Но сын такого желания не изъявлял, ни в двадцать, ни в двадцать пять, ни в тридцать. Созрел он только в тридцать два, когда отец уже начал беспокоиться, не влился ли его Митенька в стройные ряды гомосексуалистов, или того хуже, импотентов. Но не влился, как оказалось, поскольку сын наконец окольцевался.
Итак, Митя привел в дом жену: милую, тихую, нежную Сонечку. Где только откопал такую незабудку? Личико одухотворенное, голосок тихий, волосы в косичку, все три платья закрывают колени. То ли училка, то ли воспиталка. Естественно, писала стихи и много читала. Была чистюлей и очень любила готовить. До замужества жила с мамой и кастрированным котом. Ей было чуть за тридцать, но она, как пить дать, до первой брачной ночи оставалась девственницей. Базилю она нравилась. Конечно, сам он на такой пресной особе никогда бы не женила, но для Мити она была просто находкой.
Первый месяц молодые жили хорошо: Сонечка вязала салфетки крючком, пекла блины, убиралась, стирала и гладила, а ночами читала мужу стихи (точно, читала – Базиль под дверью подслушивал). Мите, судя по всему, все это нравилось, даже ночные рифмочтения. Но через какое-то время стал Базиль замечать, что сынок приходит с работы все позже и позже, блины ест с меньшим аппетитом, а стихов вообще не слушает – храпит ночами так громко, что окна дрожат. Любовницу завел – решил Базиль и очень за сына порадовался. Оказалось, зря, ни о какой любовнице и речи нет, просто Митю до зубовного скрежета раздражает его милая, нежная, идеальная жена. Все в ней: ее голос, походка, косичка; все, что она делает: салфетки, пироги; все, что сочиняет: стихи, поэмы, оды – все это Митя не выносил!
Это от сексуальной неудовлетворенности, решил Базиль, и дал сыну совет: «Разводись».
Митрофан развелся и больше не предпринимал попыток не только жениться, но даже завести с женщиной полусерьезные отношения. Так до сих пор и живет монахом, думая только о работе: убегает чуть свет, возвращается глубоким вечером с толстой папкой подмышкой и до ночи изучает ее содержимое. Базиль как-то заглянул в одну, хотел проверить, не посматривает ли сынуля втихаря порнофотографии, прикрыв их картонной папкой с надписью «Дело», но нет, вместо соблазнительных красоток на снимках были изображены трупы далеко не соблазнительного вида… Это как же надо любить свою работу, чтоб по собственной воле глазеть на такое безобразие в часы досуга! Хоть бы в кафе сходил, в кино, в стрипклуб, наконец, так нет, сидит вечерами на диване, грызет сыр с тухлятиной и читает свои дела с таким увлечением, будто это великие произведения гениальных авторов…
Пока Базиль гонял в голове эти мысли, к церковному забору подгребла куча оборванцев, вынырнув из-за мусорных бачков, стоявших во дворе соседнего дома. От нее отделился один: рябой, синеносый, с бельмом на глазу, и вихлястой походкой направился к сидящему на каменном выступе Голушко.
– Ты че тут расселся, дядя? – спросил он, смачно сплюнув через гнилые зубы. – Здеся все места заняты.
– Я просто сижу, отдыхаю.
– А ну катись отсюда, гнида, пока тебе бока не намяли! Здеся просто не сидят, понял? – И воинственный нищий сунул под нос Базилю покрытый цыпками и волдырями кулак.
Василий, прищурившись, глянул поверх кулака в глаза оборванца и процедил:
– Ты на кого батон крошишь, вша поднарная?
– Че? – опешил рябой.
– Ты кого «гнидой» обозвал, чмо? Да за такие слова… – Базиль продемонстрировал свой кулак: крупный, покрытый старыми белыми шрамами и такими же старыми синими наколками. – За такие слова я тебе глаз на жопу натяну… Понял?
Даже несмотря на то что за последние десятилетия тюремный жаргон сильно изменился, рябой Базиля понял.
– Прости, братан, – пробухтел он, пятясь. – Прости, не врубился я, что к чему… Думал, ты тут поработать решил, а у нас строго – чужаков без прописки не пускаем…
– Канай давай отсюда, пока я добрый…
– Так ты местечко мое занял…
– Сказал – отдохну, уйду, – прикрикнул на оборванца Базиль, затем вынул из кармана сотовый телефон, чтобы позвонить сыну.
