А цыпки-то на руках – вот они до сих пор… Брат Алешка был старше его, но никогда не задирал носа. Он всегда был самый верный его защитник – и в школе, и на даче от местных пацанов. Он был добрым – даже головастиков жалел, выхаживал, воду заставлял менять, чтобы не сдохли. Он был умным, всегда что-то читал, решал, какие-то формулы чертил на полях. А в школе он был в совете пионерской дружины, а сейчас вон в Госсовете, в правительстве…
А цыпки-то на руках?!
«Не надо будет платить проценты, мы попросим денег в долг у Алексея» – это сказала жена Оксана. Тогда там, на даче, он вообще и думать не думал, что когда-то у него будет жена. Он… ОН ПОМНИЛ ВСЕ ТАК ЯСНО, ТАК ОТЧЕТЛИВО. Они жили на даче, и брат защищал его от местных, чтобы не обижали, не лупили. Даже дрался из-за него. А ему на лето по внеклассному чтению задали кучу книжек прочитать. И это было так скучно. Но однажды брат сказал ему: есть книжка про шпионов, не оторвешься. Это была «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара. Они все тогда были такие пионеры, такие пионеры…
Что же это такое происходит? Светофора не видно, не разобрать, какой там свет горит – красный ли по-прежнему или зеленый. Не сигналят, значит, движение закрыто, но отчего же тогда…
Владимир Жуковский увидел свои руки – детские руки в цыпках. Как произошла с ним такая метаморфоза, он не мог уяснить себе вот уже сколько лет – но это бывало с ним, случалось. И в последнее время все чаще, чаще, чаще…
Желтые кожаные сандалии, детские сандалии на загорелых ногах. Коленка в зеленке, свежие царапины, капли пота на лбу. Он куда-то бежит. Бежит так, словно от этого зависит все, ВСЕ ЗАВИСИТ.
НАДО УСПЕТЬ.
Потом спускается по какой-то обрывистой тропинке. Тянет сыростью и еще чем-то затхлым, вонью какой-то тянет, тленом, мертвечиной. Но он не должен бояться. Он должен…
Перед глазами стена – серый камень, паутина трещин, поросших мохом. Серый камень, какие-то развалины. Здесь есть тайник, расщелина. Он сует туда руку и с придушенным криком отдергивает – что-то черное, блестящее, многоногое, шевеля усами, поводя хитиновыми челюстями, нацеливается на его пальцы. Насекомое, мерзость, трупоед… Ну, трупоед, тебе сейчас будет пожива.
Он не должен ничего бояться. Разве это не слова его брата? Он так любил повторять их. Смелый, благородный, гениальный мальчик… Мальчик…
Мальчик с руками в цыпках, с голыми коленками в зеленке, одетый в шорты и защитного цвета курточку, мальчик в пилотке и красном галстуке сует руку в тайник и вытаскивает что-то, завернутое в лист лопуха. Это пистолет системы «браунинг». Владимир Жуковский чувствует пальцами холодок его рукоятки. Он видит это как бы со стороны и вместе с тем – это он сам там, внизу, припав по-лягушачьи на корточки перед этими серыми камнями, руинами чего-то «бывшего», поросшего травой, кустами. Это раздвоение пугает его всегда больше всего. Раздвоение – это шизофрения. Неужели шиза? Но об этом они с этим чертовым психологом пока что не говорили…
«Надо контролировать себя. Принимать лекарства. Я выпишу вам. Это совершенно безвредный препарат, однако не злоупотребляйте».
Он и не злоупотреблял. Выпил всего одну таблетку и забросил. Пальцы чувствуют холод металла. И Ленинского проспекта никакого нет. Есть только сырой овраг, из которого нужно выбираться наружу, чтобы…
Мальчик карабкается по тропинке вверх. И вот уже – солнце, пятна на летней траве, дачная дорожка. А на ней фигура.
В той памятной книжке «Судьба барабанщика» двое шпионов давали деру с дачи. Только было это не под Москвой на станции Узловой, а под Киевом. Двое взрослых шпионов, врагов. А тут на дачной дорожке всего один. Всегда, вечно один ВРАГ.
Мальчик с голыми коленками в зеленке вскидывает пистолет, сдергивает предохранитель.
Фигура на дачной дорожке. Вот он идет. Вот замечает. Поднимает руку к лицу, защищаясь. Поздно! Выстрел.
