Даша записалась на логопедические курсы, читала по ночам статьи в Интернете, покупала медицинские книги, искала статьи на английском и сама переводила их. И занималась, занималась, занималась с Олесей. Попутно нашла еще четырех мам с похожими проблемами, и они обменивались опытом, вместе размышляли, что бы придумать новое для обучения своих детей.
В шесть лет Олеся говорила уже чисто и хорошо, куда лучше большинства сверстников. Даша вздохнула спокойно, решив, что наконец-то можно возвращаться к работе. Но неожиданно сосед по дому, пристально наблюдавший за успехами ее и Олеси, попросил логопеда-самоучку поработать с его внуком, в пять лет упорно не желавшим выговаривать половину алфавита. Так Даша и начала заниматься тем, что вовсе не считала своей специальностью, – стала учить говорить теперь чужих детей.
Педагогом она оказалась прекрасным, и ее «передавали» знакомым и знакомым знакомых, когда собственные дети клиентов начинали говорить вполне достойно. В последний год Даша даже смогла осуществить свою давнюю мечту – вставать с постели не тогда, когда необходимо куда-то спешить, а в то время, когда хотелось ей самой. Она просыпалась в начале девятого, быстро делала все домашние дела и к девяти часам была готова к большой прогулке. Проша ложился на коврик у входной двери заранее и начинал ждать, когда же раздастся позвякивание карабина на поводке и хозяйка скомандует: «Гулять». Гуляли они по часу, а теперь, когда в двух шагах от их дома был такой огромный лесопарк, и по полтора. Только после этого Даша начинала занятия.
Правда, иногда все же случались непредвиденные обстоятельства, и приходилось силком вытаскивать себя из теплой постели, выпивать огромную чашку кофе и бочком прокрадываться мимо Проши, укоризненно смотревшего на Дашу огромными, как сливы, карими глазами. Сегодня таким непредвиденным обстоятельством была бабушка Никиты Барсукова – Инна Иннокентьевна. Даша часто думала, что у человека, назвавшего ребенка именем Инна при Иннокентии-папе, должны начисто отсутствовать слух и вкус.
Сегодня Инна Иннокентьевна была в ударе. Пока Даша раздевалась в прихожей, она поведала ей о проблемах с машиной, обругала походя папу Никиты, своего зятя, и одним словом уничтожила зеленую курточку Даши, которой та очень гордилась.
– Миленькая на вас вещица, – заметила Инна Иннокентьевна. – Я, правда, не сторонник распродажных вещей, хотя, если нет выбора…
«Вот именно, нет выбора, – чуть не сказала ей Даша. – Не у каждого есть возможность одеваться исключительно за границей, и вовсе не потому, что одни глупые, а другие умные, а потому что жизнь у людей устраивается по-разному». Сама Инна Иннокентьевна была вдовой московского чиновника и последние пять лет жила припеваючи на то, что «незаметный служащий» оставил после себя. Ее огромный джип-внедорожник ненавидели все соседи Барсуковых, потому что, приезжая в гости к дочери и внуку, Инна Иннокентьевна, не задумываясь, бросала машину у чужих гаражей, прочно перекрывая все въезды и выезды. Причем сигнализацию на машине она не включала, поэтому пинки по колесам черного монстра ничего не давали – Инна Иннокентьевна отгоняла машину тогда, когда нужно было ей, а не каким-то неудачникам на «Дэу» или, прости господи, «Хундаях».
– Так чем мы сегодня займемся? – поинтересовалась бабушка Никиты, прочно обосновываясь в кресле. – Мальчик так ужасно говорит! Вот, помню, я в его возрасте…
С возрастающей тоской Даша слушала воспоминания Инны Иннокентьевны о ее юных годах и чувствовала, что опять попала в ловушку. Инне Иннокентьевне нужен был слушатель, и она использовала любого несчастного, подворачивающегося ей на жизненном пути.
– Никита, – кипятилась тем временем дама, кивая на насупившегося мальчика, – он даже букву «ч» не выговаривает! Вот как так можно, объясните мне как логопед!
Даша вспомнила «распродажную вещь» и почувствовала, что терпение ее лопнуло, как воздушный шарик.