Мобильник был старый, давно не модный «Сименс С25»: крупный, квадратный с большой, обкусанной кем-то антенной, но Базиль привык к нему и ни за что не соглашался принять от Мити в подарок другой, более современный. Этот он нашел на помойке пять лет назад, в те времена о такой роскоши, как сотовый телефон, основная часть населения только мечтала, поэтому Василий, обнаружив разбитый аппарат в бачке, не побрезговал его вынуть. Оказалось, что «Сименс» не совсем «убитый», его еще можно починить. Базиль починил (для него это раз плюнуть!) и с тех пор с аппаратом не расставался.
– Слышь, братан, – обратился к Базилю склочный попрошайка. – Тут фигово ловит, ты за угол заверни…
Голушко надменно кивнул, поднялся с насиженного места и, как подсказывали, завернул за угол, но не потому, что искал, где лучше ловит (его аппарат везде ловил одинаково хорошо), просто ему надоело пристальное внимание церковных попрошаек.
Только Базиль обогнул забор, как наткнулся взглядом на раздрызганный милицейский «козел», стоявший у подъезда старинного трехэтажного особняка. Из кабины драндулета высовывалась знакомая вихрастая голова Митиного приятеля Лешки Смирнова.
– Леха! – окликнул его Василий, направляясь через двор к «козелку». – А где Митя?
Смирнов удивленно уставился на Базиля и вместо ответа спросил:
– А вы что тут делаете?
– Мимо шел. Где Митя?
– Разговаривает с соседями потерпевшей, а что?
– Да я ему шарф купил, хотел, чтоб он примерил…
– А зачем шарф примерять, это ж не пиджак, который может жать в плечах?
– Надо посмотреть к лицу ли, – наставительно сказал Базиль.
– А до вечера это не может подождать? У нас все же работа…
– Может, – смилостивился Базиль и с едва сдерживаемым любопытством спросил: – Что у вас случилось?
– Убийство.
– Все ясно! Значит, сегодня ночью Митька опять будет фотографии жмурика разглядывать! – Базиль сплюнул. – Было бы на что смотреть!
– Василь Дмитрич, поверьте, – Леха стыдливо откашлялся, – там есть на что посмотреть…
Он хотел еще что-то добавить, но не стал, потому что к машине подошел Митрофан с гневным возгласом:
– Это не дом работников искусства, а интернат для слепоглухонемых!
– Как я понимаю, соседи ничего вразумительно сказать не смогли? – хмыкнул Леха.
– Они и не пытались! – гаркнул Митрофан, а потом несвойственным ему фальцетом запищал: – У нас не принято подглядывать за соседями… Мы люди интеллигентные… – Он закатил глаза. – Богема, блин!
– Да уж, из этих людей искусства те еще свидетели! – поддакнул Леха.
– Тут еще что плохо: дом стоит в стороне от остальных, проезжая часть далеко, и двор закрыт церковным забором – поэтому на случайных свидетелей рассчитывать не приходится!
– Может, со сторожем с автостоянки поговорить? Она тут недалеко, у соседнего дома…
– С дворником тоже побеседовать не мешает…
– Вы лучше прицерковных попрошаек расспросите, – подал голос Базиль. – Кто-то из них, наверняка, ночует, не отходя от рабочего места…
– Папа!? – полувопросительно, полувозмущенно протянул Митрофан. – А ты тут как оказался?
– Шел мимо, увидел вашу машину, решил подойти поздороваться.
– Здравствуй, папа, и… до свидания! Я на работе, так что…
– У сторожа автостоянки спросите, знакома ли им машина желтого цвета марки «Фольксваген»-жук…
– Это еще что за «жук»?
– Девушка на такой машине чуть меня не сшибла…
– И ты думаешь подать на нее в суд? – с укоризной спросил Митя.
– Я думаю, что она неспроста так уносилась от этого дома! – повысил голос Базиль. – Думаю, что девушка на той машине может быть подругой, коллегой, родственницей… – Он сделал паузу. – Или убийцей!
– Час от часу не легче! – простонал Митрофан.
– Убийцы любят возвращаться к месту преступления, я читал об этом, – не сдавался Базиль.
– Номер машины запомнил?
– Нет, а девушку да. Могу описать.
– Ну давай, – Митрофан тяжко вздохнул, – описывай.
