То, что она в гневе часто называла его сволочью и подонком, ничего в принципе не меняло. Он знал, что она любит его. И любовь эта была подобна болезни, возможно смертельной.
Сам он ребенка, их ребенка, а может, от какой-то другой женщины, например от его теперешней любовницы Лолы – темпераментной и горячей, как печка, и желал и страшился одновременно. Если бы ребенок, его потомство появилось на свет, он бы… он бы принял его, конечно, принял бы – любым. Вообще очень хотелось бы узнать, ЧТО МОГЛО ПОЯВИТЬСЯ НА СВЕТ ОТ НЕГО.
Но ребенка не было ни у одной из его бесчисленных женщин. И причина действительно крылась в нем самом. А может, это было и к лучшему, возможно, в этом проявлялось к нему какое-то высшее милосердие. Ведь как угадаешь, ЧТО или КТО родится от того, на кого родная мать дважды покушалась задушить во младенчестве. Кому она кричала, пытаясь добраться до его горла, как разъяренная бешеная фурия: убейте его! Убейте ублюдка! Убейте зверя!
Что-то похожее про ублюдков вопила и Жанна там, в ресторане, щедро угощаясь острой бритвой, заливая алым крахмальные скатерти. А еще она кричала о ВОЛКАХ и о свадьбе – проклятой волчьей свадьбе.
Ее тогда вывели из зала силой, вызвали «Скорую», отправили в больницу. Лена как-то все это сумела пережить, превозмочь. Даже его успокаивала: бывают такие психопатки, что поделаешь.
Он и за это ей был благодарен безмерно. Он нес ее на руках до машины. Они уезжали на медовый месяц в арендованный на территории Истры Холлидей-коттедж для молодоженов.
Что же случилось с ним там? Он так и не понял. Натура ли его была тому причиной? А может, это проклятие? Или, возможно, то, что они с Леной до свадьбы не жили вместе, бок о бок, а только встречались, занимались любовью, а потом расходились, разъезжались до новой встречи?
Ночь их была бурной. У него всегда был какой-то бешеный болезненный неистовый секс со всеми его пассиями. Они потом – измочаленные, счастливые, притихшие, потерянные – смотрели на него как-то странно. Что-то появлялось в их глазах животное, преданное, собачье. Он понять этого не мог, да и не старался. Они просто прилипали к нему, прикипали кровью и плотью. Так было и в ночь после свадьбы. Лена даже плакала потом. Шептала: ничего, ничего, это от счастья…
Затем они завтракали и снова занимались любовью, потом, кажется, гуляли. Он катал Лену на мотоцикле. У него тогда был еще не такой роскошный «Харлей-Дэвидсон», модель попроще, но он и на нем умел показать себя перед любимой женщиной, женой.
Он и относился тогда к ней как к любимой и жене. И ничего такого не чувствовал.
А потом он испытал шок. Вернулся в коттедж с бутылкой вина из гостиничного бара. Вернулся и ощутил зловоние. Его накрыло словно волной. В туалете горел свет. И он сразу понял, что Лена, его жена, была там в его отсутствие, воспользовалась его уходом, чтобы… Это было совершенно обычное житейское дело. И к этому предстояло привыкнуть, раз уж они стали жить вместе, одной семьей.
Но этот ужасный, дикий смрад, запах чужой утробы, чужого дерьма, смешанный с вонью туалетного ароматизатора…
Он выскочил за дверь. Он был в панике. Он не ощущал ничего, кроме отвращения и гадливости. Такого отвращения, что из-за него можно было убить, прикончить, только бы не чуять носом по-звериному этот ужас, эту вонь…
Он был сильным, и он справился тогда с собой. Вернулся, заставил себя вести как ни в чем не бывало. И потом все последующие пять лет…
Лена ради него, не требуя никаких бумаг, обязательств, обещаний, продала квартиру своей покойной матери. Он всегда хотел иметь что-то вроде спортивного клуба или тренажерного зала. И она позволила ему осуществить его мечту. Он был благодарен ей и никогда этого не забывал. Он по-прежнему относился к ней как к любимой, как к своей жене.
