Перешли к частностям. Этого парня пикантная дамочка называла «мой мальчик», из чего Юрий Петрович и сделал вывод о его возрасте. На самом деле «мальчику» было уже за сорок. Смешно, но бывает: маленький, удобный, под рукой. Но в любом случае «мальчику» уже пора было научиться соображать, чего он, надо понимать, так и не сделал. А кто же тогда она ему? Возраст ее – где-то около сорока, значит, явно не мать, даже если бы назвала себя приемной. Жена? Любовница? Просто знакомая?
Женщина оказалась сообразительней, чем Гордеев думал. И на не заданный ей еще вопрос ответила сама: они с Егором – это с «сидельцем» – давние и близкие друзья. Она подумала, будто прикидывая подлинный смысл слова «близкие», и добавила:
– Были достаточно близкие. До определенного времени. Затем у нас произошло взаимное охлаждение, которое обернулось новой, скажем так, исключительно духовной близостью в те дни, когда с ним случилось это.
– Под «этим» надо понимать его санкционированный переезд в Бутырки? – прохладным тоном осведомился Гордеев.
Это был момент его беседы с посетительницей, когда он сам еще не пришел ни к какому выводу и склонялся больше к тому, чтобы вежливо выслушать даму и найти веские аргументы для отказа. На худой конец, можно ее «перекинуть» кому-нибудь из коллег, у кого совсем нет работы. Да хоть бы и Вадьке Райскому – этот вмиг учует, где денежкой пахнет.
Некоторая неловкость заключалась лишь в том, что эту занятную даму направил именно к нему, Юрию Петровичу, заведующий юридической консультацией, сам «великий и ужасный» сэр Генри, то бишь Генрих Афанасьевич Розанов. Но даже это обстоятельство еще ни о чем не говорило. Тот мог просто из озорства, присущего старому ловеласу и тонкому знатоку человеческих душ, кинуть Юрочке мелкую «подлянку», зная, что он неравнодушен к загадочным и красивым женщинам. «Ах, она вам нравится, коллега? Вы не остыли еще к женским прелестям? Ну так нате, кушайте себе на здоровье!»
Интересно, а где сейчас Вадим? Может, и ему бы послушать?
– Нет, – категорическим тоном произнесла дама.
– Что, простите? – не сразу врубился занятый своими мыслями адвокат.
– Вы спросили про тюрьму, – сухо и неожиданно отчужденно объяснила она, отчего ее лицо приобрело новую прелесть. – Я ответила: нет. Но вы меня не слушаете?
– Напротив. И очень внимательно. Прошу меня извинить, мадам…
– Вы уже забыли, как меня зовут? – искренно удивилась она. И вместе с обворожительной улыбкой на ее щеках обозначились совершенно обаятельные ямочки. – Но Генрих Афанасьевич представил меня вам. Разве не так?
– Я был настолько поражен вашим совершенством, что думал в тот момент совершенно о другом, – многозначительно улыбнулся Юрий Петрович.
Вот такое «коленце» рискнул выкинуть Гордеев. И после этого дама, по его мнению, должна была либо встать и гордо покинуть помещение, либо… Либо остаться, но, возможно, в некоем новом уже для себя качестве.
– О чем же, если не секрет? – Она улыбалась, чувствуя силу своих чар.
Ну давай, давай…
– Боюсь, мой ответ может показаться вам слишком дерзким, а потому лучше умолчу.
– Господи, Юрий Петрович! – засмеялась она и закинула ногу на ногу, чем откровенно подчеркнула прочие свои достоинства. – Извините и мне мою дерзость, но у мужиков на рожах обычно столько всего написано, что прочитать эту «открытую книгу», ей-богу, не составляет никакого труда… Ладно, не отвечайте. – И добавила задумчиво: – Разве что когда-нибудь… – После чего стала снова серьезной и озабоченной. – Повторяю: нет и нет. Он уже был на нарах, когда я встретилась с его матушкой, Варварой Николаевной. Умная и добрая женщина. Во всяком случае, ко мне была.
– С ней что-то случилось? – вежливо спросил Гордеев.
– Почему? – удивилась женщина.
– Вы сказали – была.
– Ах поэтому… Нет. Она сказала мне: Леночка, ты единственная, кто может спасти Егорушку и вытащить его из тюрьмы. Вот тогда я и узнала. Но меня к нему, естественно, не допустили, я ему формально – никто, да теперь уже и во всем остальном – тоже. А матушка была у него, и он рассказал ей, что мог.
