На пляж Заварзин успел как раз к назначенному времени – крупноватая девушка с короткой стрижкой уже сидела под грибком, с легким нетерпением оглядываясь по сторонам.
– А вот и я, – сказал Заварзин. – И почти без опоздания.
– На такой машине грешно опаздывать.
– Ох, не сглазь, Наташа! Ох, не сглазь! – Заварзин снял светлый пиджак, мимоходом коснувшись ее груди. – Ой! Что там у тебя? Ты что-то прячешь?
– Шарики! – легко ответила Наташа. – Теннисные шарики. – Крупноваты для игры?
– Смотря для какой. Поиграем, тогда и разберемся, а? – Он посмотрел исподлобья. – Не возражаешь?
– Поиграем. Вот жара немного спадет…
– Эх, дожить бы! – шутливо простонал Заварзин.
Пафнутьев разложил на столе фотографии, которые принес Худолей, и не торопясь рассматривал одну за другой. Снимки получились неплохими, даже на глянец эксперт не поскупился, что бывало с ним нечасто. Сам Худолей сидел тут же, закинув ногу за ногу так, что тощая выпиравшая коленка была видна во всех анатомических подробностях. Скучая, Худолей листал какой-то журнал, листал шумно, резко, словно его раздражала каждая страница и он торопился побыстрее ее перевернуть. Время от времени взглядывал на следователя, пытаясь понять его настроение.
– Так, – произнес наконец Пафнутьев, откладывая в сторону один снимок. – А словами можешь что-нибудь сказать – вслух, внятно, четко?
– Тяжелый случай, Паша. Но кое-что есть, не зря мы ползали по этому переулку. Ты правильный снимок выбрал. Как ни старались ребята, а всего не предусмотрели – протектор оказался меченым. Зная, как они гоняют по дорогам, по бездорожью, можно предположить, что повреждение обязательно обнаружится. И оно обнаружилось. Смотри, вырвана часть протектора в виде этакого треугольничка довольно правильной формы…
– Вижу, – Пафнутьев взял снимок, всмотрелся в него. – Авось сгодится… Когда мотоциклиста поймаем, – он сунул снимок в потрепанную папку. – Помнишь, как обрывался на дороге след мотоцикла? Резко и навсегда. Мотоциклы, насколько мне известно, пока еще не летают… Куда он мог деться?
– А черт его знает? Скорее всего вкатили на что-нибудь… Другого объяснения не вижу.
– Вкатили? – с сомнением проговорил Пафнутьев. – Хлопотно это… И потом, что значит вкатили… Сначала должно быть торможение, потом остановка, кто-то должен с мотоцикла слезть… След в этот момент наверняка завиляет, появятся отпечатки подошв… А там ничего этого нет. Ладно, разберемся. Что еще?
– Кровь на заборе – третья группа. На левой руке у одного из мотоциклистов наверняка есть ссадина, содранное место… Что-то в этом роде. Эти охламоны с перепугу не вписались в поворот… Несколько метров они ехали вдоль забора и все это время от досок отталкивались.
– Это все? – уныло спросил Пафнутьев.
– На рукавах у преступников, на левых рукавах, должны остаться древесные занозы. Мелкие, почти незаметные. Их так просто не вытащить из ткани. И куртка оставила след на заборе… черная куртка из брезентовой ткани. И еще, Паша… Когда мотоцикл бросило на забор, один из седоков оперся ногой о землю. И оставил отличный отпечаток подошвы. Рубчатая подошва ботинка типа туристского… Если найдешь, доказать несложно, – Худолей протянул еще одну фотографию.
Пафнутьев взял снимок, всмотрелся в него и, не сказав ни слова, сунул в папку.
– Все это хорошо, – вздохнул он, – все это мило… Но у нас нет ничего, что помогло бы установить их самих.
– Я, конечно, извиняюсь, – перебил его Худолей, – но ты несешь чушь. Как это ничего нет?! А мотоцикл ни о чем не говорит? Рокеры-шмокеры тебя не интересуют? А обрез? А заряд? А прокладки? А связи бедолаги Пахомова? Эти убийцы, между прочим…
– Как ты думаешь, чем они сейчас занимаются?
– Водку пьют, – не задумываясь, ответил Худолей. – Тут и думать нечего. Все, кто достал водку, пьют. А кто не достал – маются.