ВЫСТРЕЛ!
Каждый раз пуля попадает в цель, но в разные места. Иногда в глаз, и он лопается, как стеклянный шарик, пачкая слизью и кровью щеки, подбородок. Иногда пуля попадает в пах, и наружу на метр бьет фонтан крови из пробитой артерии. Иногда пуля попадает в сердце. И тот, в кого она попала, падает, словно подкошенный, даже не охнув. Но это неинтересно. Лучше когда пуля попадает в живот, пробивая брюшину. Потому что тогда тот, в кого она попала, умирает не быстро, мучительно, царапая ногтями траву, хрипя и…
Мальчик с пистолетом подходит ближе. Наклоняется над телом. Сейчас, вот сейчас он так близко, так близко, что можно даже увидеть бисеринки пота на его детских висках. Подбритый детский затылок, нежную ложбинку на шее. Вот он оборачивается.
Блаженная улыбка кривит его губы. Потом верхняя губа вздергивается, словно в оскале, обнажая острые клыки, которые впиваются в…
Владимир Жуковский укусил себя за кисть. Все, я сказал ВСЕ, довольно, хватит!
Это ВСЕ. И больше не будет ничего. Только Ленинский проспект. Только дорога. Дорога…
Он не сумасшедший.
Даже если ВСЕ ЭТО повторяется раз от раза все ярче, все сильнее, он не сумасшедший.
Он едет на работу. Он управляет своей машиной. Вон и светофор горит зеленый.
Как будто и не было ничего – пробки, правительственного кортежа, «браунинга», спрятанного там, в расщелине среди серых камней.
Как будто не было ничего.
Ничего. Никогда.
В офис, расположенный в Соймоновском переулке, Владимир Жуковский вошел с десятиминутным опозданием. Отметил карточку регистрации на пульте охраны. И застыл, словно его внезапно ударило громом.
В просторном вестибюле нового офисного здания, которое занимал инвестиционный фонд «Евразиягрупп Лимитед», кипели отделочные ремонтные работы. Целая бригада штукатуров и каменщиков декорировала стены облицовочными плитами из серо-зеленого мрамора.
Бригадир, завидев опоздавшего Жуковского, поспешил к нему: облицовочный камень привезли вчера в его отсутствие и спешно начали работы, стараясь уложиться в контракт и в смету.
– Владимир Николаевич, мы эту часть вчера уже почти закончили…
– Это что? – спросил Жуковский, указывая на серую стену. Ту самую стену, которая здесь и сейчас окружала его со всех сторон. Не оставляя выхода, не оставляя надежды.
– ЭТО ЧТО???
– Это плитка… облицовочный камень…
– Это что?! – взревел Жуковский (которого в офисе в общем-то держали за тихого, неконфликтного сотрудника. Неудачника по полной программе.) – Это что такое, я вас спрашиваю?!
Он схватил молоток, забытый кем-то из рабочих на стремянке, и с размаха ударил по облицованной мрамором стене.
По серой матовой глади зазмеились трещины. Несколько плиток с грохотом отвалилось.
Глава 5
Первое знакомство
Знакомство «вприглядку» состоялось у Кати с четой Жуковских – Владимиром и Оксаной и Алексеем Николаевичем Жуковским на свадьбе Катиной подруги Нины Картвели.
Свадьба Нины и Марка Гольдера – это было первое, что вспомнила Катя после того, как проводила Драгоценного в аэропорт. Вечерний рейс, Драгоценный сопровождал своего хворого работодателя Чугунова: куча багажа, обслуга, старая жена работодателя, его секретарша-любовница, личный врач, медсестра. Это самое «сынок», которое повторял Чугунов Драгоценному к месту и не к месту, – все это почти бесило Катю. Умнее и тактичнее было остаться дома и не ехать в Шереметьево. Она и осталась. Простились, что называется, на пороге.
– Сразу позвоню, а ты готовься недельки через три ко мне, отпуск оформляй, – командовал Драгоценный.
– Хорошо, Вадик, я все сделаю.
Уехал. Улетел… Сокол ненаглядный. Катя долго стояла у окна, хотя видеть было некого и нечего – одну лишь Фрунзенскую набережную, реку, зелень парка на том берегу. Сокол мой…
Потом все было как обычно. Рядовой августовский вечер – не поехала на дачу, осталась в городе, потому что сокол, сокол ненаглядный улетел.
