Найти бы хорошего, порядочного, обеспеченного мужика, устроить наконец свою не шибко путевую жизнь, бывают же такие везения! Но ей, несмотря на все старания, замаскированные под коркой ледяного равнодушия к окружающим, не удавалось отыскать для себя что-нибудь поприличнее и понадежнее одноразовых «шприцев». Этих-то всегда хватало…
Вот вчера привезли симпатичного вроде бы парнишечку с головной травмой. Он долго был без сознания, ему сделали целый комплекс вливаний и положили в реанимацию, где он к концу дня пришел в себя. Открыл глаза, и по его взгляду Наташа увидела, что он уже освоился, понял, где находится, может, и вспомнил те обстоятельства, при которых оказался здесь. Во всяком случае, глаза его были осмысленные. Но что интересно, буквально через час с чем-то к палате, где находился этот парень – Рожков его звали, Владимир Сергеевич, – прибыла охрана. Крупный такой омоновец в форме и с пистолетом в открытой кобуре сел на стул перед дверью в палату, как говорят, в предбаннике, и на всех проходящих мимо смотрел, как на преступников. Прямо хоть документы ему предъявляй! Да кто ж их таскать с собой тут станет? Вот Наташа и рассказала ему, этому омоновцу, кто здесь имеет право проходить и находиться, а кто нет. Он, кстати, тоже уставился на Наташины ноги, прикрытые халатом, будто больше ему и думать было не о чем. Ну, мужики! Ну, кобели!
А этот Вова вдруг таким скромником оказался, что Наташа даже сперва и не поверила. Другой бы уж точно, когда она наклонялась над ним, помогая с капельницей или обтирая лицо влажной салфеткой, постарался как-нибудь половчее запустить пятерню свою к ней под юбку – ведь точно, заманчивое дело! Или грудь маленько «проверить», которая ну прямо так и рвется наружу из-за выреза кофточки. А этот – нет. Смотрел на нее внимательно, но думал, видно, о чем-то своем, причем напряженно. У него даже морщинки на молодом лбу собирались строчками. А потом вдруг произнес:
– Меня никто не спрашивал?
Наташа отрицательно покачала головой, подумала и спросила в свою очередь:
– А должны?
– Почему ты так думаешь? – Он слегка нахмурился.
– Сам же говоришь, – Наташа пожала плечами и добавила: – A там, за дверью, твой охранник, да?
– Какой охранник? – словно испугался он.
– Обыкновенный. Вот здесь, – Наташа провела пальцев у себя над левой грудью, – «ОМОН» написано. И с оружием. А ты чего, большой начальник?
– Не-а, – подумав, ответил Володя. – Просто я большого начальника вожу. Шофер я.
– А чего ж тебя тогда так защищают?
– А я знаю? – помрачнел Володя. – А тебя, сестричка, как зовут?
– Наташей.
– Слышь, Наташа, только между нами, да? Если кто-нибудь про меня спросит, ты не говори. А мне скажи сразу, ладно? Чтоб я знал, – он правой рукой, свободной от иглы капельницы, слегка потрогал перебинтованную голову и спросил: – А чего у меня?
– Совсем ничего не помнишь?
– Да так, местами…
– Чего было-то?
– Машину мою взорвали… – неохотно ответил Володя.
– Господи! А ты где был?
– А я вот как раз и вышел… Задело.
– Ну, парень, считай, в рубашке родился. Но ты много не болтай. Сотрясение у тебя, средней тяжести. Скорей всего. Но это тебя обследовать будут. И проникающее ранение задней части свода черепа. Хирург какие-то щепки вынул.
– А-а, понял, это меня деревянной дверью шибануло. Точно… Давно я здесь, Наташа?
– Вчера утром привезли.
– Ясно… А этот… давно сидит?
– Ну, сразу и сел. Ночью другой был, а сейчас опять он. Стерегут тебя, Вова. Может, ты сбежать хочешь? – Наташа кокетливо поиграла глазами.
– С тобой хоть на край света, – мягко ответил он и закрыл глаза.
И вот же гадство! Так сказал, что у Наташи прямо что-то колыхнулось в груди. И томительно-горячо вдруг стало, до дрожи. А он уже, кажется, спал. Она посмотрела внимательно: глаза были не зажмурены, а закрыты, как у спящего, и дышал ровно и тихо.
