– Невеселое местечко, – пробормотал Демин, оглядываясь.
Почти от самой воды поднимался крутой откос, вверху время от времени проносились машины. Отсюда их не было видно, только по шуму моторов можно было догадаться, что там довольно оживленное движение. Обрыв, похоже, использовали как свалку – берег был усеян ржавыми консервными банками, строительным мусором, тряпьем, кроватными сетками. Да и водители иногда не прочь были сбросить здесь из самосвалов мусор, чтобы не везти за город.
– Да, – протянул фотограф, – не хотел бы я закончить свои дни в таком месте. – Он уже успел снять площадку сверху, от автобусной остановки, потом сфотографировал откосы, спуск к реке, мост, несколько раз щелкнул Сухова, когда тот рассказывал о происшедшем. Демин, наблюдая за ним, уже мысленно выводил надписи к будущим снимкам… «Сухов показывает место, где лежал неизвестный мужчина», «Сухов показывает место, куда причалила лодка»…
– Послушайте, Сухов, а ваш дружок не говорил, как он здесь оказался?
– Нет, я не спрашивал, а он… Мне показалось, что ему будут неприятны мои вопросы.
– До чего утонченные отношения у вас, оказывается, были! – чуть ли не с восхищением произнес Демин.
– Вначале я попробовал расспросить его, но он сказал, чтобы я заткнулся. Так что отношения были не очень утонченные, – Сухов с укором посмотрел на Демина. – И еще… Мне бы не хотелось, чтобы вы называли его моим дружком. Мы виделись с ним первый раз и, я надеюсь, последний.
– Николай сказал, чем он ударил того человека?
– Камнем…
– А где же камень?
– Не знаю… Он не говорил, а я…
– Ребята! – позвал Демин оперативников. – Помимо окурков, бумажек, пуговиц – да, Сухов? – может попасться камень, которым нанесен удар. Так что имейте в виду.
Поглядывая искоса на Демина, Сухов чувствовал зависть. В беретке, плотном свитере и кожаной куртке, в туфлях на толстой подошве, Демин, казалось, ощущал себя легко и уютно. А вот Сухову было неважно, противно как-то. Глаза его стали красными, слезились, и он поминутно вытирал их ладонью, вытирал резко, будто слезы досаждали ему или выдавали в чем-то.
– Где вы его сбросили?
– Вон там, – Сухов показал в сторону моста. – Между вторым и третьим пролетом. Там самое глубокое место, метров шесть-семь…
– Я говорю обо всем этом, чтобы вы хорошенько припомнили обстоятельства, – Демин не спускал глаз с Сухова. – Завтра утром вам придется подробно все объяснить водолазам.
– Водолазам?!
– А как же! Будем искать. Если вы действительно утопили того человека – найдем. – Он повернулся к оперативникам. – Ну что, ребята?
– Ничего, Валя, не нашли. Чистота. Просто удивительно!
– В самом деле странно, – Демин посмотрел на Сухова. – Вам не кажется? Столько возни было в ту ночь, столько суматохи на берегу, и на тебе – ни одного следа!
– Я же говорил вам, что Николай наутро возвращался сюда… Может быть, он что-то и нашел…
– А без Николая вы не приходили сюда после той ночи?
– Нет, – твердо сказал Сухов. – Что мне здесь делать? – спросил он, не удержавшись.
– Не знаю… Но только я на вашем месте заглянул бы на всякий случай. Может быть, для того, чтобы наверняка убедиться в том, что версия, которую вы изложили в своих показаниях, не полетит к чертовой матери из-за какого-нибудь пустяка. Из-за оторванной пуговицы, брошенного окурка… Мало ли чего. Ведь вы осторожный человек, Сухов. Вы не пришли к нам, пока не убедились, что Николай уехал из Москвы.
– Я сказал правду! Я вам все сказал!
– А я что? – усмехнулся Демин. – Всего лишь позволил себе слегка усомниться… Вот смотрите, – Демин взял Сухова под локоть и медленно пошел с ним вдоль тропинки. – Вы несколько дней шатались с Николаем по Москве и чувствовали себя сообщниками, друзьями по несчастью. Так? И за все эти дни вы не дали нам знать о совершенном преступлении, не хотелось предавать убийцу, да? А потом, когда он уехал из города, вы что делаете? Выжидаете еще несколько дней…
– Я болел! Это может подтвердить врач! Ко мне вызывали «Скорую помощь»!