А ночью Катя проснулась в слезах. Подушка была мокрой. Так было жалко себя. Просто ужасно. Запоздалая реакция на разлуку. На «улет». И вспомнилось самое яркое из последних впечатлений перед разлукой: свадьба Нины и Марка Гольдера, на которой они были вместе с Драгоценным. Он и сам туда разрядился как жених, что бывало с ним крайне редко. И Катя по такому случаю разорилась, купила дорогое вечернее платье.
Свадебный банкет проходил в Кремлевском зале ресторана «Прага». Нина-невеста была похожа на маленькую снежную птичку – вся в белом, а долговязый Гольдер – шахматист, гроссмейстер – парил над ней как орел. Истинный орел. История их романа была трудной, порой трагичной, все происходило на глазах Кати, да Драгоценный под занавес сыграл в этой истории почти рыцарскую роль спасителя. Такое не забывается. Но Катя не любила вспоминать ТО. Лучше было помнить ЭТО – зал ресторана, переполненный гостями, счастливую Нину, гордого жениха в съехавшем от волнения чуть-чуть набок парадном галстуке.
«Горько!» – закричал Драгоценный. И это было лучшее, что слышал Марк Гольдер, – это было видно по его глазам и счастливой улыбке.
«Горько!»
Сейчас, ночью, одной Кате было так больно и так радостно это вспоминать. Чужое счастье… Но разве они с Драгоценным не были счастливы там?
Среди гостей на свадьбе представителей мира шахмат, о котором Катя имела весьма смутное представление, было немного. Больше было друзей Марка Гольдера – двое космонавтов, знаменитый футбольный тренер (Драгоценный не отходил от него весь вечер, обхаживая, словно красотку, и все добиваясь каких-то прогнозов на будущий чемпионат), оперный бас, предприниматели, ученые, музыканты.
Катя обратила внимание на очень милую молодую женщину. Нина сказала, что это Оксана Жуковская, двоюродная сестра Марка, и показала ее мужа Владимира. Сначала он не произвел на нее особого впечатления – лет сорока, по виду типичный офисный клерк. Но потом в связи с ажиотажем, который поднялся в банкетном зале, когда приехал его старший брат Алексей Жуковский, она пригляделась к нему повнимательнее.
То, что приехала важная персона, стало ясно сразу по количеству охранников, которые наводнили зал. А потом в двери вошел самого обычного вида мужчина в дорогом, но слегка помятом костюме. Костюм был для него обязательной, почти рабочей униформой, однако носить «как следует» он его не умел. Видно было, что привык он больше к курткам, свитерам и рубашкам в клетку, к майкам, к джинсам, кроссовкам. Относительно моложавое лицо его было все сплошь в сетке мелких морщин, и, когда он улыбался, они становились глубже, заметнее.
Он вошел в зал, обнял Гольдера, сгреб его в охапку – так здороваются только старые добрые верные товарищи. Потом поцеловал смутившуюся Нину.
– Он сюда прямо из Кремля с заседания Совета безопасности, – раздался позади Кати шепот. В толпе гостей всегда найдется этакий «знайка».
Жуковского-старшего почтительно окружили. Катя заметила, что преобладали в этом «кружке» в основном ученые и космонавты. Потом все сели за свадебный стол.
«Горько!»
Поцелуй…
«Горько!»
Вспоминать это ночью одной, без Драгоценного было… Эх, что поделаешь! Уехал. Уехал надолго. Оставил одну.
Утром Катя встала рано и на работу собиралась лениво. Кофе стыл. По Москве-реке под самыми окнами плыли навстречу друг другу два прогулочных теплохода.
«Это как два корабля, идущих навстречу. Ожидается первое столкновение разогнанных до световой скорости частиц. Пучок протонов…»
Там, за свадебным столом в «Праге», напротив Кати и Драгоценного сидели ученые-физики и знаменитый оперный бас – философ по жизни. Беседовали чинно на горячую тему последних дней: запуск Большого коллайдера в Европе. Кате казалось, что на свадьбе такая заумь – это слишком, но…
– По сути, это эксперимент вселенского масштаба. Примерить на себя роль создателя и понять, как все начиналось, – разве это не заманчиво? Как видите, не случилось никакого конца света, никакой «черной дыры». И вообще это дьявольски интересно – узнать…
– Вот именно дьявольски, – прогудел бас-философ. – Эх, многоуважаемые… Я понимаю, что в военном аспекте для таких, как наш Алексей Николаевич, занятых проблемами разработки новейших типов вооружений, это огромный шаг вперед, но в моральном, человеческом аспекте…
– При чем тут это?
