Каленым железом - Евгений Попов 8 стр.

И мужик стал совать всем в нос какую-то бумагу с гербовой печатью.

– А вот этого ты не видел? – Метус показал, что мог увидеть мужик, и опрометью кинулся по месту работы в столовую, а там выяснилось, что его якобы жена уже уволилась.

– И неизвестно, куда отбыла, – хохотали ее нахальные товарки.

Неизвестно. Это сначала было неизвестно. Телку и по-росюшку пришлось отдать, потому что против гербовой печати не попрешь – можно поломать рога, а мужик в следующий раз привел с собой еще и милиционера. Мужик этот, кстати, оказался ничего. Он имел дом – будку путевого обходчика и решил обзавестись хозяйством. Он сказал, что, может быть, даже и понимает Метуса, но поскольку деньги заплачены, то он тут ничего не может поделать.

Так что пришлось отдать. И только потом обнаружилось мошенничество, а именно что Валька была в сговоре с путевым обходчиком. Выяснилось, что они обо всем уже давным-давно договорились и только ждали, по-видимому, когда подрастет телка. Теперь они стали жить одним домом, в будке, а Васькина любовь, таким образом, кончилась и разбилась, как стеклянный шар.

И Метус, ошалев от всего этого, говорит маме:

– Вот видите, мама.

А старушка ему в ответ одно:

– Это все потому, что ты – дурак.

– Жду любви не вероломной… – запел тогда Метус и стал сажать в поле картошку, поскольку была весна. Он посадил целых десять соток картошки, да и в огороде еще чуть не полный мешок.

Кроме того, он хотел затеять судебный процесс со своей бывшей Валентиной Ивановной по случаю, что она украла у него всю скотину, но та одумалась, испугалась и сама отдала ему по сговору 125 рублей.

На эту сумму Метус купил себе мотоцикл. Мотоцикл был очень старый и весь какой-то ржавый, но обладал одним важным достоинством: сзади для пассажира у него имелось шикарное черное мягкое прекрасное пружинное седло от трофейного мотоцикла БМВ.

Скоро и пассажиры нашлись, потому что Метус опять женился. Как он в этот раз женился – все равно и, пожалуй, даже и не имеет значения. Одно можно сказать, что последняя жена была ничуть не хуже, чем две первые. И не рябая, и не косая, а только чуть-чуть похожая на швабру.

Ну Метус жил себе да жил. И совершенно бесстрашно пел свое «Жду любви не вероломной».

Ну и вот. И настал август месяц, когда падает желтый лист и синеет воздух, когда перелетные птицы собираются домой, когда картошка уже окучена и нужно подумывать о том, как ее убирать и где доставать грузовик, чтобы вывезти урожай с поля.

А на грузовике ездил стройбатовский солдат по имени Рафаил, восточный человек.

Они как-то раз пришли, Рафаил и Метус, к Метусу домой и стали выпивать и договариваться.

Они пили, и жена не вмешивалась, потому что ее не было дома, а старуха молчала, потому что ей было все равно.

Они пили и договаривались, а потом Метус стал жаловаться, что мотоцикл весь ржавый и очень скрипит.

– И выхлопная труба погнутая, – огорчался он.

– Кольца, поршни, аккумулятор – все должно быть новое, а тогда – пускай! – Рафаил рубанул ладонью воздух.

спел Метус.

И они еще выпили.

– Кольца, поршни, труба – все это есть, – сказал Рафаил.

– Где? – удивился Метус. – Нигде нету.

– Э-э, бяшка! – восточный человек скривился. – У меня в городе есть земляк, а у него есть кольца, поршни, моршни, чистим, блистим – у него все есть.

– Вот везет же вам, – восхитился Метус. – Везде у вашего брата земляки.

И сразу же стал хлопотать.

– Мама, – сказал он официально, – скажите моей жене, что пусть она не волнуется, а мы едем в центр за запчастями.

Мама молчала.

– Все для вас же. Стараешься, стараешься, – объяснил Василий, вытягивая из комода семейные сорок рублей. – Мы к вечеру будем.

– Мы на машине, – пояснил солдат Рафаил.

И поехали. А к вечеру не вернулись.

Не вернулись и утром.

Тогда новая молодайка старухе Макарине и говорит:

– Мама, может, их ГАИ забрала.

– Нет, доча, ГАИ их не может забрать, потому что Рафка военный человек. Их может забрать только ВАИ, а тогда Ваську бы отпустили, потому что он – штатский, – отвечала мудрая старуха.