– Да, кстати, – Пафнутьев поднял с пола портфель, не торопясь пощелкал замками и, порывшись в его глубинах, вынул бутылку водки. Как недавно Халандовский, он взял ее за самый кончик горлышка и поставил на стол. – Хотя ты во мне и сомневался… Однако же должен признать, что слов своих не забываю.
– Паша! – вскочил Худолей. – Паша… Представляешь, надежда в душе теплилась, слабая, гаснущая надежда… Но верить боялся. Как мы все-таки изверились, как обнищали духом! Как мало в нас осталось высокого и чистого! Если я когда-нибудь…
– Спрячь, – сказал Пафнутьев. – А то выгонят обоих.
– Да я мигом, да я… – Худолей сунул бутылку в карман, сверху на торчавшее горлышко натянув рукав, прокрался к двери, осторожно выглянул наружу. Убедившись, что опасности нет, выскользнул из кабинета, большими бесшумными шагами пробрался в конец коридора, где висели противопожарные ведра да топоры с крючьями, и нырнул в свою каморку. Там, пометавшись из угла в угол, он наконец сообразил сунуть бутылку в корзину для мусора, сверху набросал бумаг, от двери обернулся, чтобы убедиться в надежности тайника, а выйдя, уже не торопясь вернулся к Пафнутьеву.
– Паша, – торжественно сказал Худолей, – я твой должник по гроб жизни.
– Хорошо, что ты это понимаешь.
– Используй меня как душа пожелает! Я сообразительный, Паша! – Худолей прижал тощие ладошки к впалой груди и преданно заморгал длинными женскими ресницами. – Я все пойму, Паша! Верь мне, истинно говорю тебе!
– Значит, определимся… – Пафнутьев помолчал. – Ты не уходишь отсюда, пока не сделаешь полсотни таких снимков, – он постучал пальцем по папке. – Рисунок протектора с треугольничком.
– Полсотни?! – ужаснулся Худолей. – На кой, Паша?! Неужто на всех углах расклеивать будешь?
– Участковым раздам. В мотоклуб занесу… Кто у нас рокерами занимается?
– Шестаков. Жорка Шестаков. Раньше Иван Лавров все воевал с ними, а теперь Шестакову поручено. Успехов у него немного, можно сказать, и нет никаких успехов по причине врожденной бестолковости, но какой-то учет ведет.
– Вот ему нужно несколько фоток подарить.
– Не советую, Паша. Завалит. Начнет этим же рокерам и показывать. Уж очень бестолковый.
– Ладно, подумаем. И еще одно… – Пафнутьев запнулся, окинул взглядом вещественные доказательства, которыми был завален кабинет, с сомнением посмотрел на Худолея, и тот понял его колебания.
– Говори, Паша! Говори! Я же сказал – верь мне и не пожалеешь.
– Попробую…
– Паша! – снова взвился Худолей. – Я могу напиться, деньги семейные прокутить, слово нехорошее произнести могу, и даже в женском обществе. Но человека, который мне доверился, не предам. У алкоголиков, Паша, суровые законы порядочности, хотя ты в это и не поверишь. Да, среди нашего брата есть подонки, готовые ради рюмки водки и отца родного… Есть. Но в то же время у нас очень своеобразные понятия о нравственности, достоинстве… Да, Паша, да! Многие чувства у представителей нашего круга болезненно обострены… И часто обостренной бывает честь. Хоть для некоторых это звучит и смешно!
– Да нет, почему смешно… Нормально звучит, – смутился Пафнутьев под горящим взглядом Худолея.
– Тогда говори, Паша.
– Значит, так, Виталий… Дело это довольно своеобразное, как ты только что выразился… Некоторые вещи смущают, некоторые настораживают…
– Меня тоже. Я, например, очень озадачен тем, что расследование этого убийства поручили именно тебе. Не в обиду, конечно, будь сказано.
– Значит, мы с тобой мыслим в одном направлении. – Пафнутьев смахнул со стола невидимые крошки, словно расчищая место для разговора откровенного и прямого.
– Говори, Паша. Я очень хорошо тебя понимаю. – Худолей уважительно поморгал ресницами. Глаза его в это время оставались, как всегда, красновато-скорбными.
– Анцыферов, – наконец произнес Пафнутьев, преодолев в себе какое-то сопротивление. – Он ведь и тебя вызовет, будет долго, нудно расспрашивать о подробностях, успехах, находках… Это его право, разумеется. Может быть, даже долг…
– Я не должен говорить ему все? – спросил Худолей в упор.