– Объясняю как логопед, – вежливо и сухо произнесла она, глядя мимо Инны Иннокентьевны. – На сегодня я вижу единственную причину, по которой Никита не освоил данный звук, – лично вы. Мне неловко вам это говорить, но чем раньше мы начнем заниматься с Никитой наедине, тем быстрее он научится выговаривать все звуки.
Даша ожидала, что бабушка Никиты разразится длинной тирадой, но Инна Иннокентьевна окинула ее долгим взглядом, поднялась из кресла и молча вышла.
– Ну что же, дружочек, давай заниматься, – обратилась Даша к мигом повеселевшему мальчику. – Дай-ка мне ладошки. Смотри, вот тут поскакал зайчик, а за ним гналась лиса…
Через час с лишним выдохшаяся Даша вышла из комнаты, оставив довольного Никиту разбираться с новой игрой, и побрела по коридору, чтобы найти бабушку мальчика. Дойдя до кухни, она остановилась. Из-за прикрытой двери доносился рокочущий голос:
– Если это твой хваленый профессионал, Ирина, то ты просто дура. Ты не видишь, что ли, что у Никиты нет никакого прогресса? Твой сын деградирует! И сколько она берет за одно занятие? Сколько?! Да ты с ума сошла!
Даша повернулась и пошла обратно.
– Никита, найди, пожалуйста, бабушку, – попросила она мальчика, вернувшись в детскую. – И скажи, что мы закончили заниматься.
Когда Никита вышел, Даша потерла виски и зажмурилась. В голове гудел колокол, как бывало всегда, когда ей приходилось рано вставать.
– Вы уже закончили? Так быстро?
В дверях выросла монументальная фигура Инны Иннокентьевны, облаченная во что-то изумрудное и драпирующее.
– Занятие идет час с небольшим, – отозвалась Даша ровно. – Сейчас половина одиннадцатого. Я приехала в девять.
– Да нет, к вам у меня нет никаких претензий, – пожала плечами Инна Иннокентьевна. – Идите получите ваш гонорар.
Складывая в кошелек мятые купюры, Даша испытывала ощущение брезгливости и унижения. Она сама понимала, что это глупо, что нужно уметь защищаться от таких вот дам непробиваемым щитом равнодушия, но у нее никогда не получалось отгораживаться. Вежливо попрощавшись и получив в ответ приторно-ласковую улыбку от Инны Иннокентьевны, Даша вышла из подъезда с совершенно больной головой. Она побрела в сторону автобусной остановки, но через два шага остановилась. По тротуару бегал туда-сюда полный лысоватый мужичок, ежесекундно вытирая платком блестящую лысину. Одного взгляда Даше хватило, чтобы понять, в чем дело: грязная белая «девятка» была припаркована в углу двора, перед мусорными баками. Выехать из закутка водитель никак не мог – вплотную к его машине стоял внушительный джип, уже знакомый Даше.
– Нет, ну что с такими делать, а?! – обратился страдалец к Даше, заметив сочувствие на ее лице. – Стекла в машине бить – так себе дороже встанет. В милицию звонили – там нас просто подальше посылают. Вот как нагрянет эта сука раз в неделю, так хоть на метро езжай! И ведь никогда не знаешь, куда она тачку свою приткнет в следующий раз. Черт возьми, хоть бы ее джип угнали, что ли! – высказал он наконец заветную мечту.
– Вы знаете, – деликатно заговорила Даша, стараясь не вспоминать семейство Барсуковых, – мне муж как-то рассказывал, что они с друзьями в подобном случае очень простую вещь сделали: крошек хлебных на капот насыпали.
– И что? – непонимающе хмыкнул мужик.
– Да ничего особенного. Просто голуби со всего двора слетелись.
– Обгадили! – догадался водитель, светлея лицом. – Слушайте, да ведь… О, гениально!
Он стремительно бросился к подъезду, что-то возбужденно бормоча себе под нос. Даша разобрала только «Да хоть всю машину!». Громко хлопнула подъездная дверь, и во дворе наступила тишина. Со смешанным чувством удовлетворения и стыда Даша бросила взгляд на блестящий джип и побежала со всех ног к остановке.
