Сегодня вечером за столами расположилось десятка три весело кутящих римлян. Напрасно было бы искать среди собравшихся добродетельных мужей и доблестных защитников Рима. Здесь в большинстве своем сидели те, кто несколькими днями раньше трусливо и подло резал женщину при тусклом свете ночного светильника. Те, кто любил проводить жизнь в душных помещениях таверн и кабаков, не пытаясь защитить с мечом в руках те блага, которые они имели. Те, кто давно предал забвению основные нормы морали и этики, нормы поведения в обществе. Среди собравшихся было и несколько женщин, таких же распущенных и развратных, как и все остальные.
Вино, которое пилось неразбавленным, быстро превращало людей в опустившихся скотов.
Катилина пил, почти не пьянея, и его мрачный взгляд вспыхивал, когда он слышал очередную реплику одного из своих друзей. Лентул, пришедший с ним, уже успел рассказать о сегодняшнем происшествии, и собравшиеся громко смеялись, слушая рассказ претора о сожжении постамента богов и свержении статуи Юпитера.
– Этот жрец мучился, как Геракл, прикоснувшийся к крови Несса,[73] – громко хохотал Лентул, уже успевший оправиться от испуга и теперь стремящийся взять реванш за свое недавнее смятение.
– Ему, наверное, не хватало его Деяниры, – вторил ему, гогоча, Цетег.
– Представляю, сколько священных повязок[74] заготовит он для того, чтобы умилостивить богов, – закричал с другой стороны Габиний, и все собравшиеся снова громко расхохотались.
– Скорее он пропахнет чесноком, как торговец пряностями, – добавил, давясь от смеха, Цетег, и все снова засмеялись.
– Эвхарист, прикажи подать еще вина. И чтоб оно было не хуже прежнего, – грозно прокричал Лентул.
– Конечно, конечно, – проворно склонился грек, – мое вино пил даже Сулла Счастливый, когда однажды посетил мою таверну. Сам Марк Красс, да хранят его боги, пьет мое фалернское.
– Он отдает его своим рабам, подлый обманщик, – негодуя, закричал Цетег, – неси быстрее, а то я посажу тебя на вертел вместо гуся, которого ты так неудачно поджарил.
Грек, продолжая улыбаться, поклонился и быстро исчез за дверью. Через мгновение показались слуги Эвхариста, вносившие новые кувшины с вином. Наполняя их в другой комнате, проворный грек подмешивал в вино немного воды, и, конечно, им менее всего двигало чувство заботы о своих клиентах.
Вибий, сидевший на самом краю скамьи за одним из столов, не сводил глаз с Семпронии. Вот уже несколько дней он неотступно следовал за ней, дежуря у дверей ее дома. Она замечала это навязчивое любопытство, но не подавала виду, словно пытаясь еще больше разжечь чувства юноши. К своим тридцати годам она уже дважды выходила замуж и дважды разводилась, причем в обоих случаях инициатором разводов была она сама. Имея уже взрослых детей, Семпрония в свои годы выглядела настолько хорошо, что за ней увивались многие римляне, стремящиеся снискать ее расположение. Среди ее поклонников, как утверждала молва, были даже Марк Красс и Децим Силан. Высокого роста, скуластая, с горящими темными глазами и чуть изогнутым носом, она скорее походила на уроженку Сирии или Египта, чем на истинную римлянку. Большой чувственный рот придавал чертам ее лица необъяснимую прелесть и делал ее еще более притягательной для мужчин.
Сидевший рядом с Вибием Габиний, заметив горячие взгляды молодого человека, толкнул его ногой и спросил:
– Что, хороша Семпрония?
– Она прекрасна, как Венера, клянусь Аполлоном, – прошептал Вибий.
Габиний визгливо расхохотался.
– Скорее как Прозерпина, богиня преисподней. Она же первая развратница Рима. Здесь за столом нет мужчины, не переспавшего с ней.
– Перестань, – побледнел Вибий, – перестань, или, клянусь Марсом, я разорву тебя на части, – при этом он сжал свои огромные кулаки, и испуганный Габиний почел за благо умолкнуть.
