В заключительном слове, так же как и в своих первоначальных показаниях, поэты отвергали обвинение в антисемитизме и говорили о своей работе для революции с самого ее начала.
В третьем часу ночи тов. Новицкий объявил, что суд вынесет свое мнение по делу в четверг, 13 декабря, вечером».
16 декабря «Правда» поставила точку в этом скандале, опубликовав его развязку. Газета сообщила, что товарищеский суд вынес вердикт, из которого следовало, что «поведение четырех поэтов носило характер антиобщественного дебоша, что в милиции и на улице поэты позволили себе выходки антисемитского характера. За что поэтам было объявлено общественное порицание.
Тов. Сосновский изложил инцидент с 4 поэтами («Рабочая газета» № 264 «Испорченный праздник») на основании недостаточных данных и не имел права использовать этот случай для нападок на некоторые из существующих литературных группировок.
Инцидент ликвидируется настоящим постановлением и не должен служить в дальнейшем поводом или аргументом для сведения счетов, и поэты Есенин, Орешин, Клычков и Ганин, ставшие в советские ряды в тяжелый период революции, должны иметь полную возможность по-прежнему продолжать свою литературную работу.
Означенный приговор вынесен судом единогласно».
1930
«Земля» не для бедного
(Александр Довженко)
Классик советского и мирового кинематографа Александр Довженко на протяжении своего долгого творческого пути (а он проработал в кино более 30 лет) неоднократно подвергался критике на страницах прессы. Один из первых громких скандалов с его именем случился на заре его творчества – в 1930 году, когда Довженко снял фильм «Земля», посвященный колхозному крестьянству. Обращение его к этой теме было не случайным. В то время в стране проводилась массовая коллективизация, и многие деятели советского искусства бросились отображать в своих произведениях эту кампанию. Однако если большинство из них стремилось создавать достаточно простые и доходчивые произведения, то Довженко создал серьезную кинопоэму, где многое было новаторским: и язык киноповествования, и сама «картинка», в которой присутствовали беспрецедентные для советского кинематографа кадры с обнаженным женским телом. Все это и стало поводом к тому, что «Земля» подверглась весьма суровой критике в советских СМИ.
Наиболее яростным противником фильма оказался известный поэт Демьян Бедный, который напечатал в газете «Известия» (номер от 4 апреля 1930 года) огромный фельетон под названием «Философы». Под последними автор имел в виду тех деятелей советского искусства (в их число входил и А. Довженко), кто вместо доступных простому народу произведений создает заумные творения, да еще напичканные вредной идеологией. Особенно сильно возмутил поэта эпизод с эротикой – метаниями обнаженной невесты в пустой избе. Повторюсь, что для советского кино подобные сцены были в диковинку и вызывали у большинства зрителей настоящий шок. В устах Бедного суровые оценки по адресу данного эпизода выглядели следующим образом:
Эта публикация вызвала шок у Довженко. По его же словам: «Я был так подавлен этим фельетоном, мне было так стыдно ходить по улицам Москвы, что я буквально поседел и постарел за несколько дней. Это была настоящая психическая травма. Я даже хотел умереть…»
После фельетона режиссера заставили купировать картину, и в корзину полетели два эпизода: у трактора и сцена в хате невесты (та самая «обнаженка»). И только после этого фильм вышел в прокат. Публика шла на него неохотно, поскольку к массовому кинематографу этот шедевр никакого отношения не имел. А вот за рубежом картина была названа гениальной. Спустя 28 лет на Брюссельском кинофестивале в результате международного опроса критиков, проведенного Бюро истории кинематографии, «Земля» войдет в число 12 лучших фильмов всех времен и народов. Кстати, и Демьян Бедный потом изменит свое мнение об этом фильме. Как гласит легенда, в середине 50-х он встретит Довженко в больнице и честно признается: «Ни до, ни после я такой картины уже не видел. Что это было за создание истинно великого искусства!»
1935
Не веселые против веселых
(«Веселые ребята»)
Этот фильм Григория Александрова уже давно признан классикой советского кинематографа. Однако на момент выхода ленты на экраны страны (поздняя осень 1934 года) у него имелась масса противников из числа высоколобой аудитории, которая видела в нем все что угодно, но только не шедевр. Такого количества отрицательных рецензий, обрушившихся на «Веселых ребят» в советской прессе, не знал до этого ни один тогдашний фильм. Причем эти претензии росли, словно снежный ком, по мере того как фильм завоевывал все больше сторонников среди простого народа, а также за рубежом. Например, на Международной киновыставке в Венеции в 1934 году картина была удостоена сразу двух призов: за режиссуру и музыку. Не остались обделенными по части наград и создатели ленты: в частности, Григорий Александров был удостоен боевого ордена Красной Звезды, как писали газеты, «за храбрость в победе над трудностями кинокомедии».
