Черным платком упало тяжелое, длинное молчание. Молчали все трое. Деготь то и дело указательным пальцем поправлял очки, сползавшие с потного носа. Трое думали. Три головы – не одна. Все великие дела всегда делала небольшая горстка людей, весело подумал Хайдер. Ингвар Хайдер – Игорь Хатов. Он нарочно переделал имя на скандинавский, на кельтский, на германский лад, чтобы не только чувствовать себя тевтонцем и воином, но чтобы передать подчиненным ту силу, которой обладал сам. Деньги? Чепуха. Деньги приходят, деньги гибнут, взрываются, горят. Люди, у которых в руках большие деньги, на самом деле ими не обладают. Ибо деньги – та материя, что постоянно в призрачном движении. Если у него вдруг окажутся в руках такие деньги, на которые он смог бы купить всю Россию, он не колеблясь сделает это. Но он купит Россию не для себя. Он купит Россию – ей же самой – в подарок. Но только ей! А не Израилю! Не Африке! Не мусульманскому полумесяцу!
«Врешь ты все себе, Хайдер. Себе ты купишь Россию. Себе. Себе-то хоть не ври, мужик. Им – можешь головы дурить сколько угодно. Власть нужна тебе и только тебе».
Перо скрипело. Перо медленно, упорно выводило текст.
«Россия прежде всего. Россия над всем. Разве мы – не избранная нация, призванная осуществить то, что осуществить может только она – и более никто другой в мире? Россия – вершина. Пусть половина нации ест, пьет и спит в грязи – это не вина народа. Это вина тех, кто над ним. Ах, Федор Михайлович, как Вы были правы, когда Вы писали и говорили: русский народ – народ-богоносец! А что представители этого народа били своих детей, убивали своих поэтов, расстреливали своих крестьян – так это все болезни нации. БОЛЕЗНИ НАЦИИ. Почему нация не может болеть, как человек? Почему народ не может болеть, как человек? Но ведь от болезней вылечиваются. Вылечиваются, слава Богу!
Западная цивилизация – опасная цивилизация. Это сифилис, черная оспа и новый СПИД, что несет человечеству вымирание, если Запад возьмет верх над Востоком. Но и Восток не весь безопасен. Внутри Востока есть гнойные раны и воспаленные язвы. Быть может, Азию, все азийское полушарие, против Запада и поведет Россия, Русский Бог. С Россией – с нами – Бог.
С нами – Бог, слышишь ли ты это, мир!
И у нас есть Вождь. Как давно у нас не было Вождя! Наш Вождь сочетает в себе силу древнего героя и ум современного политического мыслителя, отвагу юного бойца и холодную мудрость опытного мужа. Наш Вождь – истинный ариец, представитель ариев, какими они были, когда проходили долгий, многовековой мучительный и торжественный путь от гаваней Гипербореи до предгорий Инда, от подножий священных Гималаев – до безбрежных степей и равнин Борисфена и Танаиса. Арии, наши предки, шли из Индии через великий Аркаим сюда, на Запад. Улыбка Азии озаряла Запад. Земли ложились к ногам ариев, к ногам белой расы. Это были наши с вами предки, россияне! И то, что мы с вами забыли это – наш грех, наша беда, наш нынешний ужас.
Предстоит новый ужас. Ужас борьбы. Ужас войны. Я это вижу и чувствую, иначе я не был бы философом. Быть русским философом в наши времена, уважаемые, – это все равно что добровольно класть голову на плаху. Мне еще нужна моя голова. Но я прекрасно вижу плаху, вижу палача, и вижу, что моя голова дана мне для того, чтобы думать, глаза, чтобы видеть, а рот, чтобы говорить. И я говорю: скоро придет Час России. Все, что было с Россией в минувшем, двадцатом веке, – это было не с Россией. Это было с некоей другой страной, насильственно возникшей на ее месте. Но ростки истинной России прорастали. И наконец они сплотились, восстали в молодую горячую поросль. Наши молодые ждут и ищут. Наши молодые негодуют, сопротивляются, восстают. Что ж, так должно быть. Не бойтесь жестокости. Без жестокости, без ярости мы не сделаем того, что надо сделать: вернуть не только Россию – русским, но и русских – России.
Вперед, юные! С нами – Бог!
С вами – Бог!»
Человек оторвал ручку от бумаги. Витиеватый, манерно-старинный почерк убористо заполнил большой лист, занимавший полстола. Слишком просто для философской статьи? Слишком сложно для боевого обращения, воззвания? Человек прищурился. Ничего, и так проглотят. Неважно, как сказано. Важно – что. И кем. И – вовремя ли.
