Славный попался экземпляр! Игорь Святославич глянул на часы. Одиннадцать. С момента его Освобождения прошло всего ничего: короткая толстая стрелка и трех цифирок не миновала… Конечно, пришлось поискать. Но этот – роскошный экземпляр. Еще не заматерел, еще не какой-нибудь охранный буль-терьер или бугор уголовный, еще до этого не дошло. А вот до стадии наглого юнца, молодого хулигана экземпляр уже дорос. Всего-то ему лет семнадцать-девятнадцать. Наглый юнец! Отлично сказано. Машина у него, новенький «Москвич», еще ни царапинки. Оперся о дверцу задницей, курит со всем потребным куражом, во взгляде – ленивое хамство. Ну и куртка у него, конечно, с побрякушками. Тварь! О, как ненавидел Игорь Святославич таких людей с самых детских годочков… Лютой, лютой ненавистью. Что им – ударить? Что им – унизить? Что им – оскорбить человека? Ни за что, просто потому, что он маленький и незаметный, спокойный и порядочный по характеру. То есть не любит озорства. К матери один такой приходил… Сколько лет прошло, забыть его глаза невозможно. За что этот подлец тогда его ударил? Да так, от резвости. С женой Игорю Святославичу тоже не повезло. Она, как выяснилось вскоре после свадьбы – из таковских. Сладу с ней никакого. Впрочем, любимою свою Лилию Игорь Святославич освободил без малого три часа назад, и до сих пор был до краев полон тихой радостью. Свершилось…
Он подошел поближе. Так и есть! Новое Зрение подтвердило догадку. Игорь Святославич увидел, как из глаз и ноздрей наглого юнца сочатся тонкие струйки черной энергии, текут ниже, ниже, прокладывают маленькие руслеца по куртке и брюкам, как дождевые капли на стекле; собираются в маленькую лужицу у самых ног подонка. Да! Это носитель тьмы. Конечно, не столь жуткий и устрашающий, каким оказалась его супруга, но вполне опасный для ближних. И конечно, Освобождение необходимо.
Игорь Святославич направился к молодому мерзавцу. Тот задержал на незнакомом дядьке взгляд, и взгляд этот был встречен радушной улыбкой. Да! Игорь Святославич приступал к ритуалу Освобождения, он нес темному человеку спасение, и вся душа его преисполнилась веселья; конечно, он улыбался юнцу, как родному. Сейчас разверзнутся врата свободы, жизнь, проведенная во мраке, прервется, взамен же придет новая, светлая, исправленная судьба… Кроме того, ничему так не верят люди, как верят они улыбке. Рука не подымается – защититься от улыбающегося человека. Улыбается, значит не желает причинить вреда. Наверное, перепутал с кем-нибудь. Или хочет предложить что-нибудь хорошее. Качественная, грамотная улыбка избавила Освободителя от лишнего риска.
Не переставая растягивать губы, сочась неподдельным радушием, Игорь Святославич вынул из хозяйственного пакета обрезок трубы и тремя ударами раскроил юнцу череп.
Странно, тот умер не сразу. Голова подонка потеряла естественную форму, кровь быстрыми струями стекала на асфальт. Он даже не имел сил пошевелить языком, закричать, застонать. А вот руки у него дергались еще довольно долго. Он упирался пальцами в серую пористую массу тротуара как человек, который хочет то ли отжаться, то ли встать, оттолкнувшись ладонями, но так устал, что сил не хватает ни на то, ни на это…
Игорь Святославич пригляделся. Да! Освобождение произошло. Сочащиеся нити черной энергии пропали, черная лужица на асфальте, видимая только Новым Зрением, исчезла. Ее смыло несколькими алыми лужицами. О, брат! Игорь Святославич испытал к освобожденному светлое, прекрасное чувство. Ему так хотелось наделить его особенной, священной нежностью. Зло и тьма ушли из этого человека, его вновь стоило любить.