– Видишь ли, Виталий, я не уверен в том, что он…
– Понимаю.
– Да? – Пафнутьев озадаченно посмотрел на Худолея. – Ну хорошо. Если все сопоставить… От моего назначения до…
– До личности пострадавшего, – подхватил Худолей, – то картина вырисовывается недоуменная. Паша, об этом нельзя говорить вокруг да около. Или в лоб, или совсем не надо. Намеки не пройдут. Иначе собьем друг друга с толку. Если мы вступаем в преступный сговор, надо так и сказать… Преступный сговор.
– Ну, так уж и преступный, – Пафнутьев досадливо отвернулся. – Обычное рабочее совещание.
– Пусть, если тебе так легче.
– Хорошо, – вздохнул Пафнутьев. – Так и быть. Не надо Анцыферову о треугольничке. Иначе мы его никогда не найдем, он исчезнет с лица земли. И про куртку с деревянными занозами в левом рукаве. И про то, как странно исчез мотоцикл… Про кровь можешь сказать – поменять группу еще никому не удавалось.
– Отпечаток подошвы? – спросил Худолей.
– Не надо.
– Правильно, – одобрил эксперт. – Но ведь это… Сложная получается игра, Паша.
– Авось. Скажи мне вот что, Виталий… Мне впервые приходится сталкиваться с убийством, с таким убийством… Ты в этих делах вертишься постоянно. Я не спрашиваю у тебя имен, мне не нужны даты и цифры… Скажи в общем… Тебя ведь не в первый раз понуждают скрывать те или иные обстоятельства того или иного преступления по настоянию того или иного человека?
– А как же, Паша! – воскликнул Худолей, прижав ладошки к груди. – А как же иначе! Ведь истина – это не потаскушка, которая с любым согласна… Истина – это приличная девушка, из хорошего общества, у нее уважаемые родители, у нее возвышенные представления о жизни… Это все надо учитывать. Выходя замуж, или, другими словами, выходя к людям, истина должна выглядеть пристойно, чтобы все радовались, на нее глядя, чтобы никто не упрекнул ее в низменных страстях, недостойном поведении, вульгарности манер… Дома, у себя на кухне или в спальне, она может выглядеть как сама того пожелает, но на людях, другими словами, в зале правосудия, она должна быть прекрасной… Свежей и румяной…
– Как покойник?
– Что-то в этом роде, Паша. Вон подобрали Пахомова на асфальте… Знаешь в каком он был виде? А в гробу не узнать, залюбуешься. Он тоже будет свежим и румяным, – горящие, обрамленные красноватыми веками глаза Худолея говорили о предельной откровенности.
– Ну ладно, – проговорил Пафнутьев, – это что касается видимости, внешней подачи… А по сути?
– А какая разница? – воскликнул Худолей с азартом. Чувствовалось, что нечасто ему приходилось говорить на эти темы, но хотелось. – Подробности, видимость, способ подачи создают суть, а суть тоже нуждается в поправках.
– И закон?
– Да, Паша! И закон. Ведь мы живые люди, мы не можем бездумно и бессердечно втискивать судьбу человека в железные прутья параграфов, статей, пунктов и подпунктов. Не роботы, слава богу!
– Ну ладно, – Пафнутьев устал от разговора. – Мы договорились?
– Паша! Могила!
– И чтоб не было недомолвок, скажу сразу… Румяна меня не интересуют. И укладывать истину в гроб я тоже не собираюсь.
– Паша! – в отчаянии вскричал Худолей, но высказать ничего не смог – распахнулась дверь и вошли оперативники, Ерцев и Манякин. Они не выглядели усталыми и изможденными, от предложенного чая отказались, сославшись на то, что только от стола. Где и чем их потчевали, Пафнутьев уточнять не стал, хотя знал, что вот так просто, по одному лишь своему желанию, перекусить в городе невозможно. Оперативники уселись рядом у стены, с интересом огляделись, окинули одинаковыми взглядами Худолея. И тот невольно съежился, потускнел. Теперь у стены сидел не разгоряченный спором, раскованно и дерзко мыслящий человек, сидел, плотно сжав ладошки коленками, человек выпивающий, причем частенько и многовато.
– Готов вас слушать, ребята, – сказал Пафнутьев.
– Вот адрес пострадавшего, Пахомова Николая Константиновича, – Ерцев положил на стол листок бумаги.
– О, да это совсем недалеко! – воскликнул Пафнутьев.