Семпрония, сидевшая на другом конце стола, недалеко от Катилины, не слышала слов Габиния. В самой женщине уже давно жила единственная страсть, владевшая ею безраздельно. Она, отвергая десятки римских мужей и отдающаяся другим десяткам, полюбила странной, дикой, неистовой любовью, как могут любить только очень распутные женщины, полностью отдающиеся своим чувствам. Когда сильно любит девушка, непорочная в своей чистоте, она зачастую сама открывается своему избраннику, становясь дерзкой до безрассудства. Но когда страсть овладевает распутнейшей из женщин, та вдруг становится робкой, как девушка, не решаясь применить весь арсенал испытанных средств, сделать первой признание тому единственному, который может составить смысл ее существования, ради которого она пойдет на любые унижения. В мучительной любви падших женщин есть что-то величественное и омерзительное одновременно.
Внезапно налетевшая страсть захватила Семпронию, и она уже не могла встречаться со своими многочисленными поклонниками, ибо безумный образ Катилины встал перед ее глазами и заслонил весь остальной мир.
А для Вибия весь мир сошелся сейчас в этой дерзкой и бесстыдной женщине, сидевшей недалеко от него в мрачной таверне и громко смеявшейся над очередной колкостью Лентула. Катилина не обращал на нее никакого внимания, занятый своими мыслями, почти не реагирующий на происходящее вокруг.
И каждый раз, когда страшный взгляд Семпронии останавливался на Катилине, на другом конце стола вспыхивал не менее страшный взгляд Вибия. Течение человеческой жизни во все времена напоминало комедию страстей, в которой все роли распределены заранее.
Неожиданно Цетег, сидевший с другой стороны Вибия, вскочил на скамью и высоко поднял чашу.
– Выпьем за Катилину, – прокричал он, – за его победу на выборах! За нашу победу! И пусть Юпитер, Марс и Сатурн покровительствуют нам. – С этими словами он сильно ударил себя в грудь левой рукой и, обращаясь вверх, к закопченному потолку таверны, добавил: – Слышишь, Юпитер, благой и великий, или каково бы ни было твое имя, угодное тебе, я пью за нашу победу!
Присутствующие дружно встали, поддержав тост Цетега. Лишь несколько человек остались сидеть на своих местах, и среди них были Катилина, Семпрония и Вибий.
– Мы посадим голову Цицерона на значки нашего легиона! – крикнул Луций Статилий, сидевший рядом с Катилиной.
Цетег, увидев, что Катилина не очень реагирует на его обращение к богам, добавил:
– Не только Цицерона, но и всех наших врагов. А потом провозгласим двух консулов – Катилину и Аврелию Орестиллу.
Собравшиеся засмеялись, но достаточно осторожно, опасаясь разозлить своего вождя. Однако Катилина только улыбнулся, подобная шутка лишь развеселила его. А Аврелия, сидевшая рядом с ним, улыбнулась, довольная сказанным, словно Цетег еще раз подчеркнул ее влияние на Катилину.
Но для Семпронии, увидевшей эту улыбку, подобная фраза прозвучала неслыханной дерзостью.
– Такой пьяница, как ты, Цетег, не должен обращаться к богам, – громко крикнула она. – Представляю, почему ты хочешь избрать консулом Аврелию. Ведь ты сам не способен даже стоять в храмах во время обряда жертвоприношений.
Ее слова вызвали грохот смеха.
Цетег побледнел и, все еще стоя на скамье, нагнулся к Семпронии, прогибаясь через стол.
