– Ну, ты, Паша, даешь, – пробормотал Шаланда оскорбленно. – Я от тебя подобного не ожидал. Прокурором тебе, Паша, надо работать, а не следователем.
– Прокурорство от меня не уйдет, но в этом деле подзадержусь следователем. Я ведь почему все это тебе сказал? – Глумливый свой тон Пафнутьев опять сменил на уважительный и даже подобострастный. – Я посоветоваться с тобой хотел, как с человеком опытным, знающим… Может, все-таки мы оставим Худолея в деле, он знает Юшкову побольше нас с тобой, полезным оказаться может, как ты думаешь, Жора?
– А что, – немедленно откликнулся на лесть Шаланда, – человек он проверенный, много раз показывал себя с наилучшей стороны, у него и заслуги есть… Достижения. Он может пользу принести, Паша.
– Как скажешь, Жора, как скажешь… Мне важно было услышать твое мнение. Спасибо, Жора, – и Пафнутьев положил трубку, прекрасно представляя себе, какое гневное выражение приобретает лицо Шаланды в эти самые секунды. Ведь последними своими словами Пафнутьев как бы переложил всю ответственность на него, получается, он просто выполнил его просьбу оставить Худолея.
И действительно, услышав в трубке короткие гудки отбоя, Шаланда поперхнулся, бросил мелко попискивающую трубку на рычаги, оглянулся по сторонам – на кого бы выплеснуть свою обиду, на кого бы сбросить гнев, но никого в кабинете не было. Сжав громадный свой кулак, он повертел его перед глазами, осматривая со всех сторон, и опустил на стол с такой силой, что из невидимых щелей выползли маленькие облачка пыли от многочисленных милицейских протоколов, побывавших в разные годы в тумбочках и ящиках безразмерного шаландинского стола.
Пафнутьев звонил по телефону, с кем-то договаривался о встрече, запрашивал документы, выслушивал чьи-то анекдоты, рассказывал свои, и все это время в углу, у маленького столика в затертом кресле сидел Худолей и безучастно смотрел в окно. Там, во дворе, колыхались на ветру голые ветви деревьев, в небе тяжело проплывали сырые тучи, доносились какие-то голоса, но и их он тоже не слышал. Увидев, что Пафнутьев вернулся из морга, Худолей рванулся к нему в кабинет за новостями, но оказался некстати, поскольку начался послеобеденный телефонный перезвон. Он уже хотел было уйти, но Пафнутьев остановил его и молча указал на кресло в углу.
Худолей послушно сел, взял журнал с голыми красавицами. Да, настали времена, когда в каждой конторе на столике лежит тот или иной журнал с голыми. Не потому, что покупали только такие журналы, нет, причина в другом – все журналы печатали голых в полной уверенности, что это и есть свобода печати, что именно это убережет издателей от краха скорого и неминучего. Перевернув одну, вторую страницу, Худолей со стоном отодвинул затертый журнал в сторону – не было никаких сил смотреть на загримированные ноги, призывные улыбки, подсвеченные груди и прочие мясы.
Да, ребята, да!
В таком количестве, как и на любом нудистском пляже, самые прекрасные тела воспринимаются мясом. Хотя Вовушка со мной и не согласится. После кошмарных впечатлений в юшковской квартире у Худолея просто не было сил на все это смотреть.
– Паша! – не выдержал Худолей. – Откуда у тебя этот журнал?
– Наверное, кто-то принес. Может, подарил, а может, в качестве взятки. Взятки, знаешь, разные бывают… Один мне попался – жену свою начальству подсовывал.
– И что?
– Похоронили.
– Кого? Жену? Начальника?
– Мужа похоронили. Зарезала баба. Насмерть.
– И правильно сделала.
– Так-то оно так, – вздохнул Пафнутьев. – Но ей эта справедливость обошлась в шесть лет.
– Мог бы и помочь несчастной.
– Помог, как мог, – Пафнутьев развел руками. – Если будет хорошо себя вести, через два года выйдет на свободу. Ну, ладно, это все в прошлом. Тебя интересуют свежие новости из морга. Я правильно понимаю?
– Да, – кивнул Худолей. – Меня интересуют новости из этого скорбного заведения. Если там вообще может быть что-то свежее.