В чем же обвиняли картину ее хулители? Главная их претензия: мол, это кино подражает второсортным голливудским джаз-ревю, которых режиссер Александров насмотрелся в Америке (он был там в 1929–1930 годах). Среди других обвинений, звучащих в адрес фильма, были и такие: пошлость (дескать, шутки фильма попахивают дурным вкусом), бездушие (дескать, на съемках мучили животных), плагиат (дескать, композитор Исаак Дунаевский передрал музыку у мексиканцев). В авангарде этой кампании выступала «Литературная газета» – средоточие в те годы самой высоколобой и эстетской публики. Чтобы нынешнему читателю стала понятна суть претензий к фильму, сошлюсь на публикацию «ЛГ» от 28 февраля 1935 года. Известный поэт Александр Безыменский в заметке с хлестким названием «Караул! Грабят!» писал следующее:
«Какой ужас! На экране демонстрируют фильм „Вива Вилья“ (эта демонстрация проходила в рамках I Московского Международного кинофестиваля. – Ф. Р.), проходят трагические кадры восстания пеонов, а публика фестиваля смеется! Шумит, проклятая! Аплодирует, гадюка!
Что? Как? Почему?
Я не смеялся. Я не шумел. Я не аплодировал в этот миг. Передо мной совершалось преступление. Необычайное. Титаническое. Сердце камнем. Руки врозь. Волосы дыбом.
Караул! Грабят!
Мексиканские крестьяне… пели марш из «Веселых ребят».
До смеху ли тут?
Не успели оркестранты коллектива «Дружба» подраться как следует, а песню американцы уже сперли.
Не успел режиссер выдумать еще одной теории необязательности здравого смысла в комедиях, а песню уже стащили, сбондили, слямзили, словчили.
Тов. Дунаевский! Тов. Александров! Почему же вы спите? Единственное, что есть хорошего в вашем плохом фильме, это – музыка. А ее похитили…
Восстаньте!
Забудем, что шествие пастуха Кости в «Веселых ребятах» более чем напоминает вступительную панораму из фильма «Конгресс танцует», что в картине «Воинственные скворцы» тоже стреляют из лука чем-то похожим на кларнет, что очень многие буржуазные ревю в кино «похожи».
Это все мелочи.
Музыку похитили. Протестуйте! Единственную ценность стянули. Боритесь!
Некоторые шутники утверждают, что это ВЫ сперли музыку из «Вива Вилья». Говорят даже, будто т. Александров, побывав за границей и, в частности, в Мексике (имея к тому же недурной музыкальный слух), напел кое-что т. Дунаевскому, в результате чего появилась музыка марша.
Я против «Веселых ребят». Но что касается музыки в этом фильме – я заинтересован не менее, чем вы.
Я волнуюсь.
Я нервничаю.
А что если шутники правы?»
В той кампании против «Литературки» и ряда других газет, нападавших на фильм, выступили только два газетных издания: «Комсомольская правда» и «Кино». Между тем у хулителей картины сторонников было куда больше, включая и зарубежных (например, ряд французских изданий, которые тоже раскритиковали «Веселых ребят» в пух и прах). Та же «Литературная газета» в начале того же 35-го писала:
«Создав дикую помесь пастушеской пасторали с американским боевиком, авторы думали, что честно выполняли социальный заказ на смех. А ведь это, товарищи, издевательство над зрителем, над искусством… И на страницах газеты (намек на „Комсомольскую правду“. – Ф. Р.) рядом с пахнущими порохом и кровью заметками международной информации, рядом с сообщениями ТАСС, заставляющими вечерком достать из дальнего ящика наган и заново его перечистить и смазать, щебечут лирические птички…»
Отметим, что очень скоро (через 7 лет) этот наган пригодится всему советскому народу, когда фашистские полчища вторгнутся на территорию СССР. Однако вместе с наганом народу понадобятся и «Веселые ребята», которые на фронте и в тылу станут одним из самых любимых зрелищ, помогающих людям не только на полтора часа забыть об ужасах войны, но и вдохновляющих их на подвиг во имя своей Родины.