Но каждый раз, возвращаясь домой, в их квартиру, которую Лена превратила в такое стильное уютное современное гнездо, он чуял… по-звериному чуял все эти ее запахи: пот, слизь, вонь несвежих чулок, грязного белья в критические дни, лак для волос, лак для ногтей, духи, крем для тела, крем для лица, желудочную отрыжку, оливковое мыло, мочу…
Она была живым существом, и пахло от нее, как от живого существа. И не ее вина была в том, что он чуял, как волк, то, что нормальный обычный человек учуять бы не мог.
Эта вот мятная паста. Она была своеобразным противовесом. Или наркотиком.
– Гай, ты где?
– Я в ванной.
Она проснулась, подала голос. Она всегда была чуткой и заботливой, всегда спала вполглаза, словно карауля его…
– Тебе что, плохо?
– Мне хорошо.
– Сейчас еще так рано…
– Спи, Лена.
– Ты точно в порядке?
– Я же сказал тебе.
– А те таблетки… ты их принимаешь?
– Да.
– Деметриос говорил мне, что курс нельзя прерывать, иначе никакого эффекта не будет.
– Спи, я сейчас.
Жена была очень заботливой. Когда с ним что-то стало совсем уж НЕ ТАК, именно она нашла ему психотерапевта – Игоря Деметриоса. И настояла, чтобы он стал его пациентом.
Гай открыл дверь ванной. Из спальни до него дошла волна запаха – ее запаха. Это было что-то живое, тухлое и теплое, слишком похожее на логово.
На их общее логово.
Глава 8
О пользе сквернословия
Насчет убийства в Красногорске Катя начала звонить в местный уголовный розыск на следующий день прямо с утра: что, как, есть ли новости. Из всего она хотела слепить небольшой репортаж для криминальной хроники недели в «Вестнике Подмосковья». Но новостей и подвижек в расследовании не было. Оперативники хмуро подтвердили одно: убийство совершено с целью ограбления. Из квартиры пропали деньги, золотые часы потерпевшей «Омега» и, судя по всему, портативный ноутбук, а также мобильный телефон.
– По крайней мере, во время осмотра этих вещей мы в квартире не нашли. А они были, это соседи подтверждают.
Катя так и озаглавила файл с черновиком – «рыбой»: убийство с целью ограбления. Вяло набрасывала текст. Ничего сенсационного, было-перебыло уже такое, вламывались в квартиры, грабили, но…
Ей вспомнился дом потерпевшей Вероники Лукьяновой. Зеленая башня-новостройка. Четырнадцатый этаж, а всего девятнадцать. И при этом убийца рискнул спуститься с крыши при помощи какого-то там горного снаряжения. Прокурор вон промышленный альпинизм вспомнил…
Она снова перезвонила в Красногорск. На этот раз начальнику ОВД. Спросила, проверяются ли фирмы, предоставляющие услуги промышленного альпинизма – починку крыш, мытье окон в высотных зданиях, установку спутниковых антенн.
– У нас всего одна такая фирма зарегистрирована, Екатерина Сергеевна. Клиенты ее все в Москве, на территории района фирма не работает. Мы начали проверку, но прошу вас: пока об этом в прессу не давать ни слова.
– Конечно, конечно, – Катя вздохнула. – А что с баллистической экспертизой?
– Эксперты работают.
Это означало, что результаты будут лишь дня через три-четыре. Катя не знала, что писать дальше по этому делу. Способ проникновения, конечно, стоило бы обыграть. Не каждый раз такие вот люди-пауки попадаются среди воров-домушников. Не часто среди воров попадаются и убийцы. А этот начал стрелять, видимо, сразу, едва приземлившись на подоконник во всем своем альпинистском снаряжении. Но в комнате ведь было темно. Три часа ночи – самый глухой час. Получается, что и тьма ему, бармаглоту, не помеха. Увидел, что жертва его спит на диване, и начал стрелять, воспользовавшись глушителем. А до этого, прежде чем лезть на крышу и оттуда спускаться, он должен был увидеть, что окно на четырнадцатом этаже открыто. У Лукьяновой стоял стеклопакет, и его, по словам полковника Гущина, бесшумно не высадишь. Значит, он должен был знать наверняка, что окно на четырнадцатом этаже открыто. А можно ли увидеть это со двора?
Катя вспомнила, как вчера она пыталась проверить это там, во дворе многоэтажки. Запрокидывала голову, вперялась ввысь. Днем окно было видно. Но вот ночью как? Двор, по словам жильцов, плохо освещен. Фонари хоть и горят, но тускло. А громада дома в три часа ночи, когда все окна погасли, вообще не просматривается.
