Евстолья, уже совсем грузная, порыжелая, сидела на лавке, вила кудель, часто потирала под грудью и мучительно морщилась. Калина плел лапти-мокроступы; Донька сидел у красного косящатого оконца и тосковал.
– Вы чего воровски-то спустили шкуну? – вдруг спросил отец. – Веком такого не бывало, сколько себя помню. С придурью Егорка-то?
– Спроси у него...
– А ты чего такой? – подозрительно спросил Калина.
– Какой уж есть...
– Но-но...
– Отстань, чего к парню привязался, ты не слушай его, Донюшка, – по-матерински заступилась Евстолья, и Донька впервые благодарно улыбнулся ей. – Ты поди куда ли, парень...
– Воровски тоже... От ведь, ну и ну, – качал головой Калина. – Будто каждый день шкуны строят. Дак что Егорко, что Гришка Деуля – одна ягода. Бывало, так не поступали.
– На бывало-то мох вырос, – грубо возразил Донька и осекся, с тоской ожидая грозы.
– Ты бы, Донюшка, поел че. Ровно святым воздухом живешь, – опять спасительно заступилась Евстолья. – С ночи ушел, а когда явился.
– Донюшка, Донюшка, чичкаешься тут перед ним, – передразнил Калина, – а он больно хорошо на пьянство встает.
– Осподи, чего на парня валишь...
– А ты помолчи, не стрекоти, – оборвал Калина. – Говорю, дак знаю. Егорку-то Немушку едва в избу заволокли. Так и не потонули. Тоже задумали пьянку середь воды учинять.
– Ну и ладно, чего тебе, – снова огрызнулся Донька, досадуя на себя.
Евстолья напряглась, не зная, как унять ссору, но все неожиданно обошлось мирно. Калина глянул сыну в глаза, увидал в них растерянную мольбу и сухо посоветовал:
– Ты поди куда ли подальше от греха...
Донька торопливо, чувствуя в душе томительное беспокойство, нарядился в кумачовую рубаху и плисовые штаны, выскользнул из дома. На улице солнечно парило, и в желтых лужах купались желтые воробьи. В верхнем конце за ручьем гомонили парни, значит, у Марфы-заручьевской нынче вечеринка. Уж с год, наверное, Донька не бывал на игрищах, да и не особо тянуло его туда; вечерами сидел в избе в длинном кожаном фартуке и резал из дерева поделки. А нынче зачем-то шел и робел в душе – и оттого напустил вид независимый и голову держал высоко. Желтые цветики-плешивцы еще не обсохли, на толстых резных листьях дрожала студенисто вода, Донька ширкал сапогами и сбивал солнечные шляпы. Кожаные переда намокли и радостно засияли.
Около Марфиной избы на притоптанной лужайке возились парни – боролись попарно, хватая друг дружку за ворот рубахи, норовили повалить соперника подножкой на мокрую траву. Тимоха Тиун, косоплечий, жилистый, с маленьким девчоночьим ртом парень, весь запотел: наверное, только что барахтался и кого-то положил на лопатки, а сейчас бахвалился, и белая слюна азарта пузырилась на губах.
– Я, бывало, Сеньку Кибасника кинул...
– Бывало, баба с похмелья хомут съедала, а поутру встала и дровень не стало. А он – бывало, – неожиданно для всех поддел Донька, еще на подходе расслышав громкую похвальбу.
Парни довольно засмеялись, а Донька хмуро встал напротив и давай раскачиваться на длинных ногах, зло темнея глазами. Ему захотелось, чтобы Тимоха кинулся на него, и тогда бесшабашно почесать кулаки, вытереть этому хвастуну сопли под вздернутым носом. И Тимоха, будто обиженный петух, пошел навстречу, встряхивая русые кудри, скаля мелкие зубы: красив и задирист Тиун и словно сплетен из вязкого верескового корня. Его подножкой не бросить и через себя не кинуть за пояс, кошкой встанет, а если бить, так только в носырю, в круглые черные ноздри, и чтобы юшкой залился. Так подумал Донька, и руки его, распяленные от топора, с деревянными мозолями, так похожие на тяжелые весла, жадно шевельнулись: никак не знал парень в себе такой сладкой злости, от которой скрипят зубы. Но он ждал внешне равнодушный, и только голубые глаза налились свинцовым блеском.