– Новости хорошие, – Пафнутьев прижал ладони к столу и твердо посмотрел на Худолея.
– Девушка ожила?
– Нет. Ей нанесены повреждения, несовместимые с жизнью. Но, как выразился наш друг патологоанатом, девушка оказалась подпорченной.
– Да, я видел, – кивнул Худолей.
– Болезнь у нее нехорошая – это первое. Беременной она была где-то уже после третьего месяца. Убили ее ударом по голове. Тяжелым тупым предметом. Ножом полоснули уже потом.
– Разве в таких случаях можно установить очередность нанесения ударов?
– Худолей! Зачем тебе об этом думать? Зачем мне об этом думать? Есть специалист, который все установил, во всем разобрался, на бумаге свои выводы изложил. Теперь это не просто бумага, а документ. Который носит явно обнадеживающий характер.
– И кого же он обнадеживает?
– Тебя!
– Надо же, – Худолей с сомнением посмотрел на Пафнутьева. – Ты так красиво говоришь, Паша, тебя так интересно слушать… Я никогда не думал, что труп юной женщины несет в себе нечто обнадеживающее, что из морга можно принести хорошие новости, я никогда не думал… – Худолей чуть запнулся, и Пафнутьев немедленно этим воспользовался.
– Самое правильное твое замечание – ты никогда не думал. Полностью с тобой согласен. Скажи мне, не лукавя, не тая, – что заставило Свету поступить с женщиной так нехорошо?
– Я не верю, что это сделала Света.
– Что же в таком случае заставило ее бросить труп в собственной квартире и бежать без оглядки? Ведь она знала, что ты работаешь в прокуратуре, знала, что можешь помочь – советом, деньгами, адресом… И так далее. Ты не хуже меня знаешь, чем можно помочь убийце в бегах. Она к тебе не обратилась. Ваши отношения позволяли ей надеяться, что ты не потащишь ее в милицию, не сдашь Шаланде, не запрешь в кутузку. Она это знала. И не обратилась. Не пришла, не позвонила, хотя прошло уже сколько… Неделя. От нее ни слуху ни духу… Всему этому есть простое и разумное объяснение? Есть? Ты можешь сейчас произнести вслух самую дикую версию, которая бы сняла со Светы все подозрения?
Худолей помолчал, долго рассматривая свои ладони – правую, потом левую и наконец поднял глаза на Пафнутьева.
– Продолжай, Паша, – сказал он.
– Значит, нет у тебя версии. Просто безоглядная вера в то, что любимое существо так поступить не может.
– Да, – кивнул Худолей, – безоглядная вера. Можно даже сказать, уверенность.
– Так вот я – старый и некрасивый…
– Некоторые женщины говорили мне, что ты им нравишься.
– Как говорили? – откинулся Пафнутьев на спинку стула.
– С придыханием.
– Оставь адрес, телефон, имя… Обязательно проверю. Но чуть попозже. Смотри, что получается… Да, Света повела себя подозрительно. Видимо, у нее были основания вести себя именно так. Я немного с ней общался, и впечатления у меня остались…
– Плохие? – настороженно спросил Худолей.
– Восторженные!
– У меня тоже.
– Это видно. Идем дальше. Труп в квартире, характер раны, отпечатки пальцев на ноже, брошенные вещи… Все это выстраивается в одну линию. Достаточно убедительную линию. И вдруг анатом мне говорит открытым текстом – удар сзади по голове. Удар, после которого человек если и будет жить, то чуть попозже, а сразу после удара он вырублен, надежно вырублен. Но убийце этого мало, понимаешь? Ему нужна не месть, не сброс неожиданного гнева, неистовства, не расплата какая-то там, ему нужна смерть этого человека. И он наносит удар ножом. Но и этого ему мало!
– Боже, что же он еще натворил?
– Он взял нож и сунул его женщине в руку. Причем таким образом, что женщина как бы держала нож за лезвие, якобы была борьба и она этот нож сумела у злодея вырвать. Другими словами, явная, но поспешная инсценировка, которая должна, по мысли исполнителя, изменить картину убийства.
– Паша, у меня в голове что-то забрезжило, – сказал Худолей. – Ты все-таки очень умный человек, и я горжусь тем, что первым тебе это сказал. В свое время.
