.
– Муху-то не обидит, а к людям как волчонок…
– Не трогай его, вот и не будет как волчонок…
– Да провались он со своей мухой… Будто любимую животную завел.
Инки смотрел в закрывшуюся дверь. „Сама ты… „животная“… Не мог ведь он сказать: „Не трогай Дагги-Тиц, потому что у меня, кроме нее, никого нет“…
Марьяна больше не пыталась поднять руку на Дагги-Тиц (попробовала бы только!). А та появлялась в комнате каждый день. Каждый раз – неизвестно откуда. Чаще всего вечером. И садилась на маятник. Или на леску. А иногда – на Инкино колено или на руку – гуляла по ней от локтя до запястья. Погуляет – и снова к ходикам. Видать, она подружилась не только с мальчишкой, но и с часами…
Инки поставил на подоконник посудинку с едой для мухи – пивную пробку с молоком. И молоко регулярно менял. Муха иногда садилась на краешек пробки – питалась. А потом опять качалась на маятнике или гуляла по леске…
Однажды муха не появилась – ни вечером, ни на следующее утро, и, конечно, Инки заподозрил Марьяну:
– Это ты ее прогнала? Или пришибла!
Марьяна искренне завопила, что она не сумасшедшая и не самоубийца, чтобы связываться со свихнувшимся мальчишкой и его заразой. Потом беды не оберешься!
– Небось сама околела где-нибудь! Или воробей склевал…
Инки и сам понимал: мушиная жизнь полна риска. Мало ли что может случиться с такой крохой. А Марьяна – это было видно – и в самом деле ни при чем. Но все равно Инки смотрел на нее косо.
К счастью, назавтра Дагги-Тиц появилась как ни в чем не бывало. И с той поры навещала Инки каждый день. А потом и вообще поселилась у него в комнате, исчезала лишь ненадолго.
Наверно, понимала, что скоро лету конец и зимовать лучше под крышей. И, кажется, ей было хорошо с Инки, так же, как ему с ней…
Он лежал вечером, смотрел, как Дагги-Тиц качается под ходиками, и думал о чем-нибудь спокойном. Например, о семенах белоцвета, которые плавают в теплом воздухе августа. Или об улице Строительный Вал с черным котенком на трубе (впрочем, котенок, наверно, уже вырос, но и взрослый кот на трубе – тоже хорошо…).
Потом пришел неизбежный сентябрь. Марьяна погладила Инки белую рубашку, вытащила из шкафа и почистила его прошлогодние (вполне еще приличные) джинсы и посоветовала:
– Старайся в этом году, Сосед… – И даже погладила по плечу. Инки дернул плечом и отправился в четвертый класс.
Оказалось, что Анны Романовны в школе уже нет, уехала куда-то. Вместо нее была теперь Таисия Леонидовна – с лицом, похожим на нос ледокола, и с таким же характером. Она сразу принялась наводить порядок. Формы в этой школе не было, но Таисия заявила:
– Чтобы все были в однотонных рубашках и чтобы никаких джинсов!
На следующий день она воткнулась глазами в „нарушителя“ Гусева:
– Я, кажется, вчера сказала: „Никаких джинсов!“
– А в чем ходить, если других штанов нету?
– Пусть родители купят! Это их проблемы, а не мои!
– А где они, родители-то? – сказал Инки. С Анной Романовной было проще, та знала про жизнь ученика Гусева.
– Что значит „где“? Ты меня спрашиваешь? Тебе лучше знать… А с кем ты живешь?
– С соседкой, – слегка злорадно сообщил Инки.
Таисия не дрогнула. Может, не поверила.
– Вот и скажи соседке, что в джинсах я тебя больше не пущу.
– В трусах, что ли, ходить?
– Хоть без трусов! А такого наряда чтобы я больше не видела!
Инки пожал плечами и стал надевать старые летние штаны со всякими хлястиками и подвесками у колен (наполовину оборванными). Таисия смотрела сцепив зубы, но принципиально молчала. Пока стояло тепло, можно было терпеть. Но во второй неделе сентября сразу навалился холод, с дождем и даже со снежной крупой. Утром Инки остался в постели и заявил, что на уроки не пойдет.