– Не возражаю, – спокойно сказал Демин. – Возможно, это действительно так и было. Так вот, выждав несколько дней после отбытия Николая из города, вы приходите к нам. Объясняете свое решение тем, что вам надоело бояться, опасаться стука в дверь и так далее. Будь что будет, подумали вы, много не дадут, а там, глядишь, за добровольную явку вообще условным сроком отделаюсь. Так?
– А что, – согласился Сухов, – почему бы мне не прикинуть шансы на спасение?
– Но, прикидывая шансы, вы не могли не побывать здесь. Это естественно. Ох, Сухов! Чует мое бедное следовательское сердце, что вы здесь были. Сунув руки в карманы куртки, спрятав подбородок в высокий воротник свитера, Демин подошел к самой воде и долго смотрел в сторону моста. По реке плыли размокшие листья, казавшиеся мертвенно-бледными в сумрачном свете дня, мелкая рябь гасла у берега, заросли камыша шелестели на ветру. У самого берега камыш явно поврежден, потоптан. Были ли это Сухов со своим таинственным Николаем или кто-то другой… До сих пор у Демина не было доказательств того, что убийство действительно произошло. Да и в Москве за последнее время никто не пропадал, во всяком случае, никаких запросов, заявлений…
– Валя! – вдруг услышал Демин. Обернувшись, он увидел, что один из оперативников внимательно рассматривает что-то в пожухлой траве. – Нашел! Кровь!
– Ты уверен?
– Сам не видишь? Смятая трава, даже не просто смятая, а вывороченная каблуками, и эти вот пятна, а?
– В самом деле, темно-бурые пятна, по виду напоминающие кровь, – Демин произнес фразу из будущего протокола осмотра. Кровь это или не кровь, человеческая ли она, какой группы – все это установят эксперты, а следователь напишет в протоколе спокойную фразу: на траве обнаружены бурые пятна, напоминающие кровь. – Да, – повторил Демин, – это уже кое-что… Если завтра еще и водолазам повезет, то вас вообще можно оправдать, – улыбнулся он Сухову.
– Разве я под подозрением?
– А как вы думаете? Прокурор, суд – это ладно, это их дело. А вот вы сами, для себя, уже очистились?
– От чего? – зло спросил Сухов. – От чего вы мне предлагаете очищаться? Я поступил, как подсказала мне совесть, как должен поступить каждый порядочный человек!
– Вы имеете в виду утапливание трупов с привязанными камнями?
– Оскорбление тоже входит в обязанность следователя? – оскалился Сухов.
– Нет, это в мои обязанности не входит. Но иногда приходится общаться со столь странными людьми, что не всегда заранее знаешь, какие твои слова будут восприняты за оскорбление. А знаете, Сухов, почему вы так со мной разговариваете?
– Как я с вами разговариваю?
– Ну… С этаким вызовом… В ваших словах все время чувствуется обида… Будто вы ожидали к себе несколько иного отношения. А? Ведь вы гордитесь своим поступком, тем, что пришли к нам? Ну, совсем немного, а? Вы отважились на явку с повинной и всерьез полагаете, что мы должны быть благодарны вам, должны оказывать всяческие знаки внимания и почтения… Так? Может быть, вы совершили мужественный поступок…
– А разве нет? – Сухов вскинул подбородок. – Я не желаю знать, кто прав, кто виноват, не мое это дело. Есть люди, которые деньги получают, разбираясь в подобных вопросах. У них есть на это право. А у меня нет. И я не хочу этим правом обладать. И вы тоже избавьте меня… Избавьте!
– Неужели для того, чтобы иметь свое мнение, нужно специальное разрешение? У вас есть понятия о чести, достоинстве… Вы со своей колокольни можете судить кого угодно. Это делают все люди. Некоторые даже очень охотно. А вот вы почему-то отказываетесь… Или все-таки судите? Конечно, судите, но не хотите вслух говорить об этом. И знаете почему? Понимаете, что ваша мораль несколько отличается от общепринятой, и предпочитаете молчать о ней. Вот такое у меня ощущение… – Демин отошел от Сухова, сделал несколько шагов к берегу, но неожиданно обернулся. – А скажите, Евгений Андреевич, что вы здесь нашли, когда приходили без Николая?
– Камень! – выпалил Сухов. – Камень нашел, которым Николай убил того человека. Он валялся вот здесь! Ну и что?!