Освободитель наклонился к юноше, обхватил его голову руками и повернул лицом к себе. Искра жизни все еще жила в глазах. Прекрасные добрые глаза ровного темно-карего оттенка… как чайная заварка. Игорь Святославич прижался щекой к щеке, не обращая внимания на кровь, ласково погладил освобожденного по спине. От неосторожного движения из височной кости вылетел небольшой осколочек, а вслед за ним – фрагмент грязно-белого пудинга. Тело дрогнуло, прошла последняя судорога. Освободитель поцеловал юношу в губы – так, как давно уже не целовал покойницу-жену; впрочем, быть может, он никогда не целовал ее так. Игорь Святославич подивился своим мыслям. Супруга мертва вот уже – он вновь бросил взгляд на часы – 177 минут, а он все еще по инерции воспринимает ее как живую…
Уложил тело на мостовую. Помахал ему рукой на прощание. Отправился дальше – продолжать светлый поиск, вершить освобождение.
Забавно, для людей непрозревших он, скорее всего, будет выглядеть типичным маньяком. Ретивые сыскари примутся разгадывать его действия, станут выслеживать, охотиться, в конце концов убьют. Маньяк-маньяк, с печки бряк… О, никому не понять его миссии. Какой дар, какой бесценный дар – новая судьба! Его жизнь теперь – бой, его проповедь света – бой, его счастье и высшее оправдание – бой. Он ждал, быть может, всю жизнь; но вот прошла малость и худость, обретено назначение высокое. Конечно, убьют. Но смерть – всего лишь барьер, который не позволит продолжить светлый поиск. Надобно успеть до ее скорого и неизбежного прихода освободить как можно больше новых братьев. Да! Во имя света, во имя истины, да скроется тьма! Когда его попытаются захватить или прикончить, он не станет прятаться. Он примет последнюю усладу последнего боя и, возможно, в последний раз освободит кого-нибудь. А там, за гибельным порогом, он знает, найдется сила, которая позвала его, которая дала ему прозреть, – она оценит его усилия, она не даст угаснуть его счастью!
Игорь Святославич задумался: да так ли уж далеко мертвое от живого? Живое, существующее в скверне тьмы, мертвее чем мертвое, освобожденное для света. Такова истина. Чем была его жена Лилия три часа назад и все двадцать лет до того? Ну, исключая, быть может, первые несколько месяцев после свадьбы? Человеком тьмы, маленьким тираном. Да! Это теперь совершенно ясно.
Стоило увидеть ее один-единственный раз, чтобы осознать ошибочность и трагедию всей их совместной жизни. Как хорошо все начиналось семнадцать лет назад! Он, молодой преуспевающий аспирант на грани защиты, она, художница из провинции с большой творческой амбицией… Через десять лет он понял, что прочно и, возможно, навсегда застрял в ежедневной борьбе с неподатливыми мозгами трех десятков гавриков. Очень шумных. Притом, сколько нервов требуется! Есть люди, которые, став школьными учителями, до конца дней искренне любят и уважают собственную профессию. Для Игоря Святославича эта работа играла роль трамплина, он должен был прыгнуть наверх, пересидев положенное. Но прыжок не состоялся. Он увяз в ненавистной школе. Вероятно, был шанс вырваться. Был, определенно был. Да! Ему не следовало оставлять исследования. В конце концов, есть вечера, выходные. Да ночи, черт побери! Не он один попадал в маленькую бытовую ловушку. Но Лилия оказалась слаба здоровьем, работать не могла, рожать не рисковала… короче говоря, ей требовался уход. На все оптом Игоря Святославича уже не хватило. Еще через четыре года она, по ее словам, немного пополнела. Когда стрелка подлых весов стала зашкаливать за 115 кг, в их семье оживились сексуальные проблемы. Прежде всегда было так: он вымаливал, она иногда и без особой охоты соглашалась. Теперь ситуация переменилась: она требовала, он не находил в себе сил. Два года назад Лилия принялась поколачивать супруга. Он не отвечал: как же, мужчина, невозможное дело. Да и выглядело все это поначалу довольно безобидно. Ну, ткнет, шлепнет, толкнет, что с того. Впервые Игорь Святославич осознал, что дело серьезно, не более года назад. Он тогда потерял сознание. Прежде такого с ним не случалось. Полуразобранная мясорубка это, знаете ли… Кстати, очнулся от пинков. Лилия стояла над ним с сумкой и пошумливала:
– Давай-давай, вставай! Нечего тут театры мне разыгрывать! Актеры мне тут не нужны. Живей подымайся и в магазин шагай. Тоже, разлегся.