– Больно надо чахотку наживать…
Муха на маятнике одобрительно молчала. Ходики (тоже одобрительно) соглашались: „Дагги-тиц, дагги-тиц…“
Марьяна запричитала:
– Почему ты раньше-то молчал? Всегда строишь из себя непонятно кого…
Созвонилась с матерью, договорилась о деньгах, потащила Инки в магазин „Леопольд“. Купили синий костюм с брюками и пиджаком. Ладный такой, Инки он понравился. Тот даже поулыбался и сказал Марьяне спасибо.
Но красивым и новым костюм оставался всего три дня. На четвертый брюки пострадали в драке.
Впрочем, это и не драка была даже, а просто битье…
Каменный осколок
Инки жил на краю большого Краснореченска, в поселке Столбы. Краснореченск – он многолюдный, просторный и в центре даже красивый, но Инки там бывал редко. А Столбы – место тихое, с густыми рябинами вдоль заборов, с улицами, лежащими между Афонинским озером и пустырями, за которыми темнел корпус заброшенной Сетевязальной фабрики. На улицах было зелено, только на той, где стоял Инкин дом – на Новорыночной, – почему-то повырубали большие деревья, и теперь там часто гулял пыльный ветер.
Дом был двухэтажный, давней постройки, с облезлой штукатуркой. Позади дома – тесный, всегда завешанный бельем двор. Белье сушилось спокойно – мальчишек, которые любят гонять мяч и попадать им в сырые простыни и подштанники, в этом дворе не водилось.
В середине дома строители проделали широкую арку – проезд со двора на улицу. Инки эту арку не любил. Из нее, как только подойдешь, выплескивался навстречу недобрый ветер. Это в любое время, если даже везде стояло безветрие. Летом он – душный, пахнущий бензином. Зимой – кусающий за щеки, сочащийся под ворот и за пазуху. Весной и осенью – противный, как мокрая крыса, которая лезет за шиворот (с Инки такого не случалось, но крысу он представлял отчетливо). Каждый раз толчок воздуха напоминал Инки: надо ждать неприятностей. Поэтому Инки старался уходить со двора не через арку, а через дыру в заборе за сараями. Однако нынче он опаздывал на уроки, а от арки до школы – самая короткая дорога.
На этот раз сырой, с моросью, ветер пообещал: „Сегодня, Смок, хорошего не жди…“ И не обманул. Подходя к школьной бетонной решетке с калиткой, Инки понял, что сейчас его будут бить.
Понимание это было привычным, как боль от старой болячки. Не страшное даже, а нудное до отвращения.
Шагах в пяти от калитки он увидел трех семиклассников. Они стояли у старого телеграфного столба без проводов. (Таких столбов было почему-то много в окрестностях – может, потому у поселка и название такое; деревья вот зачем-то спилили, а столбы торчат и торчат.)
Семиклассники были „те самые“ – Бригада и его дружки – Ящик и Чебак. Известные как „трясуны“ (те, кто денежки трясет с младших пацанов) и „ва-аще крутые“. По правде, „крутыми“ они не были. Настоящие „крутые“, те, кто в десятом и одиннадцатом, к маленьким не вязались, у них – свои серьезные дела и сложные отношения. А такие вот, вроде Бригады, то и дело „качали доход“ с тех, кто поменьше. С ними в общем-то и не спорили – легче откупиться.
Но Инки откупаться было нечем. Да и противно…
Ну и нынче как всегда.
– Смок, притормози, – сказал Ящик. И приятельски улыбнулся толстыми губами, желтыми зубами.
Инки хотел проскользнуть, но, конечно, не удалось. Чебак ухватил его за пиджак.
– Стой, когда велят. Непонятливый, да? – Рыбьи глазки у него стали веселыми. Ожидалось хотя и пустяковое, но все же развлечение.
– Чё надо… – безнадежно сказал Инки.
– Пятачок найдется? – ласково спросил Бригада. Он был гладко причесанный, аккуратный такой. Глянешь со стороны – прямо образцовый ученик, радость педагогов. Только модные джинсы его нарушали школьные правила. Но для Бригады эти правила разве указ?
Инки сказал, что пятачка (то есть пятирублевой денежки) у него нет. Дома не дают, а сам он их не делает.
– А ну-ка поглядим… – Бригада умело зашарил в карманах нового Инкиного костюма (а Ящик и Чебак держали Инки за локти и плечи). Спорить и трепыхаться в таких случаях не полагалось, но Инки не выдержал, дернулся, пихнул Чебака коленом. Понимал, что себе дороже, но каждый раз не мог удержаться.