– Мне неловко называть вас Леночкой, хотя и хотелось бы, – как бы случайно заметил Гордеев.
– Обойдетесь. Елена Александровна меня вполне устроит. Повторить, чтоб опять не забыли? – просто сказала, без тени иронии или сарказма.
– Не надо, я уже вспомнил. А что же Егор… Савельевич, да?
– Вот видите, а жалуетесь на память.
– Ему уже выдвинуто обвинение? У него имеется адвокат? Кто конкретно?
– Да в том-то вся и беда, что выдвинутое обвинение, как он сказал Варваре Николаевне, притянуто за уши, и понять из него ничего толком нельзя. Какие-то глупости, полностью лишенные всякой логики. Ему, например, инкриминируют вещи, к которым он просто не мог иметь никакого отношения. То есть «загрузили» – это его выражение – тем, о чем он и понятия не имеет. Пришили еще какое-то уклонение от уплаты налогов, которого не могло быть изначально, по определению. Егор – не тот человек. Вдобавок, адвоката себе он нанял также по совету «друзей», а они, как я теперь понимаю, знали, что делать и кого ему рекомендовать. А он послушался, о чем сейчас горько жалеет.
– Так, и давно?
– Что именно? Сидение в тюрьме или вся эта история?
– И то, и другое.
– Началось, я думаю, около двух лет назад. А в тюрьму его препроводили в конце прошлого года, то есть уже больше шести месяцев.
– Ничего себе, и вы только теперь спохватились? А не могло случиться так, что поезд уже ушел?
– Можно подумать, – она иронично хмыкнула, – что вам не приходилось извлекать осужденных даже из колонии!
– Вам-то откуда известно? – удивился Гордеев, с удовольствием, однако, подумав, что у славы есть, конечно, свои издержки, но есть и определенно радующие душу моменты.
– Неужели вы думаете, Юрий Петрович, что я не навела справки, прежде чем отправиться на поиски нужного мне адвоката? – Она обворожительно улыбнулась.
– Ну почему же сразу обязательно я? У нас в консультации есть отменные кадры. Да хоть бы и тот же Вадим Андреевич Райский. Вадик – большая умница, мне нередко приходилось работать с ним в паре. Он достоин только комплиментов.
– Возможно, трудно возражать, когда не знаешь человека близко. Но я слышала несколько иное мнение. Мне говорили, что он большой любитель «микста», а в этом, по моему личному мнению, есть все-таки что-то не очень порядочное. Хотя я могу и ошибаться.
– Вам и этот наш профессиональный термин известен? Это похвально. Только я бы не возводил то или другое действие в принцип. «Микст», как вы, надеюсь, знаете, раз слышали о нем, расшифровывается как «максимальное использование клиента сверх таксы». С одной стороны – вроде как грабеж, а если посмотреть с другой? Вот, скажем, в вашем деле конкретно вам все ясно. Вы, позволю себе заметить, и знакомите меня с ним так, будто все остальное уже не имеет ни малейшего значения. И я вас могу понять. А теперь вернемся к существу. Предположим, я взялся. И для того чтобы правильно составить план защиты обвиняемого в тех-то и тех-то уголовных преступлениях, я должен детально, тщательно ознакомиться со всеми без исключения материалами, добытыми следственным путем. И, возможно, отыскать и выслушать десятки свидетелей. Но у вашего Егора Савельевича уже есть свой адвокат, которого пусть ему даже и навязали, но он же сам с этим согласился, верно? – Гордеев дождался ее кивка и продолжил: – А теперь его придется отстранить от дела. По какой причине? Придется обосновывать. И убедительно, ибо это не детская игра в «хочу – не хочу». Человек работал, рассчитывая на определенный договором гонорар. Это – первое. Но предположим, мы решили эту проблему, и, между прочим, именно мне придется добывать вам доказательства его неспособности или нежелания повернуть дело в пользу обвиняемого. Пошли дальше. Следователь, которому, по вашему убеждению, этот адвокат помогал больше, чем собственному клиенту, естественно, тоже не захочет никаких изменений и станет мне создавать максимальные препятствия при ознакомлении со следственными материалами. Допустим, и этот барьер мне удастся преодолеть. Возникает следующая проблема. Если Егора Савельевича подставили нечистоплотные люди, которые, по его мнению, «загрузили» его собственными грехами, то, поверьте мне, они и доказательства его вины предоставили следствию такие, которые не должны были вызвать ни сомнений, ни двояких толкований. Согласны?