И добавила:

– Поди забурились куда, паразиты.

И точно, забурились, да как еще. К вечеру пришел к ним солдат Рафаил. Вот именно что пришел, а не приехал. Он держал в руках гитару с пышным красным бантом и отнесся непосредственно к Макарине Савельевне, сказав:

– Все, мамаша. Не плачьте и не рыдайте, а ваш сына сидит в КПЗ и получит на полную катушку.

И рассказал ужасный случай, как опять подвела Метуса «Жду любви не вероломной».

…Они никаких запчастей, конечно, не нашли, потому что жена земляка, здоровенная бабища, сказала, что он куда-то уехал.

– Да куда же он мог поехать? Зачем ему куда ехать? – засомневались друзья.

– А я скудова знаю, – сказала бабища и не пустила их в дом.

Они тогда стали ждать и пошли в парк культуры и отдыха, где играл духовой оркестр, где читали лекции про Марс и космонавтов, а также продавали стаканами розовый портвейн.

В решетчатой беседочке, увитой плющом.

– Жду любви не вероломной, – вскоре запел Метус и тряс Рафаила за плечо, а тот открыл один глаз и пробормотал:

– А! Отстань, ара. Дай отдохну.

И положил голову на стол.

А Метус тогда вышел на симпатичную парковую дорожку, посыпанную гравием, и стал гулять, любуясь окружающей его культурой, а также отдыхом.

И вдруг – да, вот именно вдруг, а не как-нибудь – ни с того ни с сего он увидел ту, которую ждал, по-видимому, всю жизнь.

– Жду любви не вероломной, – снова запел он, приближаясь к женщине.

– Да? – хрипло спросила та, которая имела под глазом синяк, прекрасные черные волосы, серьги, накрашенные губы и папиросочку в них. Чулок у ней был спущен, а так весьма хороша собой и грациозна, как лань. – Да? – переспросила женщина и сказала: – Ты мне шаньги не крути, понял?

– Ты не лайся, я тебя люблю. Ух ты хорошая, – обнял ее Метус.

– Ишь ты! – женщина захохотала, как залаяла. – Хочется. Хочется, а у тебя шалыжки есть?

– Есть, – сказал простодушный Метус. – Вот.

И показал женщине десятку.

– О! Вот молодец! – женщина стала совсем своя и запела:

– А такой большой-огромной, – вторил ей Метус.

Потом они пили рассыпуху в той же беседочке, увитой плющом, где Рафик уже отдохнул и беседовал с какими-то людьми, бешено вращая кистями рук. Он поздравил Метуса, сладко чмокнул, посмотрев на даму, и выпил за их здоровье.

Потом он остался в беседочке, а они шатались по симпатичным дорожкам, обнимаясь, куря и веселя своим обликом отдыхающую молодежь.

И шло время. И упала на землю ночь, усеяв темное небо мелкой сыпью звезд, и месяц светил. Светил, светил и освещал справляемый в центре парка, в кустах, непосредственно за гипсовой статуей оленя, нехитрый праздник любви Василия Метуса и черноволосой гражданки.

Видите ли, милиционер. А ему, очевидно, донесла парковая уборщица. Милиционер помешал. Он подошел, он обнаружил влюбленных, извлек Метуса, поставил на ноги и довольно мирно посоветовал:

– Ты, мужик, лучше вали отсюда подобру-поздорову.

А гражданке сказал:

– А ты, Танька, если еще раз тут появишься, то я тебе, бичухе, остригу голову.

– А что я, – заныла Танька.

Что бы Метусу послушать опытного человека, разыскать Рафаила да и валить, валить, рвать когти.

А он взял да, как дурак, заорал на милиционера, кинулся на него, как бык, и ударил влюбленным кулаком по голове.

Милиционер засвистел, Метус еще приложился. На свистки явился Рафик и удержал Метуса от дальнейших необдуманных поступков.

Но как он ни уговаривал, как ни просил милиционера, как ни сулил ему горы золотых восточных денег, тот был непреклонен, и Метуса повезли.

– Он очень обиделся, – объяснил Рафаил. – Ну а вы, спрашивается, не обиделись бы, мамаша, если вас при исполнении служебных обязанностей шарахнули кулаком по голове за ваш же добрый совет?

Старушка заплакала и сказала:

– Я говорила, что он – дурак. Может, его хоть в дурдом посодят, а не в тюрьму?