Он закрыл глаза, и перед его закрытыми глазами появилось лицо Вождя. Широкие скулы, короткая военная стрижка, победительная улыбка. Римский воин. Сулла. Нерон. Нет, дикий гунн. Аттила. Чингисхан. Да, и неуловимая, странная раскосинка в нем есть. О какой чистоте крови он говорит, если по всем русским в свое время прошлась монгольская гребенка? Та железная гребенка, которой расчесывали гривы и хвосты степных коней… Вождь был бы изумительным всадником. Ему бы так пошло скакать на лошади. Умный. Холодный. Без истерики. Насмешливый. Жесткий. Надменный. Веселый. А на самом дне глаз, на самом неуследимом дне, – чисто русское, страшное безумие, в одночасье сметающее весь холодный рациональный расчет.
Да, скоро, скоро наступят интересные времена. Россия – не только страна безумств. Россия – страна, наигравшаяся досыта игрушкой под названием «СВОБОДА». Ей теперь нужна другая цацка. Под названием «ПОРЯДОК». Если в России не будет порядка – она сойдет с рельсов гораздо скорее, чем это можно предполагать.
Человек, щурясь на свет старинной зеленой лампы, медленно сложил листок бумаги вдвое, потом вчетверо, потом подумал и сложил еще. Медленно затолкал в карман пиджака. Завтра он отдаст статью Вождю. И завтра же поедет в Серпухов. С заданием.
А теперь – спать.
Человек поднялся из-за стола, глянул на барометр, украшенный деревянной оленьей головой с ветвистыми рогами. Старый дедовский барометр показывал «БУРЮ». Да, верно, будет буря. Будет, будет.
Он повернулся и вышел из кабинета, плотно притворив дверь.
Человека звали Денис Васильевич Васильчиков.
С Ростом Баскаковым, с Сашкой Дегтем и с Хайдером они шли в одной упряжке.
… … …
– Выпей капли, Ада. И не трясись. Прекрати трястись, я тебе говорю! Ну! – Он дрожащими руками накапал, вернее, не глядя, налил в рюмку валокормид, разбавил водой из графина, протянул красивой пожилой женщине с корзиной седых, когда-то роскошных кос вокруг головы. – Ефим не из тех, кто дает себя в обиду. Ефим защитится, в случае чего. Я, я готов его защитить, я сам, говорят же тебе!
Седая женщина с горделивым, царским лицом мучительно, преодолевая слезные спазмы в горле, глотала капли. Подняла глаза на мужа. Жалобно посмотрела.
– Жорочка, еще… Дай мне ударную дозу…
– Вон еще! Выдумала! Ударную дозу ей! Все трудишься ударно, да?! Вечная стахановка, и тут тебе удары подавай! Хватит! Сейчас подействует! Лекарственный шок, между прочим, может наступить и от передозировки такой вот ерунды! – Он раздраженно кивнул на пузырек валокормида. – Остынь! Я тебе обещаю… я клянусь тебе – ничего плохого не случится!
Он только что явился с работы. Он устал. Чем он занимался на работе? Перекачкой денег? Переделкой мира? Он до сих пор помнит тот день, когда в России обвалился доллар. Это он, он сам приложил руку к этому обвалу. И ничего, все безнаказанно проехало. Он не загремел в каталажку. Он не опростоволосился перед финансовым миром планеты. Концы были надежно спрятаны в воду. А Россия сама – о, это такая текучая вода… Все тонет в ней, тонет безвозвратно…
«Гаснут во времени, тонут в пространстве мысли, событья, мечты, корабли…» – ни к селу ни к городу вспомнилась ему строчка из стихотворения давно умершего поэта. Сегодня утром, еще до звонка Ефима, стоя перед зеркалом в ванной и бреясь, он поглядел на свою голую, оплывшую, волосатую грудь и заметил, что странно, пугающе почернели нательный крест и цепочка. Почему, к чему бы это, – подумал он, – ан все и прояснилось: когда он ехал в банк в машине, раздался «Свадебный марш» Мендельсона, он выдернул сотовый из кармана – и услышал в трубке спокойный, слишком спокойный голос сына. «Батюшка, дело плохо. Меня шантажируют по большому счету. Подослали какого-то урода. Черт знает кого. Платить им деньги или нет? Как скажешь. Или ты мне приставишь хороших бодигардов? Парочку, троечку? Как Президенту? Подумай. Перезвоню». Отбой. Он даже не стал дожидаться ответа. Наглец.