В другое время она, может, и не обратила бы внимания на этого парня, а тут поглядела его медицинскую карту и удивилась. «Парнишечка»-то оказался совсем не прост. Во-первых, было ему почти сорок лет, это он выглядел молодо. А во-вторых, успел в жизни повидать всякого. Был даже ранен в Афгане, а ведь это случилось лет пятнадцать назад, если не больше. И теперь про бывших «афганцев» рассказывают всякое – тут тебе и прямой криминал, и что хочешь. А те, которые успели устроиться, живут дай бог всякому. Наташа была девушкой неглупой и все это хорошо знала. И еще у Володи было явное преимущество перед многими другими – он был холост, а значит, при правильном раскладе – перспективен. Во всяком случае, для начала Наташа решила про себя не торопить событий, но и не упускать нечаянной возможности. А беспомощные мужчины, говорят, особо ценят ненавязчивую женскую заботу, что, между прочим, тоже входило в ее служебные обязанности.
О том, что пострадавший Рожков пришел в себя, Наташа, естественно, сообщила врачу. Тот, видимо, уже имел какие-то указания на этот счет, поскольку через короткое время в реанимационном отделении появился рослый и интересный мужчина, который представился старшим следователем Генеральной прокуратуры. Охранник при виде его поднялся, оторвал наконец свою задницу от стула и так и простоял все время, пока следователь находился в палате и беседовал о чем-то с Рожковым. И уже судя по одному этому, был он наверняка очень большим начальником.
Но ведь это кому начальник, а кому… ну да, просто симпатичный мужик, который не позволит себе руки там распускать или скабрезность какую между слов бросить, нет, такой только глянет, а у тебя прямо все опускается. Почувствовала на себе его мимолетный взгляд Наташа и вмиг позабыла о раненом своем пациенте. Да, если бы вот этот пригласил, она б, пожалуй, и не подумала искать причины для отказа. С ним, конечно, и в застолье не заскучаешь, а уж тем более в койке.
Наташа стояла в коридоре, прислонившись пылающим лбом к прохладному стеклу окна, и переживала от сонма мыслей, роившихся в ее голове. Вот он взглянул на нее, и она вмиг почувствовала какой-то совершенно непонятный стыд, будто оказалась полностью раздетой перед ним. Или это уже он сам про себя успел? Ну-у быстряк! А потом увидела его широкие запястья – это у сильных и страстных мужиков, с такими воистину можно куда угодно, да хоть на тот же и край света. Но на безымянном пальце правой руки блеснуло узкое золотое кольцо. Жаль, конечно, такой мужик – и окольцованный. Но с ума сводил его взгляд, прямо жгучий какой-то. Наташа будто носом чуяла, что и caма не оставила его равнодушным, а значит, он, закончив свои следовательские дела, наверняка сделает попытку завязать знакомство. И тут уже необходимо было решить: надо ли ей это? Все-таки Наташа считала себя девушкой достаточно практичной. С одной стороны, может наклюнуться холостой Bова, который недолгими ее стараниями определенно окажется у нее в руках, а с другой – этот журавль в небе. Ах, как к журавлям-то тянет! Но ведь по жизни синица – она надежнее. Когда в руках…
Вот так и размышляла Наташа, полагая, что мысли тех двоих, которые разговаривали в палате, тоже отчасти заняты ею. Хотелось так думать. На самом же деле все происходило с точностью до наоборот…
Турецкий с первого же взгляда оценил все преимущества этой медицинской сестрички перед теми, кого уже успел увидеть здесь, в Склифе, угадал, как ему показалось, и ее готовность пойти навстречу его безмолвному призыву, но все это в настоящий момент его совершенно не волновало. Может, сама по себе сработала привычка как-то по-особому выглядеть перед красивой женщиной, этакое павлинье желание распустить хвост. Но едва он увидел, что девушка, кажется, «поехала», инстинктивное охотничье желание так же быстро испарилось. В настоящий момент Александра Борисовича интересовал лишь человек, который лежал под капельницей и старательно, но не очень умело изображал, как тяжело ему говорить, как его общее состояние не позволяет ему сосредоточиться на вопросах, которые задает следователь. Хотя сами по себе вопросы были пока просты до примитивности, и ответить на них никакого труда не составляло. Но именно эта игра и подсказывала Турецкому, что пострадавший парень пытается уйти от правды, пробует пудрить следователю мозги своим крайним нездоровьем. А вот та сестричка, что в коридоре, на вопрос Александра Борисовича, как чувствует себя Рожков, ответила, ни секунды не задумываясь: вполне. И даже плечиками пожала: мол, зачем задавать вопросы, когда кругом полная ясность? Так он растолковал для себя ее ответ. А этот пробует изобразить, что едва ли не помирает. Вторая ложь – и от второго, участвовавшего в деле человека, – это уж слишком.
