Мне также кажется, что большое значение в жизни ребенка имеет то, где он родился – у моря или в горах. Море всегда влекло меня, в то время как в горах у меня возникает смутное чувство дискомфорта и желание улететь. Горы вызывают у меня ощущение, будто я пленница земли. Когда я смотрю на их вершины, они не порождают во мне восхищения, как обычно у туристов, но лишь желание взмыть над ними и скрыться. Моя жизнь и мое искусство рождены морем. Мне следует благодарить судьбу за то, что во времена нашей юности мама была бедна. Она не могла позволить заводить для своих детей ни слуг, ни гувернанток, – благодаря этому ребенком я могла вести жизнь близкую к природе и всегда пользовалась такой возможностью. Моя мать, будучи музыкантшей, зарабатывала на жизнь уроками музыки, поскольку она давала уроки ученикам у них на дому, ее целыми днями до позднего вечера не бывало дома. Когда мне удавалось бежать из школьной темницы, я чувствовала себя свободной – могла блуждать у моря и предаваться своим мечтам. Как я жалела нарядных детей, которых постоянно опекали и защищали няни и гувернантки! Что у них за жизнь?! Моя мать была слишком занята, чтобы думать об опасностях, с которыми могли столкнуться ее дети, поэтому мы с братьями с удовольствием бродяжничали, что порой вовлекало нас в приключения, узнав о которых мама, наверное, просто обезумела бы от беспокойства. К счастью, она пребывала в полном неведении. Во всяком случае, к счастью для меня, так как, безусловно, именно этой почти первобытной жизни, не ограниченной какими-то запретами, которую мне позволили вести в детстве, я обязана вдохновением, приведшим к созданию моего танца. Я никогда не была жертвой этих бесконечных «нет», которые так часто отравляют жизнь детям.
Я стала ходить в школу с пяти лет. Думаю, мама немного преувеличила мой возраст. Ей просто необходимо было где-то оставлять меня. Мне кажется, что в ребенке с ранних лет ярко проявляется то, что ему суждено в дальнейшем делать в жизни. Я всегда была танцовщицей и революционеркой. Моя мама, крещенная и воспитанная в ирландской семье, была истинной католичкой до тех пор, пока не обнаружила, что мой отец вовсе не является тем образцом совершенства, которым она его считала. Она развелась с ним и, оставшись с четырьмя детьми, лицом к лицу столкнулась со всеми проблемами, которые только может предоставить жизнь. С этого времени ее вера в католическую религию резко сменилась явным атеизмом, и она стала последовательницей Боба Ингерсолла[1], работы которого часто читала нам.
Помимо всего прочего, она решила, что сентиментальность – чепуха, и, когда я была еще совсем маленькой, открыла нам тайну Санта-Клауса. В результате, когда в школе праздновали Рождество и учительница стала раздавать нам конфеты и пирожные со словами: «Посмотрите, дети, что принес вам Санта-Клаус», я встала и решительно заявила: «Я вам не верю, никакого Санта-Клауса нет». Учительница рассердилась и сказала: «Конфеты только для тех девочек, которые верят в Санта-Клауса». – «Тогда не нужно мне ваших конфет», – заявила я. Учительница вышла из себя и, чтобы примерно наказать, велела мне выйти вперед и сесть на пол. Я вышла и, повернувшись лицом к классу, произнесла одну из своих знаменитых речей. «Я не верю ни в какую ложь! – воскликнула я. – Мама сказала мне, что она слишком бедна, чтобы играть роль Санта-Клауса, только богатые матери могут прикидываться Санта-Клаусами и делать подарки».
Тогда учительница схватила меня и попыталась усадить на пол, но я напрягла ноги и ухватилась за нее. В результате всех усилий она добилась только того, что мои каблуки ударяли по паркету. Потерпев неудачу, она поставила меня в угол. Но, даже стоя в углу, я, повернув голову, через плечо кричала: «Санта-Клауса нет, Санта-Клауса нет!» – до тех пор, пока учительница не отослала меня домой. Я шла и всю дорогу восклицала: «Санта-Клауса нет!» Но я так никогда и не оправилась от обиды из-за совершенной несправедливости – ведь меня наказали и лишили конфеты за то, что я сказала правду. Когда я рассказала обо всем матери и спросила: «Разве я не права? Ведь Санта-Клауса нет?» – она ответила: «Нет ни Санта-Клауса, ни Бога, только собственная сила духа может помочь тебе». И этим вечером я уселась на коврике у ее ног, а она читала нам лекции Боба Ингерсолла.