– Не знаю. Не знаю. Сушите сухари лучше. Что же делать?

И Рафаил ушел, предварительно добавив и пошутив:

– Не плачьте, мама, а то я вам урюку не пришлю.

Так и пошел куда-то с гитарой. Про свою машину даже ничего не рассказал, куда она у него девалась.

Не плачьте, говорит, а как тут не плакать? А?

И старуха плакала. Она плакала, но уже собирала первую передачу: картошечка, огурчики, сухарики.

– Как ты думаешь, Марья, огурчики разрешат ему? – спрашивала она молодайку.

Но та окаменела. Она, как услышала, что произошло, то сначала вся покраснела, а потом окаменела и замолчала.

Она молчала несколько дней, а потом плюнула и стала со страшной силой возить для дома сено, дрова, копать картошку.

Потом она съездила в город и завербовалась у вербовщика на остров Шикотан потрошить рыбу. На суд она не пошла.

– Извините, мама, – сказала она, кланяясь старухе. – Я вам буду посылать немножко, а с Васькой я жить не могу, потому что он – паразит.

– Дурак он, – сказала старуха.

К этому времени все стало известно. Был суд. И Васька получил полтора года. Но обещали, что если будет вести себя хорошо, то могут выпустить «по половинке» или отправить «на химию».

– А то еще, гляди, и амнистия какая выйдет, – утешали люди Макарину Савельевну.

И вот теперь Васька сидит за колючкой. Жёны его – кто где. Рафаил демобилизовался и уехал.

Ваське дали полтора года, и никто не знает, что он будет делать, когда вернется. Начнет, наверное, с того, что опять подженится.

А сейчас – он никому не нужен. Так, по-видимому? Кому он нужен? Жены нет. Рафаил уехал. Так, по-видимому?

Нет, не так.

Ибо старушка мама Макарина Савельевна молча и упорно дожидается своего дурака, которого она родила, растила, купала в корыте, где он говорил «гули-гули», нянчила, покупала ему букварь и стегала ремнем за двойки из школы.

Дожидается, надеясь на деньги с далекого острова Шикотан, на урюк и на Господа Бога.

Дожидается, питаясь картошкой, солеными огурцами, свеклой, капустой, грибами – словом, всем тем, за что не нужно платить ни копейки денег и что бесплатно растет у хозяев на родной земле.

* Этот рассказ вместе с рассказом «Барабанщик и его жена, барабанщица» был напечатан в 1976 году в журнале «Новый мир». С предисловием Василия Шукшина. После чего я, пардон, проснулся наутро знаменитым, и всего лишь через два года меня приняли в Союз советских писателей, откуда уже через 7 мес. 13 дней исключили за альманах «Метрополь» вместе с Виктором Ерофеевым. После чего Василий Аксенов, Семен Липкин и Инна Лиснянская вышли из этого Союза в знак протеста. Я все помню.

Жду любви не вероломной, А такой большой, огромнай! – Из песни Владимира Шаинского (р. 1925) на слова Михаила Танича (1923–2008) «Осенний лес», которую часто исполняли по радио. Сведения эти я получил из Интернета, благодаря моим ФРЕНДАМ из «Живого Журнала», за что я их благодарю.

Заготскот – советская организация, занимавшаяся разведением и убийством крупного рогатого скота и овец.

Хоре́ – хорошо (сиб.).

…черти в свайку играли. – «Ряб, будто черти у него на роже в свайку играли» (Даль В. Пословицы русского народа). Свайка – старинная игра, состоящая в том, что толстый гвоздь с большой шляпкой нужно броском вонзить в землю, попав в середину лежащего на земле кольца.

…стеклянный шар. – «Как шар стеклянный этот мир разбился / И растворился в суете сует» (Джон Байрон (1788–1824). Дон Жуан. Перевод Татьяны Гнедич (1907–1976)).

Разободранный шофер… – В жизни, конечно, пелось это куда грубее. Но для литературы – вполне достаточно.

КПЗ – камера предварительного заключения. Теперь называется изящнее – ИВС, изолятор временного содержания.

…ара… – Вроде бы из азербайджанского языка. Приятель, что ли?

Шаньги не крути – не обманывай (сиб.). Шаньга – сибирская ватрушка с густой запеченной сметаной.

Шалыжки – деньги (жаргон).

Рассыпуха – дешевое крепленое плодово-ягодное вино.

…«на химию»… – расконвоировав, послать под гласный надзор в спецпоселение на «стройку народного хозяйства».

