Не следует забывать, что сама структура гапоновского собрания (харизматический лидер + узкий круг «посвященных» + круг полупосвященных + масса, находящаяся под властным обаянием своего харизматического лидера) делала его явлением весьма динамичным, мощно резонирующим на всякую подвижку общественной жизни. Тем временем обстановка в стране накалялась. Это было связано еще и с военными поражениями в идущей Русско-японской войне. У собрания Гапона возникла вначале смутная потребность, а затем и настоятельная мысль о некой демонстрации силы, оформившаяся на совете «штабных» гапоновцев 28 ноября 1904 г. в «заговор на выступление»[53].
Н. Варнашов, один из активистов зубатовских организаций, вспоминал, что «речи Гапона и других, то торжественно серьезные, то страстные до отчаяния, так овладели всеми, что пишущему это в первый момент показалось, что результат достигнут обратный – какая-то растерянность и паника отражалась на лицах и движениях всех. Но вот начали раздаваться восклицания и фразы, в которых звучал один вопрос – когда, каким образом и что надо делать? Сразу же возник и острый спор о сроках планируемого выступления: не подождать ли крупного военного поражения? Скажем, падения Порт-Артура или гибели небогатовской эскадры? Что эскадра погибнет, у нас не было двух мнений, но за ожидание этой катастрофы стояли Гапон, Кузин и Варнашов с одной частью собрания, а вторая часть с Карелиным и Васильевым во главе настаивала на скорейшем выступлении, но все-таки соглашалась с Гапоном, пока ко второй части не присоединилось событие, перепутавшее все расчеты, – Путиловская забастовка»[54].
Таким образом, до начала обсуждения в собрании ситуации с четырьмя уволенными рабочими-путиловцами идея общего выступления никак не связывалась с забастовочным движением. И. Павлов вспоминал: «Мало-помалу стали распускать всякие вздорные мысли про собрание, поносили Гапона на чем свет стоит, но это только приносило ему пользу, т. к. увеличивало интерес к собранию у рабочих. Затем пошли насмешки над „гапоновцами“, „поповичами“ – и это не действовало. Тогда, очевидно, решили идти на форменное противодействие. Что расчет четырех рабочих был пробным шагом Путиловского завода, в том нет никакого сомнения. До сих пор Гапон все встречавшиеся трения и недоразумения с полицией и администрацией заводов обходил елейно, ему одному известным путем. Но в этом случае он сам, сколько мне помнится, заявил, что наступил момент, когда собрание может сделать открыто выступление в защиту своих интересов»[55].
Если решимость собрания выступить подогревалась нарастающею либеральной волной, то и решимость заводчиков стоять насмерть тоже подогревалась волною, только противоположной, идущей из консервативных кругов, только что одержавших победу на самом верху и, естественно, желавших свой успех закрепить. Это с одной стороны, а с другой – решимости заводчиков немало способствовали и доходившие до них слухи о готовящемся грандиозном выступлении рабочих. Таким образом конфликт был неизбежен. 26 декабря торжественно открылся очередной, 10-й, отдел собрания на Гаванской улице. Председателем кружка ответственных лиц был избран «действительный член собрания с августа 1904 г.» П. Давлидович[56].
Гапон торжественно освятил помещение. Все было, как всегда. Собрание росло, процветало и, похоже, само еще не до конца осознавало, что ступило на ту тропу войны, с которой нет возврата. Когда же был сделан решающий шаг на эту тропу и кто его сделал?
На съезде собрания – 27 декабря 1904 г. – была принята петиция, состоящая из 5 пунктов:
1) заявить через градоначальника нашему правительству, что отношение труда и капитала в России ненормально. Это проявляется, между прочим, в отношениях мастеров к рабочим;
2) потребовать от администрации Путиловского завода, чтобы мастер Тетявкин немедленно был удален с завода;
3) уволенные за принадлежность к обществу должны быть немедленно приняты обратно;
4) через особую депутацию довести до сведения градоначальника и фабричного инспектора о случившемся и просить, чтобы впредь подобные факты не повторялись;
5) если законные требования рабочих не будут удовлетворены, то собрание фабрично-заводских рабочих не ручается за спокойное течение жизни города"[57].
Три депутации должны были вновь представить эту резолюцию директору, фабричному инспектору и градоначальнику – теперь уже от лица всего собрания[58]. Забастовка еще как бы не решена. Но уже неизбежна. Неизбежна политически, ибо к четырем очень скромным пунктам присоединен пятый, по существу, оскорбляющий власть. 29 декабря делегация собрания посещает директора завода Смирнова и получает отказ в удовлетворении своих требований. Таким образом, уже с 30 декабря события приобретают черты необратимости. В воскресенье 2 января в зале Нарвского отдела общества произошло собрание, окончательно решавшее вопрос о забастовке[59]. Это привлекло к обществу внимание революционеров и полиции. Требования гапоновцев из первоначально экономических превращались в политические.
