– Да я после всего этого нахожу ваше присутствие здесь, сударь, лишенным всякого смысла.
– Не беспокойтесь, Георгий Алексеевич, я и сам думаю так же.
Не сводя с него глаз, я сполз со стола и вышел из кабинета, прикрыв дверь.
Сударь… Что-то новенькое. Не понесло ли нашего Георгия в далекие края звездить по малой? Уж не представляет ли он себя частью государева пула, вынужденной общаться с таким замом-челядью только потому, что это предопределено служебным присутствием?
У себя в кабинете я оторвал на пачке сигарет картонную крышку – просто снять целлофан не получилось, с удовольствием закурил и вышел на балкон послушать Москву.
Я всегда считал себя человеком практическим. Кажется, я даже звездил. Сейчас нужно до конца осознать, что делал я это напрасно. Вчерашним днем мне делегировали полномочия, об истинном смысле которых я не догадывался. Облом с «Адидас» – это существенная потеря для «Вижуэль». Такое не прощают. За это рубят косты,[6] пусть даже это косты не уровня «стафа», а экзекьютива.[7]
Впрочем, я гоню. Рогулин мне не приятель, в десны я с ним не целуюсь, но знаю точно, что это деловой человек. Такими парнями, как я, умные люди не швыряются. В конце концов автором концепции идеи с «Адидас» была Белан, я же ехал лишь подписать пару бумаг. Георгию нужно время, чтобы поостыть и дать задний ход. Я тоже хорош. Мы хоть и не друзья, но все-таки больше, чем просто сослуживцы. Но это не значит, что я могу считать возможным танцевать у него на столе джигу и разговаривать таким тоном.
Это что касается меня. Что же касается его, то… То он, черт его побери, должен еще раз прокрутить в своей голове то, что я ему только что сказал, и понять, что я абсолютно прав! Прав!
Теперь нужно успокоиться.
Вокруг меня закрутилась пошлая интрига.
«Думай, Медведев, думай, тебя пытались валить не раз, и ты всякий раз выходил из темы еще красивее!»
Первый пункт выхода из интриги уже выполнен – я ее распознал.
Интриган действует по простой схеме: вовлечение в тему, потом выставление себя в качестве однополчанина, следом звучит добрый совет, после чего советчик исчезает в корпоративной тени обыденной жизни офиса.
Тема проявилась: я был выставлен как лучший для переговоров с «Адидас». К этому моменту меня уже порядком эмоционально раскрутили. Мне впарили, что я лучший, что «Адидас» – дело успешных переговорщиков, что премиальные от удачной сделки высоки и вообще человек, заключивший с «Адидас» сделку, вызовет в Москве уважение. Втиралось это мне Рогулиным, Машенькой и Лебедевым. Постепенно. Понемногу, ослепляя лживой завистью…
Самое поганое, что я на все это повелся.
Итак, когда меня проверили на возможность применения в этой схеме и убедились, что я склонен к ее реализации, тут же провернули дело.
Твою мать!.. Это же обычный трюк, направленный на снятие топ-менеджера!
Едва в мою голову проникла идея, что в переговорах с «Адидас» я лучший, из стального Жени Медведева я превратился в пластилинового. И мне уже подсказывали, направляли на путь истинный, указывали выходы из сложных ситуаций, не забывая при этом в конце добавить: «Ты знаешь это лучше меня, извини, что советую…»
Но кто из них троих – Рогулин, Белан, Лебедев – интриган, а кто – статисты? Впрочем, это неважно. Думается, у каждого из них есть своя причина быть инициатором свары, так как каждый имеет причины опасаться меня или ненавидеть. Лебедев – за должность креативного директора, Белан за то, что заместитель президента я, а до сих пор не она, Рогулин по своему слабоумию тоже мнителен, и ему ничего не стоит втереть, что я мечу на его место. Так что статистов тут скорее всего не было. Работал тесный коллектив единомышленников. Я забыл главную заповедь офиса: если кто-то пытается стать тебе еще более лучшим другом и количество таких желающих растет в арифметической прогрессии, значит, до удара ножом в спину остались считаные часы.
«Тебя развели на чувствах, Медведь», – пронеслось в моей голове.