– Я думала об этом, – кивнула женщина.
– Прекрасно! Мы начинаем понимать друг друга. И вы полагаете, что следователь представит суду какие-то иные доказательства, противоречащие уже выстроенной им версии? Да никогда в жизни. Если эта компания в сговоре, она будет стоять на своем до конца. Иначе дело развалится и следователь получит крупные неприятности. А они ему нужны? Они ему не нужны, Елена Александровна.
– Можете звать меня просто Леной, – машинально сказала она и вздрогнула. – Извините, вырвалось.
– А мне – так очень приятно. Итак, продолжим, Лена. Мы с вами живем не в Америке, где адвокаты могут вести собственное расследование. Здесь, в России, по своему положению я этого делать не имею права. Это дело исключительно следственных органов. Но когда мне надо добыть контрдоказательства, я вынужден нарушать свой статус, понимаете? Ну, может, не сам, но я могу нанять опытных сыщиков в частном порядке и поручить им эту работу. А такая работа стоит иной раз больших денег. Значит, я им должен заплатить из своего гонорара? А что же, в конце концов, останется мне? Это же мой хлеб, извините. Заработал – съел, а нет – так зубы на полку.
– Ну, до этого у вас еще не доходило, – уверенно сказала она.
– Почему вы думаете? – улыбнулся Гордеев.
– Вид внушительный. И потом, голодные люди, как правило, не капризничают.
«Эх, послать бы тебя подальше, дорогая Леночка», – подумал Юрий Петрович, но вслух, улыбаясь, отвечал:
– У меня характер общительный. А вообще-то я – та еще зараза. Но мы сейчас не об этом. А касательно термина «микст», который у вас вызывает откровенную неприязнь, если не сказать большего, могу добавить одну мелочь, которой вам, полагаю, будет достаточно. Ну, скажем, так. Назначая для себя «микст», я тем самым утверждаю класс своей работы, ее профессиональный уровень и возможности. Можно, буду до конца с вами откровенен? Я потом объясню почему.
– Я до сих пор не лукавила. Наверное, не все рассказала…
– Как не все? Разве? – сделал изумленные глаза Гордеев.
– Вы шутите? – спросила она таким тоном, что у него вмиг пропало желание ерничать.
– Разумеется, Леночка… – И помолчал в ожидании реакции. Прошло. – В принципе я могу вместе со своим добрым другом и отчасти учителем, являющимся ныне помощником генерального прокурора, заехать вечерком попить чайку, а может, чего и покрепче – это по настроению, к помощнику генерального прокурора. Просто посидеть, поговорить за жизнь, заодно и посоветоваться по некоторым интересующим меня вопросам. Скажите, много вы видели адвокатов, у которых есть такая возможность? Не уверен. Но вот что я наверняка сегодня сделаю, так это возьму с собой другого своего друга, кстати, директора одного из самых толковых у нас сыскных агентств, и заеду с ним вместе к его дядьке. Тот еще недавно возглавлял Московский уголовный розыск, а сейчас, в министерстве, руководит Управлением по раскрытию особо опасных преступлений. И я попрошу Вячеслава Ивановича навести для меня справки по вашему вопросу. А он наведет и скажет все как на духу – стоит мне браться за дело или нет. Тухлое, как они выражаются, это дело или игра стоит свеч. Ну вот разве что тогда я смогу дать вам определенный ответ, понимаете? Я и сам не покупаю кота в мешке, и другим не предлагаю. Но если возьмусь, то и цену назначу соответствующую. Устроит – прекрасно, а не устроит… У вас всегда остается право выбора.
– А знаете, Юра, – задумчиво кивая и словно бы не замечая своей вольности, сказала Елена, – я, пожалуй, готова с вами согласиться. Вы правы. Смешно!
– Что именно?
– Аналогия возникла смешная. Я подумала, что весь мой долгий рассказ можно было спокойно вложить в одну классическую фразу: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте». Примерно столько же информации, если не читать Шекспира и не видеть спектаклей и фильмов. А вам нужны голые факты, чтобы принять верное решение. И все мои эмоции совершенно излишни. Так?