– Уй ты кака-ая! – радостно провыл Чебак всем известную фразу. И дал Инки по загривку. А Бригада умело (видать, папа тренировал) ухватил его за воротник, ударил кроссовкой под коленки и уронил носом в жухлую траву у столба. Теперь оставалось полежать так с полминуты, подождать, когда пнут раз-другой и уйдут. Долго это тянуться не могло: все-таки школа рядом, идут мимо не только ученики, но и учителя. Да и старшеклассники могли вмешаться, проявить на ходу мимолетное благородство…
Никто не вмешался, но и Бригада с дружками задерживаться не стали. Дали ногой под ребра и ниже поясницы, потом еще между лопаток, запнули в канаву сумку и пошли. Наверно, сразу забыли про Смока. Он поднялся, сплюнул прилипшие к губам травинки, сходил за сумкой. Брюки были измазаны и порваны в двух местах. Ну, там, где по шву, – это пустяк. А внизу на левой штанине был вырван треугольный клочок.
– П-паразиты, блин… – выдохнул Инки и чуть не заплакал. Но не заплакал, только потрогал висок у глаза… Снял пиджак и носовым платком (Марьяна положила в карман) стал отчищать след бригадирской кроссовки.
– Смок, ты скажи про это про все Таисии Леонидовне, – услыхал он сочувственный голосок. Рядом стояла лопоухая и тонконогая Катька Рубашкина. Ничего девчонка, добрая такая, всегда всех жалела. Выходит, она видела, как досталось Гусеву. Инки ответил ей не сердито, хотя и скучным голосом:
– Толку-то…
Он вовсе не стыдился стать ябедой. Это, говорят, лишь в давние времена в школах было ребячье правило: жаловаться учителям ни на кого нельзя – все будут презирать. Но раньше и другое правило было: не нападать на тех, кто слабее, и целой шоблой на одного, Инки читал про это. А сейчас и нападают, и жалуются, если выгодно…
– Давай помогу почистить, – сказала Рубашкина.
– Да ладно, я уже… – И натянул пиджак.
На первом уроке Таисия вызвала Гусева к доске, решать пример. Инки хотя и попыхтел, но решил. Только в одном месте забыл поставить скобку. И получил трояк. Было все равно, однако Инки все же сказал:
– Из-за какой-то несчастной скобки…
– Да, и за то, что столько времени копался. Кстати, почему ты в таком виде? Будто по свалке лазил.
– На него Бригада с дружками напал, – подала голос Рубашкина.
– Какая бригада? Где это у нас нападают бригадами?
– Расковалов из седьмого „А“, – объяснила Аглая Мотова, Катькина соседка. – Они часто пристают к тем, кто им не нравится.
– А не надо вести себя так, чтобы не нравиться, – заявила Таисия. – Умейте поддерживать контактный стиль отношений и проявлять терпимость друг к другу. На меня вот, когда я иду, почему-то никто не нападает…
„Ненормальная“, – подумал Инки. Нет, не подумал, а, кажется, это вырвалось у него вслух. Потому что Таисия взвилась:
– Что-о-о?! Выходит, я идиотка?!
Пришлось извернуться:
– Я не про вас, а про Мотову. Чего лезет не в свое дело? Бригада ей напинает…
В классе захихикали.
– Марш на место, – велела Таисия со стоном (что за кретинами, мол, наградила меня судьба). – А этот самый… Расковалов… если кого-то еще напинает, пойдет к директору…
Захихикали сильнее. Все, даже первоклассники, знали, что муж директорши Фаины Юрьевны владел в Столбах двумя продуктовыми магазинами, влип весной в историю с просроченным товаром и обысками и теперь боялся милиции пуще пожара и СПИДа. И Фаина вместе с ним. Они даже мимо постовых проходили со сладкими улыбками. А отец Бригады был в Столбах большой милицейский чин…
Вечером, вернувшись из своей „Орхидеи“, Марьяна разглядывала Инкины истерзанные штаны и причитала. Ругала Бригаду и заодно Инки. Он не огрызался – а то ведь она не станет ремонтировать, и как тогда быть? Переминался рядом – насупленный, тощий, в обвисшей футболке и штопаных колготках. Инки не очень стеснялся носить колготки – ни раньше, ни теперь, в четвертом классе. Удобно было и тепло, холод не липнул к ногам. К тому же под брюками все равно не видать. А если в раздевалке, перед физкультурой, всякие там Хрюки и Майоры начинают хихикать и обзывать Машей и Танечкой, то насрать на них. Тем более что Инки не один такой. Только у Валерки и Саньки Тавдеевых не было такой густой штопки на коленях. Но ее все равно не видно. А вот зашитые места на брюках будут, наверно, заметны…
Однако Марьяна (она все-таки иногда хороший человек) зашила так, что следов ремонта и не разглядеть. А когда погладила, брюки стали опять как новые. Только бы снова не попасть в переделку… Инки так и сказал:
– Спасибо, Марьяна. Лишь бы опять не привязались, гады…
В это время пришел Вик, и Марьяна вдруг напустилась на него:
– Ты вот ходишь тут, а ни разу не спросил, какая у мальчонки в школе жизнь! А его там со свету сживают, новый костюм чуть не в клочья испластали. Кто-то должен заступиться за ребенка! А если другого мужика в доме нет, то кто?