Я слишком много шутил и входил в общение последних два месяца. Я забыл о том, что юмор доступен немногим, и распоясался. Я стал свободнее, я стал безответственнее к собственной безопасности. Наверное, ночи с Виолеттой настроили меня на кашемировую волну, и мне понравилось качаться в ней и тереть щеку о мягкий бархат жизни.
– Меня занесло, и я не удержался на вираже…
Этот хрип еще вчера я не признал бы за свой голос.
Вторая сигарета вызвала горечь и тяжесть в груди. Сейчас «Лаки Страйк» уже не тот, что раньше. Благодаря таким вот рекламодателям, как Жора, продукт Моршанской табачной фабрики загоняют в гильзы с надписью Luckу Strike и гонят, как взаправдашные.
Под балконом сонно прижмурился «БМВ» Рогулина, и я с трудом сдержал себя, чтобы не бросить окурок на сверкающую лаком крышу.
К двум часам я успокоился окончательно, а в пять минут третьего в мой офис, не постучавшись – и это невероятно удивительно, чтобы наша «хьюман ресорсез» не постучалась в мою дверь, я во всяком случае не помню такого, – вошла, как в свой хлев на первом этаже, кадровичка.
– Евгений Иванович, зайдите ко мне, пожалуйста.
И ушла, оставив меня в состоянии каталепсии.
Глава 4
Понять меня, почему я остолбенел, может всякий, кто знает корпоративное устройство компании. Для тех, кто далек от этих пошлых тонкостей, я позволю себе рассыпаться в объяснениях. Зайти в кабинет заместителя президента без стука, сказать не «здравствуйте, Евгений Иванович», а «зайдите ко мне» и выйти, показав ему толстый зад, обтянутый юбкой с Черкизовского рынка, может только или мужественный начальник отдела кадров, или сошедший с ума. Входить в общение с экзекьютивом подобным образом стафу, а «эйчар», как ни крути – это стаф, категорически не рекомендуется. В «Вижуэл» платят куда больше, чем контролеру в метро, и если только наш «хьюман ресорсез» не ударилась в дауншифтинг[8], устав от гонки по жизни и решив удалиться в тихие омуты посредством выпада, то такой демарш бывшей кадровички завода «Серп и Молот» может означать только одно – она не видит во мне более заместителя президента. В крупных корпорациях новости об увольнении первыми узнают, как правило, не увольняемые, а люди, оформляющие документы, и поэтому я задумчивой походкой спускаюсь по лестнице вниз, чтобы узнать, какая из версий имеет право на жизнь.
Не знаю, бегом ли эта утка неслась по коридору, но когда я вошел, она уже сидела за столом в очках и что-то строчила на компьютере.
– И что у нас случилось? – вальяжно бросил я, расстегивая пиджак и вставляя в зубы сигарету.
– С приказом ознакомьтесь, Евгений Иванович.
Три месяца назад «хьюман ресорсез», больше я ее никак назвать не могу, подкатила к Георгию и попросила принять свою племянницу секретарем в «Вижуэл». Гоша, добрая душа, а тогда еще не было Милы, согласился. Племянница уже открывала дома шампанское и хвасталась подружкам, что получила работу в две штуки баксов, а я попросил своего «частника» проверить прошлое этой милой, или, как утверждала «хьюман ресорсез», «порядочной и ответственной девочки». Ответственная и порядочная девочка оказалась нагнанной из суда секретарем потому, что со многими документами, оказывавшимися в распоряжении ее судьи, знакомила своего бойфренда, активного члена Солнцевской ОПГ. Я пришел к Рогулину и спросил, действительно ли он хочет, чтобы с документами компании, отколачивающей по двенадцать миллионов долларов в год, работала ответственная девочка, которую пялит активный член Солнцевской ОПГ. Рогулин вовремя спохватился и тут же о девочке забыл, но «хьюман ресорсез» обо мне не забыла. Но в силу корпоративной дисциплины в течение долгих трех месяцев вынуждена была улыбаться мне и хихикать в ответ на мои остроты. Милу в «Вижуэл» привел я, поскольку лучше уж о происходящем в кабинете Рогулина буду знать я, чем какой-то член.
Я ознакомился с приказом.