Мне кажется, что общее образование, которое ребенок получает в школе, абсолютно бесполезно. Помню, меня в классе считали или удивительно умной первой ученицей, или же безнадежно глупой, плетущейся в хвосте класса. Все зависело от капризов памяти и от того, потрудилась ли я запомнить, что нам задано выучить, или нет. И независимо от того, ходила ли я в первых ученицах или в последних, для меня это было скучным времяпрепровождением, и я постоянно смотрела на часы в ожидании, когда же наконец стрелка укажет на три и мы будем свободны. Мое настоящее образование происходило по вечерам, когда мать играла нам Бетховена, Шумана, Шуберта, Моцарта, Шопена или читала вслух из Шекспира, Шелли, Китса или Бернса.
Эти часы были полны для нас очарования. Мама в основном читала стихи наизусть, и я, подражая ей, однажды на школьном празднике в шестилетнем возрасте наэлектризовала аудиторию, продекламировав Уильяма Литла «Антоний Клеопатре»:
В другой раз, когда учительница потребовала, чтобы каждый ученик написал историю своей жизни, мой рассказ строился приблизительно таким образом:
«Когда мне было пять лет, у нас был домик на Двадцать третьей улице. Так как нам не удалось заплатить квартирную плату, мы не смогли оставаться там и переехали на Семнадцатую улицу, а вскоре, поскольку денег было мало, хозяин нам отказал, так что нам пришлось перебраться на Двадцать вторую улицу, где нам не дали спокойно жить, и мы переехали на Десятую».
Рассказ протекал подобным образом с несметным количеством переездов. Когда я встала и прочла это в школе, учительница ужасно рассердилась. Она решила, что я хочу поиздеваться, и отправила меня к директору, который послал за моей матерью. Когда моя бедная мама прочла сочинение, она разразилась слезами и поклялась, что все это чистая правда. Таков был наш кочевой быт.
Надеюсь, что школы изменились со времени моего детства. Мои воспоминания об обучении в общедоступных школах изобилуют проявлениями грубого непонимания детей. Я отчетливо помню свои страдания, когда пыталась сидеть прямо на жесткой скамье, с пустым желудком и холодными ногами в мокрых башмаках. Учительница казалась мне каким-то бесчеловечным чудовищем, призванным мучить нас. Но дети никогда не расскажут о своих мучениях.
Не могу припомнить, чтобы страдала от своей бедности дома, где мы воспринимали ее как нечто само собой разумеющееся, страдала я только в школе. Для гордого и чувствительного ребенка система общедоступных школ, как ее помню, была столь же унизительной, как каторжная тюрьма. Я всегда восставала против нее.
Когда мне было лет шесть, мама однажды, придя домой, обнаружила, что я собрала полдюжины соседских детей, таких маленьких, что они еще не умели ходить, усадила их перед собой на пол и учила размахивать руками. Она спросила, чем мы занимаемся, и я объяснила ей, что это моя школа танца. Ее это позабавило, и, сев за фортепьяно, она принялась аккомпанировать мне. Школа продолжала действовать и стала весьма популярной. Позже маленькие соседские девочки продолжали приходить, и их родители понемногу платили мне за обучение. Это было началом того, что впоследствии оказалось весьма прибыльным занятием.
Когда мне исполнилось десять лет, классы стали очень большими, и я заявила маме, что мне бесполезно ходить в школу – это пустая трата времени, в то время как я могла бы зарабатывать деньги, что считала наиболее важным делом.
Я стала высоко зачесывать волосы и заявила, будто мне шестнадцать лет. Так как я была довольно высокой для своих лет, все мне верили. Моя сестра Элизабет, воспитывавшаяся у нашей бабушки, позже переехала к нам и стала тоже преподавать в этих классах. Наши занятия пользовались спросом, и мы преподавали во многих домах состоятельных жителей Сан-Франциско.