Власти, связанные с Гапоном, попытались через него предотвратить намечавшуюся забастовку и шествие, но он отвечал им, что уже не может никак влиять на рабочих. Движение развертывалось и своей внутренней силой опережало намеченные для него сроки. Слишком велик был запас накопившейся горечи и гнева. К тому же начало забастовки совпало с сообщением о капитуляции Порт-Артура: к чувству социальной ущемленности примешалось оскорбленное национальное достоинство.
6 января на собрании решено устроить шествие к царю. В ночь с 6 на 7 января Гапон пишет свою петицию и рассылает по отделениям общества. По агентурным данным царской охранки, к середине дня 7 января выясняется, что забастовка приняла поистине угрожающие размеры (бастовало 382 предприятия и 105 тыс. рабочих!)[60].
Катастрофа была неизбежна. В тот же день, 7 января, Гапон встречается с министром юстиции Муравьевым, который сам пригласил его. Гапон так вспоминал эту встречу: "Я вручил ему копию нашей петиции. Он внимательно посмотрел ее и затем простер руки с жестом отчаяния и воскликнул:
– Но ведь вы хотите ограничить самодержавие!
– Да, – ответил я, – но это ограничение было бы на благо как для самого царя, так и его народа. Если не будет реформы свыше, то в России вспыхнет революция, борьба будет длиться годами и вызовет страшное кровопролитие. Мы не просим, чтобы все наши желания были немедленно удовлетворены. Пусть простят всех политических и немедленно созовут народных представителей, тогда весь народ станет обожать царя.
Министр, отпуская меня, сказал:
– Я исполню свой долг.
Когда я спускался по лестнице, меня поразила мысль, что эти загадочные слова могут иметь только тот смысл, что он поедет к царю посоветовать стрелять без колебаний"[61].
7 января Санкт-Петербург был объявлен на военном положении и разделен на 8 округов. В город стянули дополнительные войска. Мирное шествие 9 января 1905 г. было обречено. Накануне Гапон, понимая весь трагизм будущей катастрофы, писал письма в различные инстанции с просьбой отменить военное положение, объясняя, что шествие к Зимнему дворцу имеет исключительно мирный характер. Но все было безрезультатно. Перепуганные масштабами шествия и забастовкой, царь и его окружение сделали все, чтобы этот день вошел в анналы истории. Расстрелом мирного шествия 9 января 1905 г. царское правительство положило начало первой русской революции, которая закончилась только в 1907 г. [62]
4. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, подойдя к концу нашего реферата, мы можем сделать некие выводы.
Мы видим, что, оказывается, Кровавое воскресенье спровоцировали сами власти. Дав добро на организацию зубатовских кружков, царское правительство пошло, тем не менее, не до конца. История, как известно, не терпит сослагательных наклонений, и что сделано – уже не возвратишь. Объективно всем ясно, что царская власть к началу ХХ в. уже разлагалась и, разлагаясь, мешала своим зловонием всем благим начинаниям.
Зубатов был, конечно, идеалистом, но кто знает, если бы ему дали большую свободу, пошло ли что-нибудь по другому сценарию, отличному от Кровавого воскресенья, или нет? События в истории повторяются. В наше время возникают ситуации, схожие с событиями столетней давности: налицо слабость власти, стагнация производства и т. д. Быть может, оглянувшись назад, мы найдем решение своих проблем в прошлом.
5. ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. Авенар Э. Кровавое воскресенье. М.: Мысль, 1991.
2. Венедиктов В. Георгий Гапон. М.: Изд-во политической литературы, 1990.
3. Жухрай В. Тайны царской охранки: авантюристы и провокаторы. М.: Изд-во политической литературы, 1991.
4. Кавторин В. Первый шаг к катастрофе 9 января 1905 года. Л. Лениздат, 1992.
5. Касвинов М. К. Двадцать три ступени вниз. М.: Мысль, 1987.
6. Панкратова А. Первая русская революция 1905–1907 гг. М.: Правда, 1951.
7. Перегудова З. И. Политический сыск в России 1880–1917 гг. М.: Росмэн, 2000.
8. Смолин И. 9 января 1905 года в Петербурге. Л.: Лениздат, 1965.
9. Убийство Гапона. Записки П. М. Рутберга. М.: Слово, 1990.
ТЕМА 6. ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ 1906–1907 гг
РЕФЕРАТ: «ПЕРВАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА. 1906 г.»