Георгий пошел даже дальше того, что я предполагал в своих истеричных фантазиях. Я был уволен по собственному желанию, причем в основаниях увольнения значилось: «заявление».
– А какое заявление? – спросил я у «хьюман».
– А вы разве не принесли? – спросила она изумленным голосом, но голову с вовсе не удивленным взглядом повернула в мою сторону лишь через несколько секунд – так трудно ей было оторваться от писанины.
– А должен был?
– Георгий Алексеевич сказал, что вы принесете.
«Хьюман ресорсез» слабоумна, к тому же ей под пятьдесят, то есть, несомненно, наступил климакс, что, на мой взгляд, существенно понижает достоверность предоставляемой ею информации. Но сейчас все именно так, как я слышу. Таких ублюдков, как я, не просто увольняют, их увольняют с шиком.
Если сейчас поднимется ураган, то тетке это доставит ни с чем не сравнимое удовольствие. Этот ураган ей необходим сейчас как воздух, как абонемент на годичное посещение клуба бывших жен, который эта сука посещает вот уже несколько лет, вместо того чтобы стать женой настоящей. Она тут же снимет трубку с телефона и при мне, ничуть не стесняясь, скажет Рогулину, что я безумствую в кадрах. Две шалашовки, сидящие рядом, подтвердят, что я крыл все и вся матом, был нетрезв и вел себя как свинья. Так из «Вижуэл» уже были уволены двое. Общую схему решили не менять даже для меня.
– Я забыл бумажку в кабинете, – огорчился я, вынимая из кармана «паркер». – Дайте-ка мне чистый листочек…
– После организованной вами оптимизации, Евгений Иванович, – проскрипела сука, – у нас каждый лист на счету.
– А, ну тогда подождите до завтра, – я завинтил ручку и уложил в карман. – Сейчас у меня дела, утром и увидимся.
Это в планы «хьюман» не входило. Она нервно, понимая, что уступает, выдернула лист из стопки, лежащей на ее столе, и швырнула на стойку.
Я взял лист, уложил на ладонь, откинул крышку стойки, подошел к суке и размазал его по ее роже…
Нет-нет, так не пойдет. Мне еще судебных процессов не хватало. Набросав на бумаге все, что, по моему мнению, должно содержать заявление об увольнении по собственному желанию, я показал пальцем на приказ.
– Здесь нет пункта, обязывающего финансовому отделу произвести со мной расчет. Как будет исправлено, сообщите, я приду и ознакомлюсь с новой редакцией.
– Георгий Алексеевич сказал…
Я толкнул дверь и вышел в коридор. Мне фиолетово, что сказал Георгий Алексеевич.
Ведомый каким-то детским желанием нагадить хоть как-то, я вошел в пустующий кабинет менеджеров отдела арт-проектов, сломал ящик на стене и вынул из него ключ, подошел к работающему компьютеру и удалил все программы вместе с рабочими документами. Ящик прикрыл, а ключ сунул в карман. Я не хотел, чтобы они все сгорели заживо, сгореть на двух первых этажах невозможно. Просто мне известно, что сформирована новая комиссия из числа пожарных, ментов и СЭС… Думаю, распинаться об этом сейчас не стоит. Придет время, и я объясню.
Ну, здравствуйте, дорогие моему сердцу жители первого этажа! Пока я застегивал пиджак, двое – юноша и две девушки – шлифанули меня своими одеждами. Их лица напряжены, походка пружинистая, они знают, что если будут хорошо работать, лет через десять станут заместителями президента компании. И тогда у них будет «Мерседес», квартира в центре столицы, счет в банке, и тогда можно будет влюбиться по-настоящему, всерьез, чтобы жениться.
Впервые за пять последних лет я, выйдя на улицу, вдруг озадачился вопросом: «Что делать?» Не в смысле – что предпринять сегодня, а что делать теперь вообще. Куда идти, в смысле – ехать? Отправить ли в «Ребус» резюме по факсу, махнуть ли на Сейшелы или просто заказать на дом грузовик пива и месяц наслаждаться футболом и сексом с Виолеттой. Чувство свободы вдруг ворвалось в мои легкие, и захотелось выбросить этот свежий поток обратно вместе с победным криком. Глупцы! Уж не думают ли они, что сделали мне плохо?!