«Я ж уношу в свое странствие странствий лучшее из наваждений земли…» Черт, привязались стишки. Лучшее из наваждений земли! Уж не Адочка ли была для него когда-то лучшим из наваждений земли? Быть может, но это время давно прошло. Они были вместе уже черт знает сколько лет. Она привыкла к роли царственной супруги мощного магната. Он, владелец самолетной компании, владелец фондов, банков, трестов, соучредитель знаменитого на всю страну алюминиевого концерна «Стар», он, купивший популярный издательский дом «Предприниматель», «Свежую газету», издательства «Гермес» и «Аполлон», он, которому подчинялось свыше трехсот отделений двух его главных акционерных компаний, он, скупивший десять типографий и несколько крупных издательств в Западной Европе и в Америке; он, владеющий пакетом акций ОРТ и издательским комплексом в Швейцарии, – что он считал теперь, сейчас лучшим из наваждений земли? Что бы он взял с собою отсюда – в Последнюю Дорогу?
– Адочка, – сказал он внезапно потеплевшим голосом и вынул у нее из холодных узких пальцев рюмку, – Адочка, ну не убивайся ты так… Ничего же не случилось. Ровным счетом ничего. Мы просто с тобой давненько не катались на нашей яхточке. На нашей славной, чудесной, замечательной яхточке. На «Тезее». Вот выберем время… недельку… и отдохнем. А Фимка за это время сошьет себе бронежилет. У лучшего портного закажет! В лучшем салоне! У Гуччи… Ну не плачь же ты, я сейчас сам заплачу!
Слезы – было самое надежное, что могла придумать женщина. Она это и придумала. Ариадна Филипповна, жена магната Елагина, урожденная Андреева-Дельмас, надменная седая красавица в свои уже Бог знает сколько лет, и судя по тонким точеным, породистым чертам лица – потомственная дворянка, горько плакала, откинувшись на спинку кресла, утирая слезы кружевным платочком, вынутым из кармана шелкового домашнего халата. Дубина Ефим! И матери успел позвонить. Ну неужели не догадался промолчать! Через неделю-другую сын с отцом все это сами бы уладили. Он, Георгий Елагин, вычислил бы шантажиста, нанял бы хорошего, опытного киллера, и – делу конец. А кто стрелял – молодец.
– Цирк, – всхлипывая, выстонала Ариадна Филипповна. – Ты представь, урод какой-то. Господи, ужас, ужас. Ты обратил внимание, – она высморкалась в голландские кружева, – что сейчас на улицах вообще все меньше красивых людей? Что их почти нет?
– Ты у меня самая красивая. – Он наклонился и поцеловал ее в серебряный пробор. – Лучше тебя нет. Ты мое… – Он помолчал. – Лучшее из наваждений земли.
Когда он выпрямился, на его губах играла тонкая, неуловимо-издевательская усмешка.
… … …
Цок-цок. Стучат каблучки. Цок-цок.
Модельные туфли от Армани. Цвета брусники. Цвета крови.
Цок-цок. Женская палата. Вот она.
Открыть дверь. Войти. Быстро нашарить глазами ее койку. Койку новенькой. Ту, которую привезли сегодня утром.
Сумасшедшая девочка-грузинка. Лия Цхакая. Привезли прямехонько из Тбилиси. Зачем сюда? В Москву? Будто бы в Грузии спецбольниц нет? И потом, отношения между нашими загадочными странами… Она оборвала мысли. Всмотрелась в лицо девушки, неподвижно лежавшей на койке поверх застеленного одеяла. Девушка уже была переодета в больничный халат, продранный и штопанный на локтях. На ногах у нее не было ни чулок, ни носков. Ступни посинели от холода. Да, холодновато в палатах, раздула она ноздри. Ничего, холод способствует работе мысли.
Сумасшедшая? Она усмехнулась. Полчаса назад она прочитала всю историю болезни плюс секретный код. Тот, кто привез сюда Цхакая, передал ей на словах: опасная экстремистка, связана с движением «Neue Rechte», с опальным публицистом Дегтем, апологетом движения. Девка к тому же поэт. Поэты, сами понимаете, люди непростые. Властители дум! «Песни на тексты этой козявки, – кивнул посланник возмущенно на бездвижное худенькое тело на кровати, – по всей стране уже поют! А тексты, я вам скажу, доктор, неслабенькие! К истории подшиты… ознакомьтесь… может, вы и сами уже где-нибудь слышали…»
Она остановилась около ее койки. Красивенькое личико. Густые ресницы, синие от недосыпания веки прикрывают огромные, должно быть, глаза. Про такие говорят: глаза по плошке. Коса, густая, черная, развилась, пряди вились по подушке, разметались по простыне. «Косу повыдерут и товарки, и санитары», – отчего-то сладко-садистски подумалось ей. Она наклонилась, всмотрелась в спящую. На бледном личике были заметны маленькие, тонкие, будто сделанные перочинным ножом, шрамы. Царевна в шрамах. Изрезали нарочно? Пытали? Или это обрядовая инициация? Или просто стекло разбилось, зеркало упало и изранило ее, бедняжку?..