Глава 2
Поскольку моя мать развелась с отцом, когда я еще была грудным младенцем, я никогда его не видела и как-то спросила одну из тетушек, был ли у меня когда-нибудь отец. Она ответила: «Твой отец был дьяволом, разрушившим жизнь твоей матери». После этого я всегда представляла его себе дьяволом с рогами и хвостом, каким его изображают в книжках, и, когда другие дети в школе рассказывали о своих отцах, я хранила молчание.
Когда мне было семь лет, мы жили в двух пустых комнатах на третьем этаже. Однажды я услыхала звонок у парадной двери и, выйдя в вестибюль, увидела привлекательного господина в высокой шляпе, который спросил:
– Не можешь ли ты мне показать квартиру миссис Дункан?
– Я младшая дочь миссис Дункан, – сказала я.
– Так это моя маленькая принцесса Мопс? – спросил странный господин. (Так он называл меня, когда я была совсем крошкой.)
Он внезапно прижал меня к себе и принялся покрывать мое лицо слезами и поцелуями. Я была чрезвычайно изумлена подобными поступками и спросила у него, кто он. И в ответ услыхала:
– Я твой отец.
Меня обрадовало подобное известие, и я поспешила в комнату, чтобы поделиться новостью с домашними.
– Там человек, который говорит, будто он мой отец.
Мама побледнела, вид у нее был взволнованный. Она встала и, выйдя в соседнюю комнату, заперла за собой дверь. Один из братьев спрятался под кровать, другой залез в буфет, а с сестрой произошел истерический припадок.
– Скажи ему, пусть уходит, скажи ему, пусть уходит! – кричала она.
Я сильно удивилась, но, будучи девочкой вежливой, вернулась в вестибюль и сказала:
– Все нездоровы и не могут вас сегодня принять.
При этих словах незнакомец взял меня за руку и попросил прогуляться с ним.
Мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Я семенила рядом с ним, пребывая в состоянии зачарованного замешательства при мысли, что этот красивый господин – мой отец и у него нет ни рогов, ни хвоста, каким я его всегда представляла.
Он привел меня в кафе и накормил до отвала мороженым и пирожными. Я вернулась домой взволнованная, но нашла своих домашних в состоянии глубокого уныния.
– Он совершенно очаровательный человек, придет завтра и снова угостит меня мороженым, – заявила я им.
Но мои родные отказались встречаться с ним, и какое-то время спустя он вернулся к своей новой семье в Лос-Анджелес. После этого я не видела своего отца несколько лет, затем он снова объявился. На этот раз мать смягчилась и согласилась встретиться с ним, а он подарил нам прекрасный дом с большими комнатами для танцев, теннисным кортом, амбаром и ветряной мельницей. Он смог это сделать, потому что нажил свое четвертое состояние. Он уже трижды наживал состояния и терял все. Это четвертое состояние тоже со временем растаяло, а вместе с ним испарилось дом и все прочее. Но несколько лет мы прожили в нем, и он послужил нам спокойной гаванью между двумя штормовыми путешествиями. До крушения я время от времени видела отца, постепенно узнала, что он поэт, и научилась отдавать ему должное. Среди его стихотворений было одно, которое в какой-то мере явилось пророческим предсказанием моей творческой судьбы.