Цедя, как говорится, в час по чайной ложке, Рожков медленно рассказывал, часто при этом закрывая глаза и замолкая, о том, как протекал его предыдущий день. Наконец добрался до выезда из гаража.
– Вы машину постоянно осматриваете? – спросил Турецкий.
– А как же!
– Ничего, естественно, не заметили?
– Откуда же?
– Над ямой машину проверяли?
– Зачем?
– Послушайте, Рожков, – сдерживая себя от бесконечных его ответов-вопросов, заметил Турецкий. – Экспертиза утверждает, причем не предполагает, как это иногда бывает, а именно утверждает, что бомба с заранее установленным часовым механизмом на восемь сорок пять могла быть закреплена как в гараже, так и возле дома на Кутузовском. При условии, что вы никуда по дороге не заезжали. Вы утверждаете: не заезжали. Хорошо. В результате получается, что эту бомбу установили под днищем вы сами, а буквально за минуту до взрыва покинули машину, ибо знали все заранее. А вот ваш хозяин мог этого не знать и случайно опоздал. На какую-то минуту. Вам ясно?
– Это что ж, – перестал вдруг «болеть» Рожков, – получается у вас, что я сам себя, что ли?
– Ага, – кивнул Турецкий, поправляя диктофон. Он предупредил Рожкова, что допрос будет вестись с использованием аудиозаписи. Это чтобы тот не подумал, будто следователь пришел просто поговорить и забыть до лучших времен, до полного выздоровления. – А что вас удивляет? Вы ж не специально нанесли себе столь чувствительное ранение. Это – случай. А то бы вообще все обошлось. Кстати, почему вы не позвонили Каманину, как у вас условлено?
– Я звонил, было занято.
– Неправда, уже не было. Мы проверили по времени. Может, вы просто не хотели звонить? Может, вы нарочно тянули время?
– А зачем?
– В принципе этот вопрос должен задать вам я. Но раз спросили, отвечу. Вы не хотели убивать хозяина. Не исключаю, что кто-то вам приказал это сделать, а вы просто не решились. Или передумали в самый последний момент, отчего едва не стали жертвой собственной же акции. Вот такое у нас складывается мнение. Что скажете?
– Чепуха это все.
– Объясните.
– Не знаю я. Ничего не знаю. И говорить не могу, голова кружится. Медсестру позовите, Наташу.
– Медсестру вашу я позову, как только мы закончим, Рожков. Но хочу вас предупредить, что своим явным нежеланием сотрудничать со следствием вы ставите нас в довольно сложное положение. Поясняю. Если взрыв машины – ваша собственная инициатива, мы в конце концов и до этого докопаемся. Да и Каманин поможет. Но если вы не выполнили или выполнили неправильно чье-то задание, то обычно такие вещи практически не прощают заказчики. Исходя из последнего, мы установили возле вашей палаты охрану. Она здесь находится уже сутки. Однако, поскольку вы утверждаете, что ни с кем не связаны, ничьих наставлений не выполняли, я думаю, что дальнейшее присутствие здесь вооруженной охраны попросту нецелесообразно. Поэтому даю указание ее снять. В самом деле, чего вам и кого опасаться?
Турецкий взял диктофон и сделал вид, что собирается подняться.
– Погодите, – словно решился Рожков. – Я вам не всю правду сказал…
– Не всю? – удивился Турецкий. – А что, разве вы и правду тоже говорили?
– Про бомбу я в самом деле ничего не знал. А не позвонил наверх потому, что телефон был занят.
– Но я ведь сказал уже вам.
– Да не его – мой телефон! – с раздражением перебил Рожков. – Это мне был звонок. Голос сказал, что под сиденьем бомба, и сейчас взорвется. Я еле успел выскочить, как… сами знаете.
– И чей же это был голос?
– Не знаю, – мрачно ответил Рожков, но ответил слишком быстро, не задумываясь. Значит, врет, знает, но не скажет.
– Интересно, а почему мы должны верить этой вашей версии? – спросил Турецкий, глядя на Рожкова с откровенным недоверием.
– Потому что это правда.
– Не знаю, не знаю… Телефон сгорел вместе с машиной. Проверить, кто вам и откуда звонил, невозможно, так? Голос вы, конечно, узнали, иначе бы не вылетели из машины пулей, а усомнились бы, полезли в худшем случае проверять, так?
Рожков машинально кивнул.
