Публикаций в то время у него мало. Это лишь уже упоминавшиеся статьи в «Литературной учебе» [Якубинский 1930а, б, в; Якубинский 1931а, б], потом изданные отдельной книгой [Иванов, Якубин-ский 1932], а также интересная статья с полемикой против Соссюра [Якубинский 1931в] (только эта статья включена в однотомник 1986 г.). Во всех этих публикациях по сравнению со статьей 1923 г. есть движение в сторону концепции, отраженной в МФЯ: полный отказ от психологизма и последовательный социологизм в отношении языка, критика идей Соссюра. Но уже сама тематика другая, что хорошо видно из сопоставления печатавшихся в одной серии статей в «Литературной учебе» (статьи, вышедшие под именем Воло-шинова, будут рассмотрены в пятой главе). Волошинов писал о социальной функции слова и высказывания, продолжая проблематику МФЯ, а Якубинский – об отражении в русском языке социальных различий. Статьи последнего в большей степени соответствовали основной линии развития социолингвистики в СССР тех лет. А критика Соссюра у Якубинского связана далеко не с тем, за что швейцарский ученый критикуется в МФЯ: Якубинский спорит с его высказыванием о невозможности для говорящих сознательно изменить свой язык, из чего следует невозможность целенаправленной языковой политики (здесь Якубинский по сути продолжал идеи своего учителя И. А. Бодуэна де Куртенэ). В четвертой главе я вернусь к этой статье. Лишь изредка Якубинский вспоминал о прежних темах. Говоря о возможности вносить элемент диалога в научно-популярную литературу, он писал: «Всякое утверждение заключает в себе вопрос и ответ в снятом виде» [Якубинский 1931б: 51]. Однако он тут же сводит проблему диалога в письменной речи к его самой примитивной для письменного текста форме – вопросо-ответному (кате-хизисному) изложению.
Итак, и этот лингвист, где-то сходившийся с МФЯ в проблематике и, может быть, даже в чем-то повлиявший на написание этой книги, к 1928–1929 гг. был далек от ее идей. В отечественной науке авторам книги было не на кого опереться. «Индивидуалистический субьективизм», отмеченный в МФЯ у школы Потебни, уже был в прошлом, а наиболее нелюбимый ими «абстрактный объективизм» решительно господствовал. Все ссылки в книге на отечественных авторов – либо критические, либо чисто информационные, либо относятся к частностям.
В заключение раздела отмечу, что идеи Якубинского, до недавнего времени забытого даже на своей родине, сейчас все более привлекают внимание, в том числе и зарубежных исследователей. На проходившем в июле 2002 г. в Кре-Берар (Швейцария) коллоквиуме по советской науке 20—30-х гг. сразу два доклада были специально посвящены Л. П. Якубинскому, в том числе говорилось и о его влиянии на Бахтина. Один из докладов был сделан К. Брандистом, который в недавней публикации пишет о том, что готовит особую статью о влиянии идей Якубинского на концепцию речевых жанров у Бахтина в 50-е гг..[92]
I.2.4. Круг Бахтина и В. В. Виноградов
Среди ученых, к идеям которых, так или иначе, были неравнодушны Бахтин и люди его круга, необходимо обратить внимание и на уже упоминавшегося Виктора Владимировича Виноградова.
Отношение Бахтина к этому человеку составляет некоторую загадку. Как уже было сказано, неизвестно, встречались ли они когда-нибудь до 1949 г. Но они могли быть лично знакомы и в 1916–1918 гг., когда оба жили в Петрограде, и во второй половине 20-х гг., когда они жили в Ленинграде и были связаны с одними и теми же людьми, включая В. Н. Волошинова и П. Н. Медведева. Впрочем, о личных контактах Волошинова и Виноградова известно ненамного больше. Достоверно лишь одно: Виноградов был в числе преподавателей, у которых Волошинов учился в 1922–1924 гг. в университете. Контактировали ли они позже, неизвестно. Н. Л. Васильев называет Во-лошинова «коллегой по работе» Виноградова,[93] исходя, по-видимому, из того, что Виноградов имел в ИЛЯЗВ аспирантов. Но об их каких-либо отношениях в ИЛЯЗВ пока ничего не известно.