– Лет не больше тридцати. Красивая, даже очень. Волосы русые, глаза светлые, нос римский…
– Когда ж ты успел разглядеть какой формы ее нос?
– У меня фотографическая память… на красивые женские лица.
– Особые приметы?
– Скорее всего, очень маленького роста, не больше метра пятидесяти – над рулем была видна только голова…
– Отлично, Василий Дмитрич, – совершенно искренне похвалил старика Смирнов. – Все бы наши свидетели имели такую память и способность к логическому мышлению.
Ободренный похвалой, Базиль с энтузиазмом предложил:
– А хотите, я церковных попрошаек сам расспрошу? От вас они могут что-то из вредности утаить, а мне все как на духу…
– Папа, – строго проговорил Митрофан. – Тебе пора идти домой, варить рассольник.
– Митя, я хочу помочь…
– Ты уже помог – описал девушку, больше от тебя ничего не требуется…
– Но…
– Папа, пожалуйста! – взмолился Митрофан. – Дай мне спокойно работать!
– Ладно, я ухожу, – обиженно буркнул Базиль и, демонстративно не глядя на сына, попрощался с Лехой – До свидания…
– До скорого, Василь Дмитрич! – кивнул в ответ Смирнов. – Пока!
Базиль неспешно отошел от «козла», завернул за угол, прошел по тропке, но направился не к автобусной остановке, а к церковным воротам, у которых паслись давешние попрошайки. Рассольник он всегда успеет сварить!
Марго
Желтый «Фольксваген» вкатил на стоянку «Экзотика» на такой бешеной скорости, что гуляющие по асфальту голуби едва успели отлететь. Из кабины тут же показалась взлохмаченная голова Марго, затем и она сама – девушка буквально вывалилась наружу, бухнувшись в ноги проходящей мимо Мадам.
– Милочка, что с тобой? Ты не заболела? – Участливо заговорила та, поднимая Марго с асфальта.
– Афа…Афа-фа-фа, – невразумительно забормотала Марго, стуча зубами. – Афа!
– Ты пытаешься лаять или говорить об Афродите?
– Афа… Афа-фа умерла!
– Что? Что ты сказала?
– Ее убили! – истерично выкрикнула Марго и опять начала заваливаться на асфальт.
Мадам подхватила ее за подмышки и поволокла к своему флигельку. Хозяйка была дамой в теле, а Марго весила не больше сорока пяти кило, поэтому добрались они без проблем и быстро, и спустя пару минут девушка уже полулежала на тахте, икая и всхлипывая, а Мадам стояла у бара, наливая в стопку какую-то коричневую жидкость. Когда Марго начала рыдать в голос, хозяйка протянула ей полную рюмку и скомандовала:
– Пей!
Марго послушно выпила, заела предложенной конфетой и передернулась – напиток оказался жутко противным.
– Что это было?
– Настойка пиона!
– А я думала, вы мне коньяк наливаете, – пробормотала девушка и засунула в рот остатки конфеты, чтобы отбить горечь.
– Тебе бы он не помог… – Мадам отобрала у нее пустую стопку, поставила на стол и, опустившись на кушетку рядом с Марго, велела: – А теперь внятно, четко, без истерики расскажи все, что знаешь.
– Ничего я не знаю! Только видела!
– Я сказала – без истерики, – нахмурила свои выщипанные в ниточку брови Мадам. – Что ты видела?
– Как ее менты выносят! Мертвую!
Мадам на мгновение прикрыла глаза, наверняка, чтобы справиться со слезами – все знали, что Афа была любимицей хозяйки и ее лучшей девочкой, затем открыла их и прошептала:
– Доигралась…
– Доигралась? – переспросила Марго.
– Я ведь ее предупреждала! – Мадам сокрушенно покачала головой. – Никогда меня не слушала… И вот пожалуйста – убили!
– Вы знаете из-за чего? – почему-то шепотом спросила Марго.
– Догадываюсь…
– Из ревности, да?
Мадам расхохоталась.
– Маргоша, какая ты наивная… Ревность! Ха! Из-за нее только в кино убивают!
– Почему же? Вот я смотрела по ТНТ передачу «Цена любви», так там…
– Афродита была шантажисткой!
– Афа? Шантажисткой? – не поверила Марго.
– А ты думаешь, откуда у нее столько денег?
