– Чего ты хочешь, фашист? Чего тебе надо, падла? – плача и скрипя зубами от невыносимой боли, хрипел Радченко.
– Придет время – скажу, свинья, – хладнокровно отвечал Чижевский, перехватывая дубинку поудобнее. – А почему меня называешь фашистом? Потому что я не жалею тебя? А сам ты кого жалел?
Через несколько дней Чижевский решил, что настало время задавать вопросы. К этому моменту при одном его появлении Коляна начинала бить дрожь. Однако на сей раз Чижевский вместо обычной обработки дубинкой приказал пленнику лечь на диван, закатал ему рукав, перевязал бицепс резиновым шлангом, взял шприц и уверенно ввел иглу во вздувшуюся вену. Некогда грозный бригадир теперь безропотно позволял производить над собой всевозможные манипуляции. Когда поршень вытолкнул прозрачную жидкость из шприца в вену и полковник выдернул иглу, Колян откинулся на подушку и застыл в неподвижности, словно прислушиваясь к собственным ощущениям. Через пятнадцать минут по его телу пробежала судорога, за ней еще одна. Конвульсии становились все чаще, зрачки у Коляна расширились и потом закатились под лоб, голова задергалась и безвольно упала набок, изо рта, пузырясь, потекла слюна.
– Откуда ты приехал, Коля? – вкрадчиво стал спрашивать Чижевский своего подопечного.
Колян, слабо контролируя себя, не поворачивая головы, стал отвечать не слишком членораздельно, зато охотно. Чижевский же, почти не слушая ответное бормотание Коляна, продолжал задавать тому малозначащие вопросы – большую часть ответов отставной чекист, находившийся на службе у смотрящего России, знал и так. Несколько внимательнее Чижевский отнесся только к рассказу Коляна о смерти майора Громовского, хотя и предполагал, что выяснится нечто подобное.
Дверь открылась, на пороге появился Варяг и некоторое время молча слушал невнятные излияния Коляна.
– С чего это он так разговорился? – поинтересовался Варяг.
– Хорошая доза скополамина, – объяснил отставной полковник. – Есть такой незаменимый препарат – вызывает невероятную тягу к общению. Пациент у нас волевой попался, но я его волю сперва маленько подрасшатал с помощью вот этого универсального инструмента. – Чижевский кивнул на резиновую дубину. – А когда он дозрел, перешел на скополамин.
Владислав понимающе кивнул. Колян продолжал что-то бормотать, словно страстно желая поделиться самым сокровенным.
Варяг покачал головой:
– Я все же не думал, что он так быстро сломается.
– Против науки не попрешь, – развел руками Чижевский. – А потом, он же беспредельщик, напрочь отмороженный, а значит, личность безыдейная. Что волю укрепляет? Идейность! Некоторых идейных даже по всем правилам науки никак не расколешь. А у этого что на уме? Власть, деньги, бабы и чтоб все видели, какой он крутой. Нет, с таким моральным багажом колются быстро и до самой задницы.
– Откуда препарат? – спросил Варяг. – Связи в «конторе»?
– Нет, – улыбнулся Чижевский, – в дурдоме. Такие снадобья в психиатрии активно применяются. Некоторые психи ведь очень скрытные. Как лечить психа, если не знать, что за дурь у него в башке? Когда я ездил в последний раз за препаратами, там был один учитель истории, который отказывался от еды, а почему – никто не знал, поскольку он ни с кем не