– Куда вы его дели? – спросил Демин негромко.
– В воду бросил! Вон туда! Как можно дальше!
– Зачем?
– Не знаю. Уж если вы так ловко разобрались в моей натуре, то объясните мне, зачем я это сделал? Ну?!
– Мне кажется, – медленно проговорил Демин, – что вы напрасно это сделали. Потому что камень подтвердил бы ваши показания. А вы почему-то взяли да и забросили его в воду…
Оперативники, услышав разговор, подошли поближе.
– Будем искать камешек-то? – спросил один из них.
– Какой смысл?! – Демин пожал плечами. – Он в ил зарылся, на нем ничего не осталось – какое это доказательство? Хотя… Это может подтвердить, что Сухов ведет с нами честную игру. А, Сухов? Если вы действительно бросили камень в воду с каким-то умыслом, то вам незачем признаваться в этом, правильно?
– Ну что вы все ищете какой-то смысл, подсмысл, умысел! – протянул Сухов плачуще. – Неужели вы не можете понять, что чаще всего человек совершает поступки бессознательно, не преследуя никаких тайных целей, подлых замыслов! Просто блажь вот такая на меня накатила!
– Странная, однако, на вас иногда накатывает блажь. Да, в большинстве случаев человек совершает необходимые, очевидные поступки, не задумываясь. Но я не встречал людей, которые совершали бы преступление…
– Опять вы о том же!
– А о чем же еще, Сухов! – воскликнул Демин. – У нас с вами нет других интересов. Что-то, я смотрю, быстро вам надоели эти разговоры… Нам наверняка придется не один месяц толковать об этом. Набирайтесь терпения, Сухов. Берите себя в руки, сжимайте зубы и терпите.
Глава 6
Темнота, окружавшая Николая, так сдавливала, что каждое движение давалось с трудом, будто суставы его приржавели друг к другу. Он медленно поднял камень, почему-то хорошо знакомый камень с маленьким острым выступом, впившимся ему в ладонь у основания большого пальца, и, отведя руку назад, так же медленно опустил его на белое лицо, на его глаза, на грустную, всепонимающую улыбку. Опустил камень, мучительно сознавая, что ничего не сможет изменить, не сможет изменить даже выражения глаз этого человека. И действительно – смахнув со лба пульсирующую струю крови, как смахивают прядь волос, человек опять смотрел на него спокойно и печально…
Потом Николай почувствовал, что тишина, окружавшая его, чем-то нарушается. И еще не поняв, откуда идут звуки, что означают, догадался – они несут избавление. Звуки становились громче, он уже узнавал их, а лицо, которое всю ночь маячило перед ним, отдалилось, сквозь него он уже различал берег, набегающие волны, черный контур моста.
– Коля! Коля! – услышал он. – Да проснись же наконец!
Николай открыл глаза и увидел обеспокоенную босую мать. Она стояла у кровати и что было сил тормошила его за плечо.
– Что? – вскочил он. – Кто пришел?
– Ну разве так можно, Коля! – проговорила мать, присаживаясь рядом.
– А что? Кричал, да?
– Лучше бы уж кричал… Стонал так, будто помирал, прости меня господи!
– Эхма! – Николай покрутил головой, стараясь быстрее прийти в себя. – И до чего же ты права! Я ведь того… И в самом деле, каждую ночь немного помираю. Точно, ма!
– Не надо так говорить, Коля. Нехорошо.
– Старею, ма! – Он вздохнул с дурашливой горестью, взглянул на часы. – Пора вставать.
Николай подошел к зеркалу и долго, придирчиво рассматривал себя, словно пытаясь найти следы неприятного сна. Скосив глаза в сторону, он увидел, что мать смотрит на него чуть ли не со скорбью, и забеспокоился – может, случилось чего? Но тут же легко подмигнул ей, не оборачиваясь. Ничего, дескать, маманя, переживем!
– Ох, и баламут ты, Коля! – вздохнула она, принимаясь за уборку, хотя и убирать-то, в общем, нечего было – кровать Николая, маленький письменный столик, оставшийся еще с его школьных времен, да бельевой шкаф.
– Баламут не баламут, а вот ручку позолотить надо бы! – Николай скорчил жалостливую гримасу. – Дай троячок, а, мамань! Ну, скажи – куда мне без трояка податься? Ну вот скажи! Ну!