Кстати, психотерапевтическую и идеологическую начинку этого фильма раньше всех понял Сталин. Он с первого же просмотра «Веселых ребят» настолько влюбился в них, что потом смотрел ленту еще несколько раз. Во время одного из таких просмотров он с восхищением произнес: «Вот здорово продумано. А у нас мудрят и ищут нового в мрачных „восстановлениях“, „перековках“. Я не против художественной разработки этих проблем. Наоборот. Но дайте так, чтобы было радостно, бодро и весело… Картина эта дает возможность интересно, занимательно отдохнуть. Испытали такое ощущение – точно после выходного дня. Первый раз я испытываю такое ощущение от просмотра наших фильмов, среди которых были весьма хорошие».
Именно Сталин дал команду идеологам «закруглить» дискуссию вокруг «Веселых ребят». В итоге 12 марта 1935 года на страницах главной газеты страны «Правда» появилась весьма благожелательная заметка о фильме, ставящая целью примирить его сторонников и хулителей. В ней отмечалось, что «Веселые ребята» – это первый крупный шаг в «попытке широко использовать американское мастерство веселого трюка», что «картина не свободна от недостатков», и в первую очередь «из-за отсутствия сюжета», что, «несмотря на талант постановщика, несмотря на превосходную игру артистки Орловой и мастерство оператора Нильсена, трюк наглядно обнаружил свои сильные и слабые стороны», что «мюзик-холл на экране – веселое и занятное зрелище, но надо давать его в меру».
1936
«Сумбур вместо музыки»
(Дмитрий Шостакович)
В середине 30-х, когда советские руководители взяли курс на возрождение русского патриотизма, любое авангардное экспериментаторство в области искусства было признано чуждым социализму. Тогда считалось, что в рабоче-крестьянской стране искусство должно проповедовать высокую духовность в доступных большинству населения формах, а любое оригинальничанье приносит только вред: как идеологический (поскольку непонятно простому народу и раздражает его), так и материальный (ненужный расход денег). Под каток подобной критики в те годы угодили многие известные люди: тот же Александр Довженко, о котором речь уже шла выше. Спустя несколько лет подобную судьбу разделил и выдающийся советский композитор Дмитрий Шостакович. В газете «Правда» от 28 января 1936 года была опубликована статья без подписи под названием «Сумбур вместо музыки. Об опере „Леди Макбет Мценского уезда“. Вот ее полный текст:
«Вместе с общим культурным ростом в нашей стране выросла и потребность в хорошей музыке. Никогда и нигде композиторы не имели перед собой такой благодарной аудитории. Народные массы ждут хороших песен, но также и хороших инструментальных произведений, хороших опер.
Некоторые театры как новинку, как достижение преподносят новой, выросшей культурно советской публике оперу Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Услужливая музыкальная критика превозносит до небес оперу, создает ей громкую славу. Молодой композитор вместо деловой и серьезной критики, которая могла бы помочь ему в дальнейшей работе, выслушивает только восторженные комплименты.
Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой «музыкой» трудно, запомнить ее невозможно.
Так в течение почти всей оперы. На сцене пение заменено криком. Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какофонию. Выразительность, которую требует слушатель, заменена бешеным ритмом. Музыкальный шум должен выразить страсть.
Это все не от бездарности композитора, не от его неумения в музыке выразить простые и сильные чувства. Это музыка, умышленно сделанная «шиворот навыворот», – так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью. Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это – перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт «мейерхольдовщины» в умноженном виде. Это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки. Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приемами дешевого оригинальничанья. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо.
Опасность такого направления в советской музыке ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке. Мелкобуржуазное «новаторство» ведет к отрыву от подлинного искусства, от подлинной науки, от подлинной литературы.
Автору «Леди Макбет Мценского уезда» пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям.
В то время как наша критика – в том числе и музыкальная – клянется именем социалистического реализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм. Однотонно, в зверином обличии представлены все – и купцы, и народ. Хищница – купчиха, дорвавшаяся путем убийств к богатству и власти, представлена в виде какой-то «жертвы» буржуазного общества. Бытовой повести Лескова навязан смысл, какого в ней нет.
И все это грубо, примитивно, вульгарно. Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуралистичнее изобразить любовные сцены. И «любовь» размазана во всей опере в самой вульгарной форме. Купеческая двуспальная кровать занимает центральное место в оформлении. На ней разрешаются все «проблемы». В таком же грубонатуралистическом стиле показана смерть от отравления, сечение почти на самой сцене.
Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждет, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучание в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов. Он прошел мимо требований советской культуры изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта. Это воспевание купеческой похотливости некоторые критики называют сатирой. Ни о какой сатире здесь и речи не может быть. Всеми средствами и музыкальной, и драматической выразительности автор старается привлечь симпатии публики к грубым и вульгарным стремлениям и поступкам купчихи Екатерины Измайловой.