Так как же бармаглот смог увидеть, что путь для него открыт? Все это внушало какую-то смутную тревогу. Даже сейчас, днем, в кабинете главка Катя чувствовала себя, разбирая этот вроде бы совершенно обычный случай разбойного нападения с убийством, как-то не в своей тарелке.
А вечером дома она вообще, помнится… Хотя был душный августовский вечер Катя, вернувшись из Красногорска, не решилась открыть ни балкон, ни окно. Укладываясь спать, она раза три проверила замок на двери. Проверила, закрыт ли балконный шпингалет. Ей вдруг пришла мысль, что в ее квартиру проникнуть гораздо легче, чем в квартиру этой самой несчастной Вероники Лукьяновой. И уверенности ей от этого открытия, увы, не прибавилось.
Она долго не могла уснуть, чутко прислушиваясь ко всем звукам ночи: к стуку лифта, к шуму машин на набережной, к гудкам барж на Москве-реке. В три часа ночи она внезапно проснулась, хотя вроде бы для этого не было никаких причин. Ни шороха, ни шума, ни скрипа. Ничего такого она не услышала. Но все равно никак не могла потом глаз сомкнуть, замирая в постели от какой-то непонятной, сжимающей сердце тоски.
Одна… Совсем одна в пустой квартире без Вадьки, без Драгоценного… Без защиты, без помощи. Случись что, не дай бог – бесполезно кричать, никто не услышит, не спасет.
Ощущение было таким болезненным, таким острым. Страх… Это даже еще не сам страх, только преддверие его. Но от этого было не легче, а лишь труднее.
Утро вроде бы все поставило на свои места, однако сейчас, солнечным полднем, сидя в своем служебном кабинете, занимаясь привычным делом, Катя почувствовала себя скверно. Мысль засела в голове гвоздем: вот настанет вечер, скоро настанет, и все это привычное кончится. И надо будет снова возвращаться домой, в пустую квартиру. И запираться на все замки. И задыхаться без воздуха, потому что страшно открыть на ночь окно. Ночной убийца, забирающийся в спящие квартиры, спускающийся по тросу с крыши убийца-бармаглот на свободе. Он на свободе. И его следующей жертвой может стать кто угодно, в том числе и ты, и ты, и ты…
Катя оттолкнула от себя ноутбук. Хватит, довольно. Нельзя делать свою работу, описывать реальные преступления и при этом бояться того, что пишешь, того, что видела, того, что знаешь. Это просто страх, фобия. Очередная фобия. Сколько их было – этих фобий. Например, она боялась летать на самолете. А еще боялась толпы. И потом еще была одна фобия. И с ней ей помог справиться замечательный парень, талантливый психолог-психотерапевт Игорь Деметриос.
Она вспомнила о нем и как-то сразу успокоилась. Вот кому она позвонит, как только закончит репортаж с места происшествия для «Вестника Подмосковья».
С Деметриосом она познакомилась на служебных занятиях в главке. Служебные занятия для личного состава проходили в большом зале в форме тематических лекций. В тот раз темой для оперативных служб был битцевский маньяк. Кроме сотрудников прокуратуры и криминалистов в занятиях принимал участие и психолог-психотерапевт Игорь Деметриос. Второй раз Катя столкнулась с ним уже по делу фирмы «Царство Флоры». Деметриос в составе комплексной бригады экспертов участвовал в психическом освидетельствовании обвиняемого Тихомирова. То дело, помнится, трудно далось Никите Колосову. Расследование едва-едва не приняло трагический оборот. Катя запомнила «Царство Флоры» надолго. В ту ночь, когда Колосов пытался задержать убийцу, еще не зная, что это Тихомиров, Катя пришла на помощь Колосову. У нее в руках тогда было оружие, точнее, пистолет-зажигалка…
Она долго помнила то странное чувство, с каким она приставила этот свой пистолет-обманку к затылку Тихомирова. И чувство, с каким нажала на спусковой крючок. Пистолет был поддельный. И только поэтому преступник остался жив, не пострадал. Иначе ему бы разнесло череп. Катя помнила себя в тот момент. И воспоминания эти не давали ей покоя, пугали ее[Подробно об этом читайте в книге Т. Степановой «Царство Флоры», издательство «Эксмо».].