– Как откуда? Из Германии…
– Те марки она давно истратила! Да и что она там заработала! – Мадам махнула холеной кистью. – Мелочь! Десять тысяч за фильм, а снялась всего в десяти…
– Так это сто кусков! – вытаращила глаза Марго.
– Что такое сто кусков для такой девушки, как Афродита? Мелочь на булавки! Одна ее квартира стоит сто двадцать, не говоря о машине, даче, обстановке… А еще счета в нескольких банках… – Мадам опять прикрыла глаза, только теперь это не помогло – по щеке заструилась слеза. – Она копила на старость. Говорила, что в сорок уйдет на покой и переедет жить в деревню…
– Будет сажать редис и разводить кроликов, – закончила Марго.
– Кроликов! – сквозь слезы рассмеялась Мадам. – Ты можешь представить Афу, убирающую дерьмо за грызунами?
Из глаз Марго брызнули слезы, хозяйка тоже перестала сдерживаться – они обе зарыдали, обняв друг друга за плечи.
Первой закончила реветь Марго, она вытерла лицо рукавом футболки (вечно забывала брать с собой платки) и спросила:
– А кого Афа шантажировала?
– Своих любовников, конечно. Клиентов не смела – меня боялась, она знала, как я к этому отношусь…
– И как шантажировала?
– Снимала половой акт с ними на цифровую камеру, именно на цифровую, чтобы фотографии делать!
– Зачем?
– Сейчас покажу, – сказала Мадам, доставая из ящика стола фотоснимок. – Смотри.
Марго взяла фотографию, поднесла к свету, посмотрела. На ней был запечатлен известный городской политик, занимающийся сексом с мужчиной: политик был взят крупным планом, зато его партнер почти не вошел в кадр – на фото было видно только его мужское достоинство и часть спины.
– Это Афродита? – на всякий случай спросила Марго, хотя сама уже знала, что она.
– Да. Но это мы с тобой знаем, что член принадлежит женщине, а другие… – Мадам убрала снимок обратно в стол. – Наши политики, а ты знаешь, что Афа специализировалась по депутатам и их близким помощникам, очень боятся клейма «педик». Секс с проститутками, как выяснилось после случая с одним бывшим генеральным прокурором, не вызывает особого возмущения у народа и коллег. Но секс с мужчиной – это совсем другое! Мы терпим голубых только на эстраде, а в политике – извините! – Она кивнула головой на ящик стола, в который убрала снимок. – Эти фотки шли в ход тогда, когда клиенты отказывались платить за видеозаписи секса с проституткой-гермафродитом. И, если верить Афе, всегда действовали безотказно…
– Вы думаете, ее убили из-за этого?
– Скорее всего, очередной жертве не захотелось платить. Или надоело платить! Афа была жадной: она много требовала и не сразу отставала – трясла мужиков по нескольку раз… – Мадам осуждающе покачала головой. – Она, что называется, борзела… Наверняка, кто-то из ее жертв решил, что легче один раз заплатить киллеру, чем всю жизнь башлять шантажистке…
– Мадам! – вскричала Марго, перебивая хозяйку. – Вы должны сказать об этом милиции!
– Милиции? – брезгливо сморщилась та. – С какой стати я буду что-то рассказывать мусорам?
– О, вы же еще не все знаете! Я не успела вам… – Маргарита опять начала волноваться. – Понимаете, в квартире была расписка, порванная… На много кусков! Они же могут подумать, что это я…
Мадам тряхнула девушку за плечи и приказала:
– Ну-ка успокойся! – Затем, когда Марго перестала трястись, спросила уже более ласково. – Ну что еще ты не успела мне рассказать?
– Я должна Афе пятнадцать тысяч евро, менты могут подумать, что это я убила ее, чтобы деньги не возвращать… А у меня алиби нет!
– Как нет?
– Я здесь уснула в четыре с чем-то и проснулась полдевятого. Вдруг Афу убили именно в это время?
На простоватом, ярко накрашенном лице мадам появилось задумчивое выражение.
– Мне крышка, да? – обеспокоенно спросила Марго.
– По мнению мусоров, пятнадцать тонн – это большие деньги, – ответила та после паузы. – Ты можешь войти в круг подозреваемых…
– А я что говорю! Вы должны им рассказать…
– Я не буду им ничего рассказывать!
– Почему?
– Есть две причины: объективная и субъективная. С какой начать?
– С объективной.
– Все жертвы Афиного шантажа – очень влиятельные люди. Среди них есть даже вице-губернатор…