Мать как-то сразу остановилась в движении, замерла, будто ее кольнула неожиданная боль, потом медленно постелила одеяло, расправила складки, все до единой расправила, стараясь протянуть это занятие подольше. И тут же села на кровать. Николай с огорчением увидел ее седину, старость, ее убогость. Даже передник был заштопанный, а тесемки, завязанные за спиной, она недавно спорола со старого халата. Словно протрезвев, он увидел ее дешевые коричневые чулки, шлепанцы, которые она смастерила из его старых босоножек, узловатые руки с жесткими ногтями. Мать молча смотрела на него, ожидая и опасаясь новых просьб. Он понял, что денег у нее действительно нет.
– Совсем-совсем? – спросил жалобно.
Она не ответила и глаз в сторону не отвела – только теперь в ее взгляде появились осуждение, неодобрение. Висевшая на ручке двери сумка с вымытыми банками и бутылками подтверждала – мать с утра собиралась пойти сдать посуду. Быстро взглянув на сумку, Николай безошибочно определил, что вряд ли ей удастся получить за всю эту стеклотару больше полутора рублей. Да, чуть побольше рубля, подумал он, начиная злиться.
– Может, у них? – Николай показал глазами на потолок, намекая на соседей, которые жили над ними.
– Да я им уж и так задолжала…
Николай весело взглянул на мать. Ему понравилось, что она сказала «я задолжала», хотя деньги брала для него. Он оценил ее благородство и, наклонившись, звонко чмокнул в щеку.
– А может, еще раз попытаться? – шепнул он матери на ухо. – А? Попытка не пытка, а?
– Пытка! – простонала мать. – Ты не знаешь, Коля, какая это пытка – ходить и клянчить деньги… Раз, второй, третий…
– Эхма! – он досадливо щелкнул пальцами. – Отощали мы с тобой, отощали! Надо бы что-то придумать!
– Что тут думать – на работу надо устраиваться. Тут, Коля, думай не думай, а мимо этого не пройдешь.
– А кто возражает? Кто? Ты возражаешь? Я тоже не возражаю. Все. Иду искать работу. Давай так договоримся – ты берешь у этих куркулей трояк, а я с трояком иду искать работу… Которая тебя бы не огорчала. Заметано?
– Коля, – она положила руку ему на колено, – Коля, меня никакая работа не огорчает. Работа, она и есть работа.
– И опять согласен! – воскликнул Николай, поднимаясь и этим желая как-то подтолкнуть мать, поторопить ее.
– Тут одного согласия мало. Работать надо, Коля. Учиться надо. Жить надо, Коля. Погоди, я ведь не про то, что, дескать, есть-пить надо… С людьми надо как-то жизнь налаживать. И тут у тебя не все в порядке.
Николай с интересом наблюдал, как мать собирается с духом. Вначале подошла к зеркалу, поправила волосы, заведя их за косынку, пристально посмотрела себе в глаза и, будто не выдержав собственного взгляда, опустила лицо в большие шишковатые ладони.
– Ты никак молитву творишь? – хохотнул Николай, стараясь шуткой подбодрить мать, увести ее от опасного настроения. Та не ответила. На ходу утерла губы, сняла передник и повесила на ручку двери, решив, видимо, что без этой застиранной тряпки будет выглядеть достойнее. У выхода постояла с минуту, почти касаясь лицом холодного никелированного замка, напоминающего какой-то хирургический инструмент, беспомощно оглянулась…
– Вперед, маманя! – Николай ободряюще подмигнул ей. – Ни пуха!
Она вышла, не ответив. Поднявшись на следующий этаж, постояла, ожидая, пока успокоится сердце. Глянув вниз, мать увидела на площадке сына – Николай потешными ужимками подбадривал ее.
– Я верю в тебя! – свистяще шептал он. – А то ишь – насобирали деньжищ! Девать небось некуда!
– Да какие деньжищи, господи! – вполголоса, скорее для себя, ответила мать. – Сами перебиваются. Нехорошо, ох как нехорошо… – и нажала кнопку звонка.
Когда она вернулась, Николай заканчивал бриться. Он не бросился к матери, понимая, что ей сейчас одинаково неприятны будут и его радость, и поздравления, и просто вопрос – удалось ли? Матери нужно было успокоиться, прийти в себя, попытаться забыть об унижении, которое только что перенесла. Такие вот посещения соседей она переживала болезненно и подолгу что-то бормотала, будто оправдываясь перед собой же или каясь…