Я только что задал себе вопрос с тремя неизвестными и теперь, даже не раздумывая, могу ответить на все пункты утвердительно! В «Ребусе» меня примут как родного – я был единственным, кто мешал им процветать! Один звонок – и мне будет забронировано место в бизнес-классе на самолете, отправляющемся в теплые края! Звонок по другому номеру – и Виолетта, как «Beer– ka», будет доставлена к пиву в мою квартиру!
Выхватив из кармана ключи, я снова услышал шорох в кармане. О, это последнее, что нужно будет сделать перед тем, как унести из кабинета коробку с вещами. Я совершенно забыл о Машеньке!
Через минуту я был на втором этаже, меня можно было увидеть шагающим посередине коридора с цветущей улыбкой на губах. Я был счастлив и свободен – никогда не думал, что увольнение по собственному желанию приносит столько счастливых минут!
До кабинета креативного директора я дошел, а вот внутрь попасть мне не удалось. Гоша Рогулин затеял в ее кабинете совещание, секретарша меня не впустила. Кажется, уже все в «Вижуэль» знают, что с Жени Медведева снят бейдж.
Решив, что вернуть документы никогда не поздно, если только возвратят их сегодня до вечера, я отправился домой.
Чувство свободы и счастья не покидало меня ровно тридцать минут. Как только «Туборг» впитался в стенки желудка и стало тепло, ощущение радости схлынуло, как вода из шлюзов. Я сидел один в квартире, передо мной слева на столике стояли четыре пустые бутылки, справа – шесть полных и запотевших, пепельница была полна, и наконец-то подошел момент, когда тишина, звенящая в комнате и прерывающаяся лишь тогда, когда я переворачивал бутылку, стала невыносима.
Подтянув к себе пиджак, я вынул из кармана телефон и набрал номер. Полминуты я слушал медляк, потом привычно сработал автоответчик, но обольстительный голос томной дивы не успел довести фразу до конца. Со мной заговорила живая женщина.
– Виолетту… – сказал я и откинулся на спину.
Мне не хотелось повеситься. Меня пожирало желание уйти из Москвы благородно, тихо и незаметно. Так незаметно, чтобы даже я не почувствовал, что уже на небесах. Пять лет, отданных проклятому «Вижуэл», трубили во мне возмездием, и кто-то мудрый, рассудительный и спокойный уверял голоса уничтоженных мною конкурентов, что нужно смириться, ведь сие есть промысел божий, что все пройдет и останется только тишина и покой…
– Тебе хорошо со мной?
Мне хорошо с Виолеттой. Я до сих пор не знаю ее настоящего имени, а потому не называю и Виолеттой. С ней не нужно быть чересчур умным и в каждую фразу вставлять двойной смысл. В общении с ней не нужно мобилизовывать в себе Баффета и блистать достижениями самокоучинга. Это опасно, потому что в этом случае и она тоже из милой проститутки, приняв твои попытки показаться сложным за игру, тотчас превратится в матерую блядь. Она не знает слов «аджента» и «харрасмент» и не впивается с рычанием зубами в твою плоть, полагая, что ты прешься от этого, как людоед. Каким-то тонким женским чутьем она еще шесть месяцев назад угадала, что меня интересует не столько секс с нею, сколько желание поговорить и потереться щеками. Случалось так, что я засыпал у нее на плече и просыпался только от того, что она треплет меня за щеку: у нее виноватый взгляд, словно это она, а не я виновен в том, что деньги заплачены, а услуга не оказана. За полгода общения мне удалось стереть с этой девочки профессиональную неприступность и по примеру графа Калиостро материализовать из каменной бабы в трепещущую невинность. Оборот «невинность» по отношению к элитной проститутке может выглядеть странным, но за пять последних лет я встречал очень много порядочных женщин, преданных жен и верных спутниц, чей порок не шел ни в какое сравнение со смиренной отдачей клиенту. А в теле этой маленькой негодяйки сидит невинная девушка, и мне порой кажется, что наступит срок, и девственница с облегчением стянет с себя ненавистную шкуру, чтобы забыть о ней навсегда, полюбит по-настоящему и станет наивернейшей из жен…