В четверг Даша опять увидела Петра Васильевича. Она обрадовалась и сама удивилась своей радости: подумаешь, случайное знакомство, что тут такого? Но Петр Васильевич был, казалось, рад видеть ее ничуть не меньше. Поцеловав ей руку, он опять предложил прогуляться, и они долго ходили по лесу вдвоем, а из кустов то и дело выныривал довольный Проша. На сей раз Боровицкий больше расспрашивал, а Даша рассказывала о себе. Старик слушал с интересом, очень внимательно, и Даша неожиданно пожаловалась на Инну Иннокентьевну, хотя вовсе не собиралась обсуждать неприятную женщину, тем более с почти незнакомым человеком.
– Дарья Андреевна, сударыня вы моя, – успокоил ее Петр Васильевич. – Если вы полагаете, что сия дама бросила замечание про вашу прелестную курточку случайно, то вы очень и очень заблуждаетесь. Она именно хотела вас задеть, и у нее прекрасно получилось.
– Но зачем? – удивилась Даша. – Я ее не обижала, скорее даже наоборот. – Она невесело улыбнулась, вспомнив бесконечные рассказы Инны Иннокентьевны о ее насыщенной жизни.
– А дело тут вовсе не в обидах, – возразил Боровицкий. – У определенного сорта женщин такая, знаете ли, тренировка, чтобы навыки кусания не пропадали. Вы никогда не обращали внимания, что есть люди, которые норовят любому человеку в разговоре сказать хоть маленькую, но гадость? Причем частенько весьма успешно маскируют эту гадость под комплимент. Ну так вот ваша дамочка из их числа. Бывает, поговоришь с подобным человеком – хоть вроде ничего особенного он и не сказал! – и остается какое-то ощущение неприятное, а настроение испорчено вдребезги. Начнешь прокручивать в голове разговор, и иногда всплывает, куда он тебя куснул, а другой раз, сколько ни вспоминай, и сообразить не можешь. Только одно средство помогает – надо вычислять таких людей и постоянно помнить об их, так сказать, увлечении. Учитесь толстокожести, милая Дарья Андреевна, причем толстокожести избирательной – вот вам мой стариковский совет. Кстати, о толстокожести. Хотел вас спросить: отчего ваш Проша прихрамывает? И почему он, собственно, Проша? Обычно таким породистым собакам, по моим наблюдениям, дают более эффектные клички. Или такие, знаете, с претензией на изыск. Вот, например, Бакс одно время было очень в моде.
Даша улыбнулась и объяснила:
– Проша – потому что у нас фамилия Пронины. Мы ему ничего специально не придумывали, как-то само получилось – Прошка и Прошка. А хромает – потому что он бракованный.
– Я всегда полагал, что бракованных щенков от породистых собак уничтожают, – удивился Петр Васильевич.
– Ну что вы! – покачала головой Даша. – Может, где-нибудь в Европе их и уничтожают, а у нас продают точно так же, как и всех остальных, только дешевле. Прошу моему мужу на Птичьем рынке вообще чуть ли не даром всучили.
И Даша вспомнила, как три года назад отправившиеся на рынок за рыбками Максим и Олеся вернулись с черным щенком, постоянно поскуливавшим и не наступающим на переднюю лапу. Даша хотела их отругать, но у нее язык не повернулся, и следующие шесть месяцев они с мужем исправно возили щенка к ветеринару, перебинтовывали лапу особым образом, приучали собаку, оказавшуюся неожиданно умной, не срывать повязки. В конце концов у Проши осталась лишь слабая хромота, что, как объяснил ветеринар, было большим достижением.
– Повезло вам, – прямо сказал собачий доктор, – у пса связки порваны, а срослись черт знает как. Хорошо, что вы его таким маленьким взяли и сразу лечить начали. Молодцы! Ну и я, конечно, постарался, – скромно добавил он. – Но еще предупреждаю: он у вас будет много болеть – иммунитет у мастино никуда не годится.
Но Проша болеть не спешил и через два года превратился в собачью лошадь, как его называла Олеся. Практически никем из семьи не обучаемый, он понимал все команды и всегда внимательно прислушивался, когда речь заходила о нем. Когда кое-кто из знакомых говорил Даше, что можно было бы им купить и здоровую собаку, она ничего не объясняла и только с сочувствием смотрела на того человека.
– М-да, вы с супругом действительно молодцы, – заметил Петр Васильевич, выслушав ее рассказ. – Кстати, мы с вами сделали круг.
Они стояли под той же самой сосной, под которой встретились час назад. В развилке между двумя ветками Даша заметила черный провал дупла.