– У тебя еще будет такая возможность, – невозмутимо ответил Пафнутьев. – Так вот, я вполне допускаю, что Света в порыве гнева, а мы все иногда впадаем в гнев праведный и необузданный, а красивые девушки впадают в такой гнев гораздо чаще, чем остальные люди…
– Почему именно красивые девушки?
– Потому что они получают от жизни гораздо меньше, чем заслуживают. Как им кажется. Они уверены, что мир должен лежать у их ног, а вместо этого у ног барахтается какой-то хмырь, который служит в прокуратуре не то фотографом, не то экспертом, не то притворяется и тем и другим…
– Паша, ты меня имеешь в виду?
– Нет, это Света имеет тебя в виду!
– Имеет меня? – Худолей, похоже, начал оживать.
– Так вот, я допускаю, что Света в порыве гнева могла полоснуть подругу по шее. Как и каждый из нас. Могла она чугунной сковородкой врезать по ненавистному затылку? Запросто. Как и каждый из нас. Но я не верю, что она в состоянии была сделать и то и другое! Сунуть нож в руку умирающему человеку, бросить в сумку чугунную сковородку и с оной отбыть в неизвестном направлении… Зачем она прихватила с собой сковородку?
– Паша! Остановись! При чем тут сковородка? Откуда ты взял сковородку? Почему ты решил, что удар нанесен именно сковородкой?
– А чем еще? – тихо спросил Пафнутьев.
– Да чем угодно!
– Например?
– Ну, хотя бы… Хотя бы…
– Валя, нет в квартире ни одного предмета, которым можно сделать подобное. Просто нет. А если и был, то убийца унес его с собой. А сковородка ли это, гантеля, солдатский сапог… Главное мы установили – орудие преступления унесено с собой. Возможно, его и принесли заблаговременно. Если все это так, то мы имеем хорошую такую, продуманную подготовку убийства. Но вложить лезвие в руку – это глупость. Нож очень острый, ты сам говорил. Я хорошо его рассмотрел. Такие ножи в ходу у таджиков, узбеков… Им можно вскрыть дыню, зарезать барашка и не только барашка… Тонкая узкая ручка, широкое, злое лезвие, на котором слова из Корана… Что-нибудь этакое нравственное, возвышенное.
– Я знал, я знал, что Света невиновна! – Худолей вскочил из кресла, порывисто подошел к окну и, кажется, только сейчас увидел, как раскачиваются на весеннем ветру деревья, услышал визги ребятни во дворе.
– Валя, – грустно проговорил Пафнутьев. – Я не сказал, что она невиновна. Обстоятельства позволяют толковать и так и этак. Убийц могло быть и несколько. Кто-то бил по голове, кто-то орудовал ножом, кто-то затыкал тряпкой рот. Но то, что есть инсценировка, попытка изменить характер преступления, это очевидно. Анатом сказал, что, если бы женщина схватилась рукой за лезвие, как нас пытаются убедить, она вспорола б себе ладонь до кости. А у нее на ладони ни царапины, представляешь?
– Паша, а может, они и Свету… А?
– За что?
– А за что эту?
– Было за что… Она беременная.
– Разве за это убивают?
– Да, – сказал Пафнутьев, как о чем-то само собой разумеющемся. – Встречаются люди, для которых подобное обстоятельство просто непереносимо. А убийство кажется им самым легким решением, самым разумным. Представляешь, как странно устроена психика человеческая – сказать женщине твердо и ясно, что он ребенка не желает, жить с ней не хочет, что уходит и навсегда… Сказать это в глаза – совесть не позволяет. Неловко ему, поскольку прекрасно понимает, что все эти слова, вместе взятые, есть подлость. Да, после всего, что было у него с этой женщиной, сказать подобное – чистой воды подлость. И он выбирает путь более легкий, более для него простой – бьет сзади по голове тяжелым предметом и тем самым выключает ее сознание. Он не может допустить, чтобы женщина о нем плохо подумала. Ему это тяжело, поскольку душа у него трепетная, воспитание тонкое, психика уязвимая. Ранимый он, понимаешь? Поэтому решает – надо отключить сознание, чтобы она не успела подумать о нем плохо. А потом перерезает горло. В полном, ясном и незамутненном своем сознании. И совесть его спокойна, поскольку женщина о нем плохо не подумала, даже мысленно не произнесла о нем нехорошего слова.