Он отер кровь и уехал к знакомому. Пока добирался успел додуматься: что-то здесь не то. Прямая несообразность. Ирреальная ситуация. Во тьме глухого и странного воспоминания, о том, куда именно путешествовал Игорь Святославич в бессознательном виде, плавало одно неприятное ощущение: за ним кто-то наблюдает и насмехается. Злорадствует. Ну. Слово за слово со стариннейшим знакомцем, стопочка за стопочкой, и вернулся Игорь Святославич на третьи сутки, со следами чьих-то ботинок на спине и полной атрофией того сектора памяти, который отвечал за ближайшую неделю. Потом несколько раз это была сковорода, один раз скалка, еще один – табуретка, рецидив сковороды… потом попытался сопротивляться: как же мужчина. Она оказалась намного сильнее. Когда твою голову монотонно, хотя и с приличной скоростью, опускают на крепкий финский стул, придерживая за волосы для лучшего замаха, ромашки и лилии на обоях, оказывается, прелестным образом сливаются в цветущий луг… Выныривая из забытья, Игорь Святославич явственно слышал чей-то злорадный хохот.
Наконец, сегодняшний вечер. Между восемью и половиной девятого. На этот раз – немецкий паровой утюг. Кажется, он готов был убегать от жены по стенам…
– Ты, ничтожество! Убогая свинья! Кем бы я стала, если б не связалась с тобой! У всех моих подруг уже были персональные выставки! – Удар. – Т-ты! Уворачиваться! Подонок, какой же ты подонок! – Удар. Мимо. Кафельная плитка брызгает керамическим дождиком. – Ах, так! Ну, держись, скотина. Ты не мужчина. Ты ни на что не годен. Ни денег в дом принести, ни жену собственную удовлетворить! – Удар. Скользящий, по плечу задело. Первое было неправдой, – он не только работал в школе, но еще и прилично получал по репетиторской статье. Второе – да, но не хочет он этого студня, что поделаешь. – Иди сюда! Сюда, я сказала тебе. Я все равно до тебя доберусь, тварь…
И добралась-таки. Это было очень больно. Кажется, она смахнула с его черепа небольшой участочек кожи с волосами вместе. В тот достопамятный миг то ли боль, то ли некое странное воздействие извне, то ли и то, и другое, сместили важную пружину в голове у Игоря Святославича. Хохот загремел по всей кухне. Лилия вздрогнула, значит, слышит и она. Да и как ей не слышать, когда ее же мерзкий импотентишко нагло смеется в лицо. Она замахнулась. Сознание Игоря Святославича сделало два значительных открытия. На оба хватило секунды. Во-первых, хохочет он сам. Во-вторых, его жена – прислужница тайных сил. Носитель тьмы. Теперь все встало на свои места. Теперь он получил миссию – остановить ее. И таких, как она. Он перехватил Лилину руку. Жена и муж глянули друг другу в глаза. Лилия испугалась. Игорь Святославич утвердился в своей вере. У него прорезалось Новое Зрение. Оно открыло прежде невидимую правду: супруга истекала ручьями темной, злобесной энергии; как широкие ленты черного атласа, эти ручьи охватывали странное, совершенно неженское тело: жвала вместо челюстей, рога вместо прически, какой-то дикий слесарный набор вместо ног. Свершилось преобразование. Исчез добропорядочный супруг, маленький человек, тихий неудачник. Явился Освободитель. Кость монстра хрустнула в его ладони. Утюг с первого удара дошел до мозга…
Полночь застала Игоря Святославича в самом центре Москвы на Белорусском вокзале, в кафе. Вся его одежда, руки, лицо и волосы были забрызгана алой жидкостью, но никто не решался выгнать нежеланного клиента или позвать милицию. Мало кто понимает те механизмы, которые упорядочивают суетливую и небезопасную жизнь ночного вокзала. Тем более не разбирается в ней простая буфетчица. Если кому-то разбили голову, или же он сам сделал это, следует трижды хорошенько подумать, кто он, что он, с кем он и против кого, прежде чем свяжешься с таким вот. Отличная дебютная идея: просто держаться подальше, пока возможно. Посетители настороженно косились на Освободителя, кто-то хмурился, одинокая барышня быстренько вышла. Но лишних разговоров никто не стал заводить. Игорь Святославич, капая чужой и своей кровью на пол, скушал куриную ножку, запил кофе, приветливо улыбнулся женщине за прилавком и был таков. Расплатился, конечно.
Прежде поедания курочки этот счастливый человек освободил две души. До рассвета он прикончил еще двоих.