Спит? Без сознания? Для перелета и насильственной транспортировки запросто могли накачать чем-то успокаивающим… снотворным. Сытина наклонилась ниже и легонько похлопала девушку по щеке.
Глаза открылись. И впрямь огромные, дегтярно-черные, без дна. Две угольные топки.
– Где… я?..
– В больнице.
– Меня… вылечат?..
– Вылечат.
Ангелина усмехнулась. Вылечат, как же, держи карман шире. Вырваться из спецбольницы – все равно что родиться во второй раз. Она рассмотрела: шрамы свежие, вспухшие, недавно зажили вторичным натяжением. «Порезы бритвой», – наконец догадалась она. Лия подняла к лицу руку. Потрогала шрамы пальцами. Болезненно, страдальчески поморщилась.
– Зеркало… Дайте зеркало!..
Сытина, улыбнувшись, вынула из кармана халата круглое зеркальце. Протянула девушке. С усмешкой глядела, как девчонка белеет от ужаса, плачет, трогая, поглаживая шрамы.
– Боже!.. Боже!.. Боже!.. Гмерто!..
– Ну как? – Голос Сытиной стал внезапно ледяным и острым, как хирургический скальпель. – Будем называть явки экстремистов в Грузии и в Москве? Или в ягненочка будем играть и дальше?
Ужас в глазах девочки дал ей понять, что пуля попала в цель. Чеканя слоги, Ангелина выговорила тихо, наклонясь над больной совсем низко, будто делала искусственное дыхание «рот в рот»:
– Учти, если покусишься на самоубийство, тебя спасут, здесь вытаскивают с того света не таких, как ты, но зато будут убивать медленно, но верно. Способов мы знаем много.
Она выпрямилась. Повернулась. Пошла прочь из палаты.
Цок-цок. Цок-цок, каблучки. Интересно, что такое «гмерто»?
А Косов называет кавказцев – «чурками».
Эта девочка – не чурка. Эта девочка – принцесса.
Принцесса-экстремистка? Быстро же у нее отросли косы в тюрьме.
Завтра же она прикажет ее обрить.
ВЫПИСКА ИЗ ПРИЛОЖЕНИЯ К ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ
«Лия Цхакая, ученица грузинского философа Мамардашвили, сама – философ, философский факультет Тбилисского государственного университета. Дипломная работа – „Антропология мифа“. В Тбилиси знакомится с Александром Дегтем. Становится ультраправой по взглядам и убеждениям. В издательстве „Арктида“ в Москве издает тоненькую книжку, брошюрку под названием „Волк. Ночь. Лилит“ – о крушении исторических эпох и о неизбежном приходе – через Насилие – новой Силы, способной управлять людьми. Незаурядный поэт. Пишет и распространяет стихи: рукописи, публикации, Интернет. На ее тексты байкеры Хирурга сочиняют и поют песни. Рок-группа Таракана „Реванш“ поет популярные песни на стихи Цхакая – „Наши идут“, „Возмездие“, „Кельтский крест“. В Тбилиси у Цхакая пожилая мать. Цхакая взяли в Тбилиси прямо с подпольного, организованного спонсорами – сторонниками движения „Neue Rechte“ рок-концерта, где группа „Волки ночи“ исполняла песни с ее текстами. Скинхеды повсеместно поют ее песни. В свое время брила голову, как это делают все скинхеды. В тюрьме в Тбилиси провела в общей сложности девять месяцев. Направлена в Московскую психиатрическую спецбольницу по распоряжению МВД России и Правительства Грузии».
Когда Архипа снова вели на ЭШТ, он наткнулся взглядом в коридоре на бритую девушку, которую два дюжих санитара вели по коридору навстречу ему. Нет, не из двадцатой комнаты. Из двадцатой – везут на каталке. И сгружают на койку, как мешок с камнями. Девушка шла своими ногами, испуганно, будто зверек, взглядывая вверх, исподлобья. Архип вздрогнул от черного удара ее глаз. Господи, какие огромные глаза! Нечеловеческие. У людей таких не бывает. Как… как у Спаса с хоругви, с образа в церкви…