– Не слышу вашего ответа! – строже сказал Турецкий. – Вы не кивайте, а говорите!
– Нет, не так, – возразил Рожков, опомнившись, чем вызвал откровенную насмешливую улыбку Турецкого. – Хотите верьте, хотите нет, но я правду сказал.
– Не всю, гражданин Рожков. Далеко не всю, – вздохнул Турецкий.
Минут тридцать ушло у него не заполнение протокола допроса потерпевшего. Закончив процедуру, Турецкий произнес:
– Ну ладно, отдыхайте. Охрану я снимаю. А вы все-таки подумайте теперь в одиночестве на досуге. Если успеете, – и Турецкий встал.
– Это почему? – вдруг почти со злобой воскликнул Рожков и даже сделал попытку привстать, но голова его рухнула на подушку.
– А потому что, я уже вам сказал, человека, не выполнившего задание или выполнившего его плохо, убирают. Эх вы, а еще афганец! Видно, крепенько ваш хозяин сумел кому-то насолить! И вы, Владимир Сергеевич, это хорошо знаете, но молчите. Потому что либо сами вместе с ним по уши увязли, либо просто боитесь за свою шкуру. Но если за вас уже взялись, то теперь обязательно достанут, можете мне поверить. На первый раз припугнули, а второго вы уже не увидите. Не сумеете.
– Мне надо подумать, – сказал Рожков.
– Сейчас хотите думать или потом?
– Я устал, потом.
– Хорошо, надумаете, скажите медсестре, чтобы сразу позвонила вот по этому телефону, – Турецкий положил на тумбочку свою визитную карточку.
– А это… – начал было Рожков и замолчал, пряча взгляд.
– Не понял?
– Охрана посидит еще?
– Если вы просите ее оставить, я оставлю, но вы сами понимаете.
– Я понимаю…
Выйдя в коридор, Турецкий направился прямиком к девушке, застывшей у окна. Приблизившись, строго спросил:
– Вас ведь Наташей зовут, так?
Она кивнула, и лицо ее почему-то вспыхнуло. Смутилась, опустила глаза.
– Где у вас здесь курят, извините? Вы-то курите?
Она опять несколько растерянно кивнула и заговорила:
– Что вы! Здесь нельзя! Мы это делаем на лестнице, на втором этаже, там место специальное.
– Пойдемте, – решительно сказал Турецкий и взял ее под локоть.
Возле мусорной урны, когда закурили, – Турецкий предложил свой «Давыдофф», который не столько курил сам, сколько угощал для престижа, – он, не меняя сурового выражения лица и сухого тона, спросил:
– У вас, Наташа, какой график дежурства?
«Начинается… – подумала она. – Все они одним миром…»
– Мои сутки закончатся сегодня в девять вечера… А что?
– Ага, значит, вы и вчера здесь были?
– Естественно.
– За прошедшее время кто-нибудь справлялся о Рожкове? Звонил там, интересовался здоровьем? Приезжал?
– При мне – нет, никто. А что-нибудь случилось?
– Пока, слава богу, нет… Он там xoчет вам что-то сказать… Ну, зайдете. А вот у меня к вам будет настоятельная просьба. Приказать, сами понимаете, не могу. Хотя это примерно одно и то же. Если кто-то появится или заинтересуется им, немедленно позвоните мне. Свой телефон я оставил в палате у Рожкова. И той девушке, которая вас сменит, тоже передайте мою настоятельную просьбу. Понятно?
– Ну вы прямо как генерал! – засмеялась девушка.
– А я и есть генерал, – с усмешкой заметил Турецкий. – Так не забудьте… Что ж я вам еще хотел сказать, Наташа?.. Ах да, – он проницательно посмотрел ей в глаза. – Вы прекрасно выглядите! Молодец! Умница! Всего хорошего.
И, бросив окурок в урну, Турецкий вежливо кивнул и легко сбежал по лестнице в нижний холл.
А вот теперь он мог уже точно сказать, что оставил девушку в большом раздумье. И она непременно позвонит. Даже если в том не случится большой нужды.
«Хорошая девочка», – сказал себе Александр Борисович, выруливая из Грохольского переулка на проспект Мира, чтобы, развернувшись у метро, ехать в центр. Движение было довольно плотным, и все его манипуляции заняли немало времени. А когда он выбрался наконец на Садовое кольцо, его достал звонок мобильника.
– Слушаю, Турецкий, – привычно отозвался он.
– Саня, ты где находишься? – услышал он голос Грязнова.