«Милая моя, солнышко лесное…»
10 июня, поздний вечер, переходящий в ночь
К девятнадцати годам она твердо установила истину, которую однажды постигает всякая женщина, помимо нимфоманок, мазохисток и тех ненормальных, которые позволяют себе тупо влюбляться. Так вот: мужчины это такие существа, с которыми следует разговаривать с позиции силы или никак. Иначе не оберешься неприятностей. Лучшая, излюбленная ее манера общения с самоуверенными самцами: до самого решающего момента держаться побежденной, едва-едва сопротивляющейся, почти покорной, а когда божественная секунда перелома настает, бросать им в лицо каре тузов… Ну, любимый, кто победил? Чье колено и на чьей груди? Кто раб и кто властвует?
О, разумеется, она далека от пошлой мысли использовать грубых скотов ради какого-то там процветания. Конечно, иногда они могут быть полезны, но общаться с ними только ради этого – банальная корысть, низкий стиль. Насколько красивее просто брать над ними верх. Так, чтобы сознание поражения пробивало их многотонную броню, прожигало ее насквозь и поражало утлые самцовые душонки горечью. Мало разбить мужчину, мало унизить его, мало выставить его на посмешище. Требуется сделать так, чтобы он сам до самой тонкой жилочки осознал и прочувствовал, насколько он смешон, жалок, до какой степени он неудачник. Есть риск и есть чистая отрада в таких играх. Какая эстетика! Какая страсть! Не болота похоти а чистый высокогорье честолюбия…
И… да, у Шаталова была преглупая улыбка. Торжествующая, скотская, настоящая мужская улыбка. Если бы научили улыбаться каких-нибудь быков, они улыбались бы намного тоньше. Сколько простецкой самоуверенности расплескалось по шаталовской роже. Надо же! Он ухаживал полгода, раза три бывало так, что вот-вот, и она ему даст. Вот еще чуть-чуть, и все, готово дело. Срывалось буквально из-за глупостей. Когда пришла повестка, он честно сказал: так мол и так, люблю мол, давай договоримся, что как вернусь из армии – поженимся. Ну и она, мол, надо подумать, это, знаешь, такое дело… Родителей нет, никого нет, друган от квартирки ключ дал, ну, давай, мол, то самое. Пошли. Она, понятно, мнется, краснеет, девка, ясно, стеснительная. Он и сам застеснялся. Очень все-таки неудобно, опыта нет. Но, говорили пацаны, если залюбились, все как-нибудь получится. От самых дверей убежала. Конечное дело, Шаталов огорчился. Надо же! Могла бы хоть слово сказать, что ей не так. Уезжала партия бритых на север, уже почти поезд тронулся, а он все глядел: ну, чего ж не пришла? И тут она появилась, выскочила откуда-то, бог весть, вся запыхавшаяся… Вагончики скри-и-и-п тах-тах. Успела его клюнуть в губы, так коротко, что ясно, сладко выходит, а до конца не распробуешь. И, говорит, буду ждать, возвращайся, Сашка.
Уже на подножке вагона Шаталов улыбнулся. Кретин. Им никогда не понять, в какие тонкие игры играют с ними женщины.
Первые три месяца он и сам писем не присылал. Что-то у него не ладилось там. Потом пришла от него… эпистола. С шуточками. Геройски охраняем ваш покой и что-то там из армейского лексикона. У них даже письма похожи. Подруги, у кого скотовозлюбленные на службе, все получили первые послания – с армейских лексиконом. Что такое дух и что такое дед… Когда им худо, они шутят совершенно одинаково. Дурость, серость и нелепость. Она ему коротко: жду, мол, ненаглядный. Ни с кем не того. К концу первого года от Шаталова послания пошли потоком. Она придерживала свой козырь, все ждала удачной ситуации. Игра шла как по нотам. Он, естественно, занервничал: почему не пишешь? Ты! Ты! Ты! почему-не-пишешь? почемунепишешьпочемунепишешь???? Она ему – загадочное письмо. То есть подробно обо всем, и как мама себя чувствует, и какие экзамены в институте, и сколько котят Мурка принесла. Только не о деле. Он, как и требовалось, рассвирепел. Все мужские хамство из него полезло. Какая, пишет, такая Мурка? Какого черта ты мне голову морочишь? Я скучаю по тебе, скажи, что любишь. Вот тогда она метнула на стол джокера.