– При том, что человеку вообще нравится изображать из себя бога. И при этом не знать, не понимать самого себя. Вселенную препарировать замахиваемся, а собственная душа – потемки. А внутри каждого из нас порой такое скрыто – такие бездны, такие «черные дыры». И справиться с ними нет никакой возможности – затягивают, подчиняют, разрушают, выплескиваются наружу, и человек сам себя не узнает, пугается до смерти. Греки вдалбливали: познай самого себя сначала. А уж потом за все остальное берись. А мы – этакие ящики Пандоры, где наши страхи, наше неверие, наши сомнения, зависть, тайные желания, наша боль в такой тугой узел сплелись, что и не развязать, не распутать, корчим из себя бог знает кого… точнее, черт знает кого…
Прогулочные теплоходы прогудели приветственно и разошлись. Катя подлила себе еще кофе. Вот тебе, душенька, и коллайдер…
Драгоценному пора бы и позвонить.
Писк мобильного настиг ее, когда она открывала ключом свой кабинет. Вот, только придете на работу, а вам уже звонят, вас хотят, вас требуют.
– Привет, зайчик, это я.
– Вадик? Как долетели?
– Нормально. Ты как?
– Хорошо. – Не рассказывать же, что проревела всю ночь, нос вон даже распух. – Я отлично.
– Ладно, мы со стариком сегодня по врачам. Ты давай не скучай там без меня, – тон у Драгоценного был самым деловитым.
– Не буду. Я тебя вспоминала.
– Уже? Хвалю. Ну ладно, шер ами, меня мой старик к себе призывает. Все, целую, не скучай.
НЕ БУДУ. Катя оглядела кабинет. Бросила сумку на стол. ОБЕЩАЮ, ЧТО НЕ БУДУ СКУЧАТЬ.
Глава 6
Бармаглот
«Не скучать» можно было, только занявшись работой. В пресс-центре ГУВД Московской области, где Катя трудилась криминальным обозревателем, в августе был сезон отпусков. Такой сезон был и во всем главке. Подозрительное затишье царило и в криминальных сводках, словно все братки, урки, маньяки и воры дружно двинули «на юга».
Квартирные кражи, угоны, бытовые разборки на почве пьянства – Катя тщетно просматривала сводки. Ничего стоящего.
Но она же собиралась «не скучать». Слово вот дала… Спустилась в уголовный розыск. Прошла мимо запертого кабинета начальника отдела убийств Никиты Колосова. И этот сокол ясный тоже улетел. Сначала в отпуск, а затем, спешно вызванный оттуда, в сводную следственно-оперативную группу МВД и прокуратуры на Кавказ. И без него в розыске стало как-то пусто-пусто…
Ничего, незаменимых у нас нет. Катя даже разозлилась. Ну все, все куда-то отвалили! А кто не отвалил, так тому до нее дела нет никакого. Сережа Мещерский в Греции, у него лето – самый горячий сезон, его фирма туристическая бабки заколачивает. У Нинки медовый месяц, у подружки Анфисы сердечные дрязги с возлюбленным, с которым они вроде как совсем расстались, разругались в пух, ан вот опять как капельки ртути потянулись, устремились друг к другу. Как те чертовы протоны в том чертовом коллайдере.
ЧЕГО ОН ПРИВЯЗАЛСЯ КО МНЕ С САМОГО УТРА, ЭТОТ КОЛЛАЙДЕР? Вообще что это за дрянь такая? И при чем тут это самое «познай сначала себя»?
ВСЕ РАВНО НЕ БУДУ СКУЧАТЬ. Займусь делом. Любым, которое вот сейчас под руку подвернется.
Катя постучала в дверь кабинета заместителя начальника управления розыска Федора Матвеевича Гущина. Вот и не нужно нам никакого Колосова Никиты…
Гущин – полный, лысый (свою лысину он еще молодецки брил а-ля Гоша Куценко), флегматичный пятидесятишестилетний «профи» – сидел за столом, с тоской вперяясь в новенький ноутбук.