– Эй, Дюля, я тебе сопатку набок исделаю, – стращал Тимоха, вроде бы отступаясь от драки, но ноги ступали по-рысьи, искали боевую опору... – Ой, хитер-бобер, собрался на кривой дороге объехать.
– Тимоха на горке кишки продает: почем кишки, по три денежки, – еще травил Донька.
И Тиун распрямился, словно кто кинул его вперед, правой ногой нацелил в живот, но и Донька, слава Богу, в детстве не раз точил кулаки, откачнулся в сторону, и еще Тимоха не коснулся травы, он выбросил вперед длинную руку, целя в черные ноздри, но угодил своей кувалдой в лоб парню. Тиун опрокинулся на спину, тупо моргал, соображая, ибо всю память и горячку вышибло из головы.
– Тимоха, чего нашел? Чур, на двоих, – скалились парни; тут выскочили на взвоз девки, зазвали ухажеров, и им сразу стало скучно смотреть на петухов, да и драка не получилась, потому все повалили в избу, и Донька следом отправился, потирая кулак. Злости уже не было, и радости от победы тоже не было, только непонятная горячка не покидала душу. Тимоха плелся следом, скулил от обиды, ему хотелось подраться, но и сзади не по деревенским правилам нападать.
– Ты чего, трусишь, да? – ныл он. – Так нечестно... в морду хошь? Получишь. Сопатку надвое раскрою.
– Ну ужо, ну чего ты, после побьешь, я тебе подставлюсь, – басил Донька. – Давай мировую, а? Злой я нынче, а с чего злой?
– Да, чего, лезет тоже. Я оногдысь Сеньку Кибасника как бросил...
В избе вдоль стен стояли лавки, полы с дресвой вымыты, еще не затоптаны, и стены вышорканы голиком: парни в складчину рядили избу под вечеринку, и хозяйка постаралась, чтобы угодить молодым. Девки уже гуляли веревочкой: ходили круто, взявшись за руки, только сарафаны вились, путали по избе узорочье: «Уж я улочкой шла да переулочком шла, клубок ниточек нашла-а, клубок катится да нитка тянется...»
Примечания
1
Шняк – поморское судно. (Здесь и далее примеч. автора)
2
Матка – Новая Земля.
3
Прибегище – пристань.
4
Чищеница – лесной сенокос.
5
Хваленка – девушка на выданье.
6
Совик – верхняя одежда из оленьих шкур.
7
Тобоки – зимняя обувь из оленьих камусов (шкура с ног).
8
Выть – еда.
9
Сколотный – незаконнорожденный.
10
Одевальница (одеяльница) – меховое одеяло.
11
Поносуха – низовой ветер.
12
Божатка – крестная мать.
13
Забой – сугроб.
14
Домовина – гроб.
15
Костыч – косоклинный сарафан.
16
Порато – очень.
17
Загунь – замолчи, отстань.
18
Плешивик – одуванчик.
19
Тайбола – чащобный, дикий лес.
20
Хонга – высохшая на корню ель.
21
Ужище – толстая веревка.
22
Навина – расчистки в лесу.
23
Полуночник – ветер с северо-востока.
24
Нагорные ветры – южный, с материка.
25
Ошкуй – белый медведь.
26
Малица – верхняя одежда из оленьих шкур.
27
Свалились – ушли.
28
Разволочная изба – промысловая изба зверобоев.
29
Вонный амбар – амбар для хранения вещей и припасов.
30
Кочедык – инструмент для плетения лаптей.
31
Телдоса – настилы в лодке.
32
Шугай – верхний праздничный наряд.
33
Загусеть – покрыться плесенью, затвердеть.
34
Петрухич – незаконнорожденный сын Петра.
35
Шолнуша – место в избе, где обряжается хозяйка.
36
Майна – прорубь.
37
Дединка – жена дяди.
38
Лопатина – женские наряды.
39
Бурса – промысловая артель.
40
Харавина – тюленья шкура с салом.
41
Шадрины – оспины.
42
Каяф – богатый крестьянин в Поморье
43
Печищанин – деревенский житель.
44
Коротенка – род женской шубейки.