– Ты бы хоть помолчала. Клянусь Вестой, ты порочна, как самая негодная блудница парфянских отрядов. Это тебя нужно было избрать нашим консулом. Ведь ты можешь принять нас всех за одну ночь и потребовать еще добавки. – Смех еще более усилился в таверне, и только Вибий сидел с горящими глазами, до боли сжимая кулаки. Даже Катилина рассмеялся над колкостью Цетега. Но Семпрония, как все распутные женщины, быстро приходила в бешенство. Она вскочила из-за стола и крикнула:
– Да, могу, но не таких мужчин, как ты, Цетег. Разве не ты два месяца назад бежал с ложа вольноотпущенницы Суллы – Иолы, не сумев даже к ней прикоснуться, хотя провел с нею всю ночь. Да, таких мужчин, как ты, я могу принять целый легион безо всякого вреда. Любая весталка охотно вступит с тобой в связь, зная, что останется девственницей.
На этот раз смеялись все, даже Эвхарист, пришедший в зал. Катилина громко хохотал, одобрительно кивая, а Лентул сбросил кувшин с вином, который почти неслышно разбился.
Цетег пошатнулся от нанесенного оскорбления и замахнулся кулаком на Семпронию, но тут Вибий резко дернул его за край туники, и он, покачнувшись, упал на стол, ломая выставленную на нем различную утварь. Вино из опрокинутых кувшинов и чаш растеклось по всему столу, и красные пятна стали проступать на складках одежды сидевших вокруг людей, словно пятна крови на их грязных душах. Женщины с визгом вскочили. Несколько мужчин резко встали, и скамья опрокинулась. Среди прочего шума были слышны причитания Эвхариста.
С трудом приподнявшись, Цетег пошатнулся и, изрыгая проклятия, достал свой меч. Вибий тотчас обнажил свой, но внезапно почувствовал, как его руку сжала чья-то еще более сильная рука. Он повернулся и увидел Катилину. Тот покачал головой.
– Уберите мечи, сейчас не время и не место выяснять отношения.
Увидев, что увещевания Лентула, пытающегося образумить Цетега, не очень действуют на последнего, он громко крикнул:
– Перестаньте все! Или во имя великих богов я достану свой меч, чтобы увидеть цвет вашей крови.
Недовольно ворча, Цетег вложил меч обратно. Вибий последовал его примеру. Семпрония, довольная одержанной победой, громко смеялась.
– Давайте выпьем, – предложил Лентул, прижимая к себе Леонию, свою вольноотпущенницу, – мы все равно выиграем эти выборы. Раз я прошел в прошлом году в преторы, ты, Катилина, пройдешь в консулы в этом. А потом мы быстро наведем порядок, – засмеялся пьяный претор.
В таверне Эвхариста снова загремели крики и смех присутствующих. Никто не заметил, как хозяин несколько раз обменялся быстрыми взглядами с сидевшим за дальним столом Луцием Веттием, словно между ними существовала какая-то тайная связь.
Веттий, поднявшись, пьяно качнулся и, выругавшись, направился к выходу. Эвхарист незаметно вышел за ним. На улице дождь уже прекратился, и римлянин жадно вдыхал свежий воздух. Молчание нарушил Эвхарист.
– Что передать консулу?
– Катилина не предпримет ничего до выборов. Но во время выборов Лентул предлагает напасть на консулов, хотя сам Катилина не дает на это согласия, – заговорил, вглядываясь, Веттий неожиданно трезвым голосом.
– Будь осторожен, Лентул ищет предателя. Квинту Курию повезло, что претор не застал его сегодня здесь, иначе этот старый пьяница не унес бы ног отсюда за прошлогоднее предательство.
– Я знаю. Курий ходит по всем тавернам и кабакам, оплакивая свою подругу Фульвию. Ее зарезали твои гости, Эвхарист, и я даже помогал им в этом. Так что придется быть осторожным, если я не хочу встретиться с Орком,[75] – усмехнулся гость.
Хозяин таверны кивнул головой, и Веттий, оглянувшись еще раз, шагнул обратно, возвращаясь в общий зал. Грек вздохнул, подумав, что нужно посылать сразу два донесения – Цицерону и Цезарю. Оба платили достаточно хорошо, и было просто непростительной глупостью отказаться от этих денег.
Неожиданно из-за туч выглянула луна, и узкий луч ударил в маленький дворик Эвхариста, словно пытаясь найти выход. Лунный свет осветил мрачные тупики «Вечного города».