Оказалось, что Вик хотя и смирный с виду, но вовсе не трус. По крайней мере, учителей он не боялся. И назавтра, когда у четвероклассников кончался последний урок, Вик появился в школе. Встретил в коридоре Таисию и сказал, что надо поговорить. Об ученике Гусеве.
– А вы, собственно, ему кто? – Таисия уже знала, что отца нет.
– А я, собственно, ему знакомый. Моя жена присматривает за ним, пока мать в отъезде… Это что-то меняет?
– Меняет. Насколько я вижу, присматривает она недостаточно. Он не вылазит из троек. Давайте я покажу вам журнал…
Они вернулись в класс (Инки тоже), но Вик смотреть журнал не стал и сказал, что пришел интересоваться не оценками. Он хочет знать, почему к мальчишке пристает всякая шпана, а они – то есть педагоги и наставники, которые вроде бы обязаны защищать своих учеников, – ничего не делают и хлопают ушами.
Таисия сказала, что она ничем не хлопает, а кто к кому пристает – это еще неизвестно. Гусев сам ведет себя вызывающе и восстанавливает против себя окружающих. Вчера, например, он ее, свою учительницу, назвал идиоткой!
– Вот вранье-то! – возмутился Инки.
– Вот видите, видите! Как он разговаривает!
– А если вранье, как разговаривать? – сказал Инки.
Вик свел белобрысые бровки.
– Иннокентий, ты обожди… Если он, Таисия Леонидовна, разговаривает грубо, поставьте двойку за поведение. А то, что семиклассники его лупят и деньги с него трясут, это все равно недопустимый факт. Тут не надо смешивать разное понимание…
– А никто и не смешивает! Я интересовалась семиклассником Расковаловым, это вполне благополучный школьник. Учится почти без троек, ни в чем плохом не замечен. У него прекрасная семья, отец подполковник милиции, не раз бывал в горячих точках, вел себя там героически. И сына воспитывает в самых строгих правилах…
– Похоже, так и воспитывает… – сказал Вик, глядя мимо Таисии.
– Что вы имеете в виду?
– Да ничего… Видел я этих витязей в сизом камуфляже. И в мирное время, и в деле, на зачистках… Воспитатели… – Инки увидел, как натянулась кожа на лице у Вика.
– Это… не вам судить! У подполковника Расковалова награды!
– У многих награды, – скучновато заметил Вик. – Только не все ими брякают при народе…
– Не знаю, кто чем брякает! Но Расковалов – отец своего сына! А вы… еще неизвестно по какому тут праву… Думаю, комиссия при районной администрации должна заинтересоваться, почему ребенок живет с посторонними людьми, а мать болтается неизвестно где…
– Вы мою мать не трогайте, – Инки тяжело поднял глаза. – Это вы сами, наверно, болтаетесь, а она ездит в командировки… Вик, пойдем…
Дома, узнав, какой был разговор, Марьяна изругала Вика и хотела прогнать его. Но Инки сказал, что Вик все говорил правильно. Марьяне, кажется, это понравилось, хотя она и заявила вредным тоном, что все мужики одного поля ягода, одинаковые придурки. Потом велела Инки чистить картошку, и он в этот раз не стал спорить…
Потом он лежал и смотрел, как муха качается на маятнике. Она не только качалась, а дважды подлетала к Инки, погуляла по руке, сидела на заштопанном колене и затем снова улетела под ходики. Те выдавали свое „дагги-тиц“ слегка сердито. Наверно, злились на Бригаду и Таисию…