Колосов хвалил психолога Деметриоса: мол, толковый парень. Умный, проницательный. «Сейчас этих психологов навалом, – бурчал он. – И семьдесят процентов дураки набитые, толку от них в тех вопросах, которые нас, сотрудников милиции, интересуют, не добьешься, а от Игоря Юрьевича есть польза. Ты не смотри, что он весь такой навороченный, он работы не боится. Он санитаром в больнице имени Ганнушкина начинал, затем ординатором в институте Сербского вкалывал, в психбольнице закрытого типа практику проходил, кандидатскую писал, потом только частную практику открыл. С ним советоваться по любому вопросу можно, поможет, подскажет».
Тогда Катя решилась посоветоваться. Деметриос пригласил ее на прием. Офис он снимал в двух шагах от Никитского переулка, где располагался главк, – в переулке Калашном, выходившем на ту же Никитскую улицу.
«Я могла убить того человека, – призналась ему Катя. – Могла и хотела. Я хотела его прикончить. У меня было такое чувство в тот момент, словно я… словно я его палач и привожу смертный приговор в исполнение».
Они долго беседовали. Игорь Деметриос разительно отличался от коллег Кати. На первый взгляд (очень поверхностный взгляд) это был молодой хлыщеватый франт в дорогих потертых рваных джинсах и белой рубашке – кудрявый грек с темными глазами-маслинами и пухлым капризным ртом. Катя хотела было воспринимать его как душку-доктора, кумира пациенток с неуравновешенной психикой из числа жен предпринимателей средней руки и скучающих домохозяек. Но Деметриос, видимо, не зря проходил практику в институте Сербского и спецбольнице. На кумира домохозяек он походил мало.
– Катя, вам понравилась ситуация, когда вы контролировали чужую жизнь, имели власть над этой жизнью. И вы боитесь, что это повторится снова – это ваше чувство? – спросил он.
– Я не знаю.
– Это не ответ. Подумайте.
– Да, я боюсь, что это повторится. Со мной никогда прежде ничего подобного не было. И я не хочу, чтобы было…
– Примерно две трети взрослых, адекватных, хорошо социально адаптированных людей примерно раз в жизни испытывают то же самое, что и вы, – хотят, жаждут кого-то убить, прикончить, размазать по стенке: шефа на работе, сварливую жену, счастливого соперника, хама в очереди.
– Вы смеетесь?
– Желать чего-то – не значит делать. А бояться чего-то – не значит идти на поводу собственного страха. Вы стыдитесь того ощущения, которое испытали? Вам страшно от того, что об этом кто-то узнает из посторонних?
– Нет, но я бы не хотела, конечно…
– Вам стало бы легче, если бы вы узнали, что подобное чувство стыда и страха испытывает кто-то еще?
– Не знаю.
– Это тоже не ответ.
– Возможно… Я бы знала наверняка, что я не одна такая. Мне бы стало как-то легче…
Деметриос предложил ей прийти к нему на повторную консультацию. И в этот раз Катя была уже у него не одна. На приеме присутствовала девушка по имени Александра – очень стильная, стройная, длинноногая, печальная и мрачная. Деметриос беседовал с ними обеими, и на этот раз долго – вроде бы о самых разных вещах. А потом в разговоре как бы между прочим предложил рассказать им – друг другу их истории. ПОДЕЛИТЬСЯ ДУШЕВНЫМ ГРУЗОМ. И Катя внезапно как-то легко, преодолев смущение и зажатость, поделилась с незнакомкой Александрой. И рассказ вышел даже каким-то залихватским: вот, мол, как было дело, я, сотрудник милиции, задерживала опасного преступника, убийцу, на чьей совести были жизни нескольких человек, который покушался на жизнь моего коллеги, моего друга, и я… я так хотела, я так желала убить, прикончить его во время этого задержания.
Выпалив, выдав все это в присутствии Деметриоса и его пациентки, Катя почувствовала, как ей стало легче. Так бывает, когда рыбная кость застревает в горле, и колит, и беспокоит, и терзает вас, а потом вдруг эта самая кость «проходит» внутрь, проталкиваемая в горло порцией хлеба и воды. И наступает покой.