Но и в работах круга Бахтина 20-х гг. и в более поздних сочинениях Бахтина чувствуется особое внимание к деятельности Виноградова, хотя чаще связанное с критическим к ней отношением. Бахтиноведы не раз отмечали, что этот ученый был оппонентом Бахтина и его круга на протяжении более чем четырех десятилетий: его критические оценки встречаются у Бахтина или Волошинова с 1924 по 1965 г..[94] Особенно подробно об этом особом отношении пишет Л. А. Гоготишвили в комментариях к лингвистическим работам Бахтина 50-х гг. Об этих комментариях я буду специально говорить в главе шестой, здесь лишь отмечу их «вино-градовский» аспект, в оценке которого (в отличие от ряда других аспектов) я с Л. А. Гоготишвили полностью согласен. Она указывает, что в текстах 50-х гг. Виноградов – главный оппонент даже там, где прямо не упоминается (а в наиболее законченных рукописях его имя ни разу не встречается). Л. А. Гоготишвили отмечает скрытые «антивиноградовские» мотивы в его неоконченных текстах и особенно в подготовительных материалах к ним,[95] а в «Проблеме речевых жанров» видит «виноградовскую призму», сквозь которую рассматриваются враждебные автору концепции [Гоготишвили 1996: 538].
Конечно, это уже 50-е гг. В это время Бахтин в Саранске не мог не сравнивать свою судьбу с судьбой Виноградова: эти судьбы, сходные в 30-е гг., к 50-м гг. сильно разошлись. Но особое отношение к Виноградову чувствуется в 20-е гг. и в волошиновском цикле, и в «Проблемах творчества Достоевского». Как раз этот ученый, в те годы далеко не самый именитый в наших филологических кругах (хотя известный намного больше, чем весь круг Бахтина, и уже опубликовавший несколько книг), казался главным противником. В. В. Ко-лесов высказывает удивление и не находит «разумных обьяснений» в связи с тем, что «не входивший в круг записных формалистов» Виноградов постоянно критиковался Бахтиным (в число работ которого отнесен и волошиновский цикл).[96] Но, как справедливо отмечает Л. А. Гоготишвили, Виноградов, может быть, и не самый враждебный, но самый «затрагивающий» из оппонентов Михаила Михайловича; он постоянно оказывается близок по тематике и далек по теоретическим установкам.[97]
Вернемся к отнесению Виноградова в МФЯ к последователям Женевской школы. Сейчас, когда можно рассмотреть весь творческий путь этого выдающегося русиста, неправомерность такой трактовки особенно очевидна. В историю отечественной науки Виноградов, как я уже писал,[98] вошел прежде всего как хранитель традиций русской дореволюционной науки. К структурализму он в целом относился отрицательно, особенно в публикациях 50—60-х гг. Об этом свидетельствуют и воспоминания о Викторе Владимировиче, см..[99]
Позволю к этому добавить и свои личные воспоминания. Я в 1963–1968 гг., то есть в последние годы жизни Виноградова, учился на отделении структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. Тогда это был ведущий центр «новой» лингвистики, основанной на структурных методах (хотя на Западе эпоха структурализма как раз к этому времени завершилась). «Традиционная» наука о языке, господствовавшая на других отделениях факультета, там оценивалась крайне низко. И чуть ли не главным ее олицетворением казался академик Виноградов, заведовавший кафедрой русского языка на факультете (сказывались, конечно, и неприязненные личные отношения между ним и заведующим кафедрой структурной и прикладной лингвистики В. А. Звегинцевым). На нашей кафедре существовал некий «антикульт» личности Виноградова, как я сейчас понимаю, во многом несправедливый. Академик не оставался в долгу. Помню, как, представляя в апреле 1968 г. заместителю декана М. Н. Зозуле незнакомого молодого человека, он сказал: «Вот наш новый аспирант из Венгрии. К счастью, не по структурным методам». Вообще для последовательных советских структуралистов тех лет Виноградов был таким же главным противником, как для круга Бахтина, только их отношение к академику не выражалось в печати. Иными, однако, были и их позиции (очень последовательный «абст рактный объективизм»), и причины такого отношения (сказывалось высокое официальное положение Виноградова, как бы олицетворявшего «казенную науку»). В 80—90-е гг. некоторые из этих ученых стали относиться к уже покойному Виноградову намного лучше.