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ

– Спаси! Спаси! Спаси, господи! Сохрани и помилуй! Поскольку офонарели кругом, заразы! Поскольку – суета, суета. Суть – тлен и разложение. Подайте на уродство, товарищ!

И нищий, сидевший на крыльце бани № 1 городского треста коммунально-бытовых предприятий, протянул коротковатую руку.

А слесарь проектного института «Сибводпроект» Иван Панкрат ответил ему так:

– Я тебя, харя, вот щас как не поленюсь, так и сведу куда надо. Чтоб ты не бормотал ерунду, поганая твоя рожа. Если ты – урод, то тебе пускай подаст собес. Однако мне сдается, что ты вовсе не урод и вполне можешь что-нибудь делать. Кроме того, я ясно вижу, что ты – пьяный. Эх ты, бессовестная твоя харя – харитиша!

– Ну пьяный! А ты мне, сволочь, подавал? – огрызнулась харя.

Иван задохнулся и прошел в баню, а побирушка остался сидеть и в баню не пошел.

Ни в коем случае не защищая нищего, который есть самый натуральный тунеядец и отброс общественности, я все же должен сказать, что товарищ Панкрат – довольно грубый человек: в поведении и языке. И это, пожалуй, единственный его крупный недостаток. Все остальные не выходят за пределы среднечеловеческих и вполне могут быть терпимы на данном этапе развития личности.

А вот грубость – это да. Тут Ваня крупно подкачал.

Уже будучи сердитым, он купил за 15 копеек билет и зашел в предбанник.

И не радовало его, что сейчас, сейчас скинет он грязненькое бельецо и кожу, слегка зудящую, протрет рогожной мочалкой. А потом встанет под горячий душ и пойдет в парилку, выскочив из которой окатится ледяной водой. «Уф! Уф!» Не радовало, и он сердито глядел на шкапчики, крашенные синей масляной краской, и на тетеньку, которая их открывала. И закрывала, пытаясь предотвратить, чтобы у кого чего не слямзили.

– Ты долго будешь шляться? – поинтересовался Иван.

Но тетенька уже запирала его шмотки: нейлоновую куртку, брючки, ботинки производства красноярской фабрики «Спартак». И, по старости лет не стесняясь находиться в обществе голых другого пола, сказала:

– Если ты такой быстрый, то иди на стадион «Локомотив» и там с кем-нибудь соревнуйся бегом. А я тебе не пара.

– Ты… ты как отвечаешь посетителю? А что как я сейчас пойду к вашему директору и спрошу его: «А где, уважаемый товарищ, ваш сервис?» А? А он тебя за хобот! А? Что ты тогда запоешь?

– А я запою, что в гробе я видала твой сервис, тебя и твоего директора вместе. Потому что за семьдесят рублей смотреть на твою, к примеру, задницу могу только я.

– И вовсе это не мой директор, а твой, – пробормотал Ваня.

В моечной он слегка отошел и даже замурлыкал песню.

Пена славно покрыла его тело. Он пел «Не жалею, не зову, не плачу», но малый рай кончился, когда Иван пошел под душ.

Именно уже под душем выяснилось, что в бане внезапно пропала холодная вода, и выяснилась эта печаль опытным путем. Ваня шустро выскочил из-под душа.

– Гроба душу мать! Да вы… вы что? Так же запросто человека можно обшпарить!

– А ты иди в парную, – посоветовали Ване люди более опытные. – Там, когда в мойке воды холодной нету, там она может быть.

– Гроба душу! Мыло! – вопил Ваня, ворвавшись в парную. – Холодненькой! Холодненькой!

А ему замечают:

– Ты зачем же весь в мыле лезешь париться? Ты разве не знаешь, что от мыла тут будет вонь?

– Я знать тебя, змей, не знаю! Мне глаза щипет, а он хреновину тащит, – ярился Ваня в поисках крана.

Нашел. И, держа голову под облегчающей струей, ругался так страшно и ужасно, что поток его слов остановил строгий голос:

– Постыдились бы вы, молодой человек. Довольно молодой, а позволяете такие гнусные речи.

– Щас, щас. Я тебе щас отвечу, – сулился слесарь.

Но пока он промывал глаза, захлопала дверь, и по промытии глаз в парилке никого не оказалось.

Панкрат тогда вышел в моечную, но там люди сидели уныло и ждали воды. Иван тогда плюнул, наскоро ополоснулся и побежал одеваться.