ПЛАН
1. Введение
2. Открытие первой Государственной думы
3. Государственная дума и правительство
4. Попытки создания ответственного перед Думой министерства
5. Роспуск первой Думы
6. Заключение
7. Использованная литература
1. ВВЕДЕНИЕ
В 1906 г. впервые в России было созвано представительное учреждение, обладавшее законодательными правами, – Государственная дума. Деятельность ее представляет особый интерес, поскольку это был первый в истории страны выбранный народом законодательный орган, имевший право контроля за некоторыми сторонами государственного управления, что ранее являлось безраздельной прерогативой царя-самодержца. Конечно, выборы в Думу происходили не на демократической основе: целые пласты населения – женщины, военнослужащие, так называемые «бродячие инородцы» (т. е. скотоводы севера и юга страны), рабочие мелких предприятий – были лишены права выбирать и быть избранными.
Выборы не были прямыми, шли по «куриальной системе», когда выборщики, объединенные по цензовому или социальному признаку (домовладельцы, землевладельцы, рабочие, крестьяне-общинники), выбирали каждый в своей курии; не были они и равными, т. к. курии были разными по количеству избирателей. Кроме того, в первой курии (земельные собственники, в основном помещики) выбирали по двухстепенной системе (выбранные в губернские выборщики выбирали сразу членов Думы), а для крестьян-общинников – четырехстепенные (сход-волость-губерния-Дума). В результате один голос в первой курии приравнивался к трем голосам богатых горожан второй курии, 15 голосам крестьян третьей курии и 45 голосам рабочих крупных предприятий, объединявшихся в четвертой, так называемой «второй городской» курии.
Не была Дума и всемогущей. Накануне открытия заседаний первой Думы права ее были резко ограничены: она не имела возможности пересматривать основные государственные законы; вне сферы ее деятельности находились вопросы внешней политики, дела, связанные с вооруженными силами. Все это оставалось прерогативой царя. Даже бюджетные права Думы оказались урезанными: она, например, не могла контролировать бюджет, иногда и расходы, связанные с содержанием царского двора: была и специальная статья, не подлежавшая огласке в Думе и называвшаяся «На известное Его императорскому Величеству употребление»[63].
Она включала средства на военную разведку, подкуп иностранной и отечественной прессы правового направления.
И тем не менее, несмотря на эти все оговорки, введение законодательной выборной Думы стало важнейшим в истории России событием и крупнейшим завоеванием народа, достигнутым в годы первой российской революции. Теперь без одобрения Думы нельзя было принять ни одного закона, вводить новые налоги, новые расходные статьи в государственном бюджете. Если Дума не утверждала бюджет на текущий год, правительство вынуждено было пользоваться прошлогодним бюджетом, что не могло не стеснять его, особенно в части развития вооруженных сил, сильно потрепанных в Русско-японской войне.
2. ОТКРЫТИЕ ПЕРВОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
17 октября 1905 г. император Николай II издал Манифест «Об усовершенствовании основ государственного управления». Этот акт был составлен членом Государственного совета князем Алексеем Оболенским и временно управляющим делами Совета министров действительным статским советником Николаем Вцичем. Под руководством председателя Совета министров действительного тайного советника графа Сергея Витте обсуждали проект Манифеста и несколько приближенных императора, но под давлением графа Витте их поправки были отклонены. В Манифесте Николай II объявил: «На обязанности правительства возлагаем мы выполнение непреклонной нашей воли:…установить, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы и чтобы возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей»[64].
Одновременно император утвердил всеподданнейший доклад председателя Совета министров, в котором говорилось: «В отношении к будущей Государственной думе заботой правительства должно быть поддержание ее престижа, доверие к ее работам и обеспечение подобающего сему учреждению значения. Правительство не должно явиться элементом противодействия решениям Думы, поскольку эти решения не будут, что невероятно, коренным образом расходиться с величием России, достигнутым тысячелетней ее историей»[65].
Не подлежит никакому сомнению, что царь действительно намеревался исполнить свои обещания и осуществить программу, основные принципы которой изложены были в Манифесте 17 октября. По желанию царя, новая эра государственной жизни России должна была открыться торжественным образом. Открытие Государственной думы и преобразованного Государственного совета имело место на торжественном приеме всех депутатов обеих палат в Зимнем дворце.
В. Н. Коковцев, принимавший участие в приеме в качестве министра, отмечает в своих воспоминаниях: «Странное впечатление производила в эту минуту тронная Георгиевская зала, и думалось мне, что не видели еще ее стены того зрелища, которое представляла собою толпа собравшихся»[66].
По правую строну от трона стояла «мундирская публика», члены Государственного совета, сенаторы, придворные, члены императорской семьи. С левой стороны буквально толпились члены Государственной думы. Лишь немногие из них одеты были во фрак или в сюртук; многие – притом как раз те, которые демонстративно пробились вперед, близко к престолу, – одеты были в рабочую одежду, а за ними стояли крестьяне в самых разнообразных одеяниях, многие в национальных костюмах; немало было и духовных лиц. Впоследствии вдовствующая императрица сказала, что никогда еще не приходилось ей видеть таких «серых батюшек»[67].