– В яблочко! – согласился Гордеев.
– Вот видите, – улыбнулась она, – получается, что и я кое в чем разбираюсь… Может быть, я не с того конца начала?
– А есть и другой конец?
– Ох, Юрий, Юрий Петрович, ну конечно, есть… Наверное, я должна была начать с того, что Егора не только подставили друзья. Его еще и… как это называется у бандитов, когда выманивают деньги?
– Некоторые говорят: «развели».
– Да, кажется, он так матушке и сказал: «Меня крупно развели». Я вспомнила. Его ведь поначалу, когда началось следствие, никто и не собирался сажать в тюрьму. Сказали, что можно дать взятку следователю, и тот ограничится подпиской о невыезде. Что и было сделано. Затем последовало следующее предложение, потом еще одно, а только уже потом Егора арестовали.
– И много он заплатил?
– Он сказал, что за три раза заплатил, в общей сложности, двести тысяч долларов.
– Сколько? – не поверил Гордеев.
– Двести тысяч. Для Егора, ворочавшего миллионами, не так уж и много, – объяснила Лена.
– Так, может, его и держат в тюрьме, чтобы доить, извините, дальше?
– Откуда я знаю? Меня к нему не пускают, а матушке он не скажет. Он за нее боится. Даже это немногое сказал под строжайшим секретом. Варвара Николаевна, которая никогда не лезла в дела Егора, чуть с ума не сошла, когда услышала такие суммы.
– У нас несколько сумбурный разговор. А чем он занимается? Откуда миллионы?
– У него сеть супермаркетов в Юго-Восточном округе, бензозаправочные станции «Стандарт», встречали, наверно, если вы автомобилист. Пакет акций нефтеперегонного завода. Автосалон. И так далее.
– Тогда понятно. Еще вопрос: кто его партнеры? Хоть какие-то фамилии назвать мне можете?
– Только те, что называл он сам. Ну самый близкий, как он говорил, и я их не раз вместе видела, знакома… Игорем его зовут, Игорь Петрович Брусницын. Но все его звали Гариком, так ему больше нравилось. Он бывший военный, кажется, полковник в отставке. Крупный такой, безалаберный, бабник – просто жуткий! Там у них какой-то фонд был, вот из-за него и произошла ссора. А до этого друзья – не разлей, как говорится, вода… Гарька мне потом звонил. Это когда Егора уже посадили. Звал приехать к нему, посоветоваться, как выручать. А я как вспомню его глаза – масленые такие, знаете? Как у бритого кота. – Лена поморщилась. – Прямо до рвоты, ненавижу этот тип людей….
– Но, может быть, отчасти вы и явились причиной того, что лучший друг вашего Егора, как вы предполагаете, отправил его в тюрьму? Из-за женщин и не такое случалось на свете. Вы ему отказали во взаимности, а он… воспользовался возможностью насолить сразу всем. С его-то точки зрения, а?
– Любопытный вы больно, Юрий Петрович, – недовольно ответила она, – не там копаете. Я с большой долей уверенности могу сказать, что такие мужики, о которых у нас с вами идет речь, из-за какой-то бабы, вроде меня, не стали бы рвать друг другу глотки.
– Так Егор же и не рвал. Или вы знаете, что было нечто иное?
Елена пристально посмотрела на Гордеева и отрицательно покачала головой:
– Нет, не знаю. Но думаю, что если когда-то, в прошлом, я для Егора представляла какую-то ценность, то уж для Гарика – никогда. Его истинная цель была написана в глазах. Нет, я тут ни при чем.
– Как знать, как знать… – вздохнул Гордеев.
– Да что вы все напускаете на себя бог знает что! Философ доморощенный! Вот вы же, – с неожиданной горячностью заговорила она, – смотрите на меня, как нормальный мужик! И ваши желания у вас тоже в глазах написаны. Но вы же не кидаетесь на меня, не заламываете руки, не швыряете на стол, как…
– А может, я вас просто боюсь? – улыбнулся Юрий Петрович.
– Да будет вам! Боится он… – уже спокойно, с невеселой усмешкой отвечала Лена.
– А тот, значит, не боялся? Я про Брусничкина вашего, – напомнил Гордеев.
– Брусницын, – поправила Елена. – А он вообще ничего не боится. Как всякий, кто лишен совести. Воображаю, что они в Чечне творили…