Конечно, в конце 20-х гг. это все еще было в будущем. Однако и в 20-е гг. публикации Виноградова вряд ли позволяли видеть в нем более строгого последователя Соссюра, чем, скажем, в Л. В. Щербе. Впрочем, у него и тогда, и даже позже было заметно некоторое влияние Женевской школы, особенно Шарля Балли. Например, его получившая значительное распространение в отечественной науке классификация фразеологизмов представляет собой пересадку на русскую почву соответствующих идей Балли, что показал И. Е. Аничков.[100]
Примечания
1
Адлам 2000: 169—170
2
Васильев 2004: 247
3
Махлин 1993; Махлин 1998
4
Брёндаль 1960: 40
5
Матезиус 1960: 87
6
Матезиус 1960: 87
7
Матезиус 1960: 88—89
8
Матезиус 1960: 89
9
Волошинов 1995: 262—265
10
Матезиус 1960: 89
11
Блумфилд 1960: 127—131
12
Harris 1948: 1—3
13
Алпатов 1990; 1998б: 17—20
14
Алпатов 1990
15
Токиэда 1983
16
Рахилина 1989
17
Бо-дуэн 1963, 2: 17
18
Гумбольдт 1984
19
Гумбольдт 1984: 47
20
Гумбольдт 1984: 49
21
Гумбольдт 1984: 51
22
Гаспаров 1996: 21
23
Якубинский 1986: 23
24
Фосслер 1928: 148
25
Васильев 2000а: 61
26
Киклевич 1993: 12—13
27
Брандист 1995
28
Колесов 2003: 368
29
Отчет 1995: 89
30
Buhler 1922
31
Жирмунский 1928: ЧЙЙ
32
Шпитцер 1928: 196; Жирмунский 1928: XPV
33
Звегин-цев 1960, 1: 266
34
Фосслер 1910; Фосслер 1912—1913
35
Фосслер 1960: 286—297
36
Фосслер 1928; Фосслер 1960
37
Кузнецов 1932
38
Кузнецов1932: 4
39
Brandist 2002; Brandist 2004
40
Беседы 1996: 36
41
Шор 1929: 149
42
Lahteemaki 2002
43
Brandist 2004: 114—116
44
Панич 2001: 174—178
45
НГ, 20.02.2003
46
Шпет 1927
47
Васильев 1998: 540
48
Васильев 1998: 541
49
Есперсен 1958
50
Vauthier 2002: 259—263
51
Колесов 2003: 286—314
52
Фортунатов 1956—1957
53
Якобсон 1985: 6—7
54
Бодуэн 1963
55
Поливанов 1968: 185
56
Колесов 2003: 314—325
57
Алпатов 2001б
58
Пешков 1998: 552
59
Беседы 1996: 59
60
Паньков 1993
61
Ашнин, Алпатов 1994
62
ДКХ, 1995, № 2
63
Беседы 1996: 31
64
Колесов 2003: 313
65
Беседы 1996: 58
66
Пахолок 2003: 107
67
Беседы 1996: 58—59
68
Беседы 1996: 59
69
Беседы 1996: 62
70
Щерба 1957; 1974
71
Щерба 1915: 3—4
72
Конкин, Конкина 1993: 189
73
Васи-льев 1995: 9
74
Леонтьев 1986: 5—6
75
Letters 1994: 96—97
76
Конкин, Конкина 1993: 133
77
Паньков 1995
78
Васильев 1995: 13
79
Якубинский 1986
80
Якубин-ский 1953
81
Паньков 1995: 72
82
Якубинский 1986
83
Якубинский 1986: 32
84
Яку-бинский 1986: 29
85
Якубинский 1986: 23—24
86
Якубинский 1986: 176—182
87
Matejka 1986: 171
88
Titunik 1986: 191
89
Якубинский 1986: 17
90
Виноградов 1953: 12
91
Виноградов 1953: 12
92
Brandist 2004: 121
93
Васильев 2000б: 305
94
Махлин 2000: 592
95
Гоготишвили 1996: 540
96
Колесов 2003: 368
97
Гоготишвили 1996: 540
98
Алпатов 1998а
99
Макаев 1992
100
Аничков 1997: 429—431