Пафнутьев развел руки в стороны, словно изумляясь собственным мыслям.
– Паша, – Худолей помолчал, подбирая слова, которые бы не задели Пафнутьева грубостью или, того хуже, глупостью. – Паша… Скажи честно – ты все это вычитал в толстых книгах или же тебя посетило озарение? Может, в тебе открылся дар?
– Какой дар?
– Ну, знаешь, у некоторых людей, к примеру, после удара током открываются сверхъестественные способности. Они могут разговаривать с покойниками, слышат голоса из пространства, перед их мысленным взором проносятся картины грядущих катастроф… Скажи, Паша, то, что ты сейчас рассказал… Неужели это было на самом деле?
– И не один раз. В том или ином исполнении. Да что там говорить, это происходит постоянно! Иногда без крови и без ударов по голове, иногда с кровью и ударами. По-разному, Валя. Мысль человеческая находится в постоянном поиске. Что делать, часто гораздо проще поступить подло, но анонимно, нежели честно, но публично. Сие есть тайна великая и непознаваемая.
– Да, я про эту тайну слышал от него не один раз. Скажи, Паша, ты считаешь, что с убитой произошло нечто подобное?
– Скажем так – не исключаю. Возвращаемся к Свете. А то меня нежданно-негаданно занесло в нравственные болота. Выбираемся на твердую почву фактов и обстоятельств. Как ты намерен ее искать?
– Не знаю.
– С чего хочешь начинать?
– Понятия не имею.
– Но хоть желание-то не пропало?
– Разгорелось с невиданной силой, – быстро, без запинки, ответил Худолей. Неожиданно для самого себя, даже с некоторой ошарашенностью он вдруг осознал, что в самом деле не представляет, с чего начинать, как организовать поиск пропавшей красавицы. Да, он мог найти следы, дать им неожиданное, чуть ли не провидческое толкование, изобличить и уличить. Во всем этом он ничуть не уступал Пафнутьеву и частенько даже его превосходил. Но теперь, когда пришлось самому принимать решения и направлять поиски, он растерялся. Это нисколько не говорило об ограниченности его возможностей, ничуть, все мы, ребята, хороши давать советы, поступать дерзко, а иногда даже с некоторой долей социальной отваги, но! Когда дело касается кого-то другого. А стоит обратиться к собственным бедам, нас неожиданно охватывает робость, неуверенность, а то и ужас перед самым простым и очевидным шагом.
Самое-то интересное во всем этом – когда дело касается кого-то другого, наши отвага и решительность разумны, целесообразны. То есть легкое, вполне допустимое безразличие к результату усилий позволяет уберечься от вариантов глупых, нервных, продиктованных самолюбием, обидой, ужасом перед возможными последствиями. А вполне простительное равнодушие позволяет принимать решения здравые, свободные от безрассудства и умственного помешательства.
– Включайся, Павел Николаевич, – сказал Худолей таким тоном, будто все предварительные слова сказаны. – Теперь, когда мы имеем в наличии труп, ты просто обязан заняться этим делом.
– Света местная? – спросил Пафнутьев.
– Не знаю, – растерялся Худолей. – Наверное.
– Сомневаюсь. Она не может быть местной. Живет одна, в однокомнатной квартире, ее посещают странные личности…
– Ты хочешь сказать, что Света…
– То, что я хочу сказать, я говорю, – жестковато ответил Пафнутьев, понимая, что именно такой тон в разговоре с раскисшим от несчастья Худолеем наиболее уместен. – Кому принадлежит ее квартира?
– Ты имеешь в виду…
– Она снимает эту квартиру? Арендует? Ей позволили там пожить какое-то время? Света сама купила ее или же ей позволили внести деньги, а на самом деле квартира принадлежит кому-то другому? Ты можешь ответить внятно хоть на один из этих вопросов?
– Нет, – ответил Худолей, не задумываясь.
– О чем вы с ней говорили? Что обсуждали? Чем вообще занимались?