Я рассказываю кое-что из истории моего отца, потому что эти ранние впечатления наложили огромный отпечаток на мою дальнейшую жизнь. С одной стороны, я питала воображение сентиментальными романами, в то время как с другой – перед моими глазами был практический пример семейной жизни. Все мое детство, казалось, прошло под черной тенью этого таинственного отца, о котором никто никогда не говорил, а ужасное слово «развод» запечатлелось на чувствительной пластинке моей памяти. Поскольку я не могла ни к кому обратиться за объяснением подобных вещей, попыталась обдумать их сама. Большинство прочитанных мною романов заканчивалось браком и тем благословенным состоянием, о котором больше не было оснований писать. Но в некоторых из этих книг, особенно в «Адаме Биде» Джорджа Элиота, речь шла о девушке, которая не вышла замуж, о нежеланном ребенке и об ужасном бесчестье, обрушившемся на голову несчастной матери. Меня потрясла несправедливость подобного положения вещей для женщины, и, сопоставив это с историей моих отца и матери, я раз и навсегда решила посвятить свою жизнь борьбе против брака за эмансипацию женщин и за право иметь ребенка или нескольких детей по собственному желанию, стала защищать их права и достоинство. Подобные идеи у небольшой двенадцатилетней девочки могут показаться странными, но жизненные обстоятельства сделали меня не по годам развитой. Я ознакомилась с брачным законодательством и с возмущением узнала о рабском положении женщин. Я стала пристально всматриваться в лица замужних женщин, подруг моей матери, и почувствовала, что на каждой из них лежит печать зеленоглазого чудовища и клеймо рабыни. И тогда я поклялась, что никогда не унижусь до подобного положения. И эту клятву я всегда выполняла, даже когда столкнулась с отчуждением матери и непониманием всего мира. Одно из положительных деяний советского правительства – упразднение брака. У них два человека расписываются в книге, и под подписью значится: «Эта подпись не возлагает никакой ответственности ни на одну из сторон и может быть аннулирована по желанию каждой из них». Подобный брак – единственное соглашение, на которое может пойти свободомыслящая женщина, и единственная форма брака, под которой я когда-либо подписывалась.
Сейчас, полагаю, мои идеи в большей или меньшей степени разделяет любая женщина, наделенная свободным духом, но двадцать лет назад мой отказ выходить замуж и личный пример, доказывающий право женщины рожать детей вне брака, вызвал полное непонимание. Многое изменилось, и в наших умах произошла столь значительная революция, что сегодня, думаю, каждая интеллигентная женщина согласится со мной, что этическая сторона брачного кодекса совершенно для нее неприемлема. И если, невзирая на все сказанное, интеллигентные женщины продолжают выходить замуж, это происходит потому, что им не хватает мужества отстаивать свои убеждения, и если вы прочтете список разводов за последние десять лет, то поймете, что я говорю правду. Многие женщины, перед которыми я проповедовала доктрину свободы, слабо возражали: «Но кто же тогда станет содержать детей?» По-моему, если брачная церемония необходима как своего рода защита, призванная обеспечить поддержку детей по принуждению, значит, вы выходите замуж за человека, который, как вы подозреваете, при определенных условиях откажется обеспечивать своих детей, а это довольно низкое предположение. Значит, вы выходите замуж за мужчину, которого заранее подозреваете в непорядочности. Но я не такого невысокого мнения о мужчинах, чтобы полагать, будто большинство из них столь низкие человеческие экземпляры.
Благодаря матери вся наша жизнь в детстве была пронизана музыкой и поэзией. Вечерами она нередко садилась за пианино и играла часами, у нас не было установленного времени, когда следовало вставать или ложиться спать, и вообще наша жизнь не подчинялась какой-либо дисциплине. Напротив, думаю, мама забывала о нас, погрузившись в свою музыку или декламацию поэзии, и не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Одна из ее сестер, наша тетя Огаста, была тоже потрясающе талантливой. Часто навещая нас, она участвовала в домашних театральных постановках. Она была необыкновенно красивой, с черными глазами и угольно-черными волосами. Я помню ее одетой в короткие черные бархатные штаны Гамлета. Обладая прекрасным голосом, она могла бы сделать блестящую карьеру в качестве певицы, если бы ее отец с матерью не смотрели на все, связанное с театром, как на дьявольские происки. Теперь я понимаю, что вся ее жизнь оказалась разрушенной из-за того, чему теперь трудно найти объяснение – из-за пуританского духа Америки. Первые поселенцы Америки привезли с собой это психическое состояние, которое так никогда и не было утрачено. И сила их характера в полной мере проявилась в этой первобытной стране, где им приходилось смирять индейцев и приручать диких животных. Но точно так же они пытались смирять и самих себя, что порой приводило к катастрофическим последствиям.