Глава VII
Как в дружбе, так и в государственной деятельности должны быть исключены притворство и лесть.
Марк Туллий Цицерон
Объявленный сенатом созыв избирательных комиций знаменовал собой последнюю, решающую фазу выборов консулов на следующий год. Трое кандидатов в консулы и все многочисленные кандидаты в преторы в последний раз давали угощения, устраивали театральные зрелища, бои гладиаторов, раздавали и без того скудные запасы хлеба в городе. Каждый из них не жалел усилий, дабы повидаться в последний раз с римлянами и заручиться поддержкой как можно большего числа граждан.
В аристократических кварталах Квиринала и Палатина слышались громкие голоса в поддержку кандидатуры Децима Силана. Полководца Лициния Мурену поддерживали кварталы Авентина и Виминала, где жили богатые работорговцы, всадники, менялы, ростовщики, заинтересованные в дальнейших успехах римской экспансии. А из мрачных трущоб Эсквилина и Целия, из гладиаторских школ и полуразрушенных таверн на окраинах города раздавались не менее громкие признания в поддержку кандидатуры Сергия Катилины, человека, обещавшего отмену долгов и наделение всех безземельных землей. Ситуация в городе, и без того напряженная, стала почти неуправляемой. На улицах и площадях, в банях и термах, в домах и храмах вспыхивали потасовки между сторонниками различных кандидатов. Даже городские когорты префекта Аврелия Антистия не всегда могли справиться с этим накалом страстей, выхлестнувшимся на улицы города.
В эти тяжелые дни Цицерон проявил удивительную твердость и настойчивость, столь мало свойственные его характеру. Пользуясь введением чрезвычайного положения, он не только удвоил обычные посты крепостной стражи, но и оцепил большую часть общественных зданий надежной охраной, составленной из ветеранов азиатских походов Суллы и Лукулла, уже наделенных землей и поэтому полностью верных сенату.
По его распоряжению у гладиаторских школ были выставлены целые манипулы городской стражи, и городским ланистам было приказано ежедневно проверять наличие гладиаторов в школах, хранить оружие под надежным контролем, сообщать о всяких фактах подозрительного оживления рабов и гладиаторов. Всем крупным работорговцам было приказано удалиться со своим беспокойным товаром из города до окончания выборов.
Цезарь, принимавший активное участие в предвыборных баталиях, видел, как настроено большинство сенаторов. Он понимал, сколь мало шансов у Катилины, которого ненавидят «отцы города». Сам Цезарь не мог пока из-за своего возраста выдвинуть свою кандидатуру на высшую должность Рима, но он проводил предвыборную кампанию с твердой верой в конечный успех.
Сегодня утром Юлий вышел из дома пораньше, так как в полдень намечалось жертвоприношение в храме Юпитера Капитолийского. Согласно римским законам, после того, как преконины[76] оглашали решение сената, верховный понтифик должен был принести жертву богам, обратившись к ним с просьбой о даровании удачи наиболее достойным.
Цезарь встал сегодня еще до того, как светило поднялось над горизонтом. После быстрого завтрака он позволил рабам искусно задрапировать его небрежно подпоясанную тогу. На ноги он надел калцеи[77] из красной кожи с серебряными украшениями. Поверх тоги он набросил широкую трабею.
Уже перед выходом он помазал специальной мазью Телеума шею и затылок. Сама мазь готовилась его вольноотпущенником Эпаминоном и состояла из оливкового масла и цедры особого сорта апельсинов.
Выйдя из дома, Цезарь не пошел налево, к Капитолию, а свернул направо, выходя по Священной улице к Виминалу. Расположенная на Палатинском холме, Священная улица была уже заполнена людьми, спешащими к Большому рынку на Авентин или к торговой пристани на Тибре, где были расположены Съестной и Овощной рынки. Некоторые сворачивали к кварталу Велабра, чтобы выйти к Скотному рынку и купить животных, необходимых для жертвоприношения богам.