– Рядом, – подтвердил Манякин. – Если дворами – не больше десяти минут ходу. В квартире осталась его жена, Лариса Пахомова. Дочь, у них есть дочь. Но родители примерно месяц назад отправили ее к бабке на Украину. В Мариуполь. И сама Лариса из Мариуполя. Женаты десять лет. Жили в мире и согласии, пока Пахомов не стал личным водителем Голдобова – начальника управления торговли. Ты, Паша, должен знать одну вещь… Голдобов хорошо знаком с бывшим Первым, ныне председателем Совета… С Сысцовым. И не просто знаком, а, можно сказать, пребывает в личных друзьях. Что, естественно, ко многому нас обязывает.
– К чему, например?
– К осторожности. К осмотрительности. К почтительности, – проговорил Худолей, невозмутимо глядя в окно.
– Вот! – подхватил Манякин. – Человек все знает.
– Лариса Пахомова, – напомнил Пафнутьев.
– Да! Поговаривают, что у нее с Голдобовым отношения не только служебные…
– Зря говорить не станут, – согласился Худолей, не отрываясь от окна, словно видел там срамные сцены из жизни высшего света города.
– Где работает?
– В системе торговли. Числится товароведом. Часто бывает в командировках.
– С Голдобовым?
– И с ним тоже. Как видишь, специалист незаменимый. Ее фотографию мы видели на Доске почета в управлении.
– Красивая?
– Вполне, – кивнул Ерцев.
– Блуд в глазах, – добавил Манякин. – Блуд и похоть.
– Значит, красивая, – умудренно заметил Пафнутьев.
– Это как, Паша? – удивился Худолей.
– А так… Красота – это ведь не цвет волос и не разрез ноздрей… И не завитушки над ухом. Красота – это и есть блуд в глазах. Можно сказать поприличнее – стремление к любви, готовность к любви, способность к любви… – Пафнутьев впервые за весь день рассмеялся, глядя на озадаченные лица оперативников. – А коли есть блуд, значит, у нее и в остальном все в порядке. Значит, уверена в себе, в своих ближних и получает от них все, что требуется для нормальной жизни.
– Ну, Паша, ты даешь! – искренне восхитился Худолей.
– Минутку, – Пафнутьев придвинул к себе телефон и набрал номер. – Зоя? – проговорил он голосом ласковым и почтительным. – Пафнутьев тебя тревожит…
– Пафнутьев меня не тревожит, – быстро ответила секретарша. – И никогда не тревожил.
– Но, может быть, в будущем, Зоя…
– Сомневаюсь.
– Сомнения – это моя профессия, Зоя. Сомнения питают душу… Опять я насчет письмишка… Принес человек письмо, а оно возьми да и затеряйся в вашей конторе. Принес вечером, а утром его насмерть застрелили… А в письме он своими опасениями поделился, сомнениями опять же…
– Нет письма.
– И не будет?
– Может быть, когда-нибудь найдется… Сейчас нет.
– И не было? – задал Пафнутьев главный вопрос. И секретарша поняла, что это и есть самое важное в разговоре. Зоя помедлила с ответом, в ней явно боролись две противоположные силы – желание быть искренней и верность служебному долгу.
– Что тебе сказать, Паша, – проговорила она раздумчиво.
– Спасибо, Зоя. Я понял. – И Пафнутьев положил трубку.
Некоторое время он сидел молча, разглядывая собственные ладони. Все молчали, уважая высокие его раздумья, лишь изредка переглядываясь и делая друг другу незаметные знаки – тише, дескать, начальство думает.
– Ладно, хватит вам перемигиваться, – Пафнутьев откинулся на спинку стула. – Слушай мою команду. Виталий, с тебя снимки. Сделай пару десятков, потом при надобности допечатаешь. Срок исполнения – завтра к утру.
Вместо ответа Худолей сложил руки на груди и склонил голову.
– На тебе, – Пафнутьев повернулся к Ерцеву, – ревизии последнего года. Все, что касается управления торговли. Кого привлекли и за что, кого посадили и на сколько, кого помиловали, на поруки взяли, кто откупился, отвертелся, отгавкался… Короче – вся уголовная хроника.
– Ни фига себе! – воскликнул Ерцев. – Да это на месяц работы!
– Не нужно слишком много подробностей, – успокоил его Пафнутьев. – Но общая сводка, из которой можно было бы заключить о положении вообще, понимаешь? Повторяю – сводка. Усек? Завтра жду с первыми успехами.