– Смотрите-ка, Петр Васильевич, – она легко дотянулась до углубления в стволе. – Здесь, наверное, чье-то гнездо было.
– Хм, а ведь дупло может нам с вами сослужить неплохую службу… – сообщил Боровицкий, приподнимаясь на цыпочки и заглядывая внутрь. – Нет, гнезда никакого тут не было, потому что оно неглубокое, а вот приспособить его для себя мы с вами вполне можем.
– Приспособить? – не поняла Даша.
– Видите ли, Дарья Андреевна, у меня сейчас нарушается привычный график приездов, и я буду узнавать день следующего визита только после посещения пансионата. Так вот, поскольку мне не хотелось бы жертвовать нашими совместными прогулками, я могу оставлять вам в дупле записочки. Что вы думаете по этому поводу?
Даша только было собралась ответить, что вообще-то у нее имеется сотовый телефон, да и у Петра Васильевича тоже, но взглянула на старика и… промолчала. Боровицкий прямо-таки с воодушевлением смотрел на старую сосну, глаза его горели, и она просто улыбнулась и кивнула. Записочки так записочки. В конце концов, если старый и мудрый человек хочет немного побыть ребенком, то ей стоит его поддержать.
«Значит, старый ублюдок решил тряхнуть стариной. Нет, ничего у тебя не получится. И знаешь почему? Потому что за тобой слишком много долгов. Ты должен моему отцу, должен моей матери, но в первую очередь – мне. А ты хочешь увильнуть от своей обязанности, прикрыться лохматой стервой, использовать ее – и все только для того, чтобы оставить меня ни с чем? Но я был готов к этому! Еще отец предупреждал, что от тебя можно ждать чего угодно, и он был прав. От тебя действительно можно ожидать очень многого…
Но есть кое-что, чего даже ты, такой умный и понимающий, не знаешь. Ты не знаешь, что от меня тоже можно ожидать чего угодно».
Глава 2
За следующие две недели совместные прогулки и разговоры с Петром Васильевичем вошли у Даши в привычку. Идея с записочками, следовало признать, оказалась просто замечательной. Заглядывая в темное дупло почти каждое утро, Даша с интересом ожидала: увидит она там белую бумажку или нет? Иногда там лежала не бумажка, а открытка, а пару раз обычный конверт. Но всегда в нем содержалось одно послание: «Уважаемая Дарья Андреевна, буду на нашем с вами месте…», а внизу четко, разборчиво Боровицкий приписывал день недели. Далее шла красивая подпись с длинным росчерком на конце. Все это было необычайно увлекательно, хотя Олеся и Максим всячески вышучивали Дашу.
– Мама заделалась бойскаутом, – на полном серьезе рассказывала Олеся бабушке, матери Максима. – Она перевязывает лапы белкам и оставляет секретные послания в дуплах. Вот вчера купили палатку. Даже не знаю, куда она сейчас отправится – может быть, в горы?
Даша смеялась вместе с ними, но на следующее утро высматривала записку в дупле с тем же радостным ожиданием. И совсем хорошим день получался, если под сосной она видела знакомую фигуру в светлом костюме, а подходя ближе, улавливала слабый запах одеколона, давным-давно вышедшего из моды.
Радостное предвкушение встречи никогда не обманывало ее. Боровицкий был прекрасным собеседником и таким же хорошим слушателем. Эрудиция его была, казалось, неисчерпаема, и Даше доставляло огромное удовольствие просто слушать, как он неторопливо рассуждает о чем-нибудь, время от времени поворачиваясь к ней и вопросительно заглядывая ей в глаза, словно пытаясь удостовериться, что она с ним согласна. Он был всегда элегантен и всегда галантен. В его отношении к ней проскальзывало что-то покровительственное, словно именно она была старой женщиной, а он мужчиной средних лет. Про себя Даша прозвала его аббатом Фариа: частенько случалось так, что после бесед с ним ей становилось понятным то, на что в течение долгого времени она не могла найти ответа. Петр Васильевич скупо рассказывал о себе, но у Даши сложилось впечатление, что у него есть дети и что его отношения с ними оставляют желать лучшего. Впрочем, Боровицкий не вдавался в подробности, а она не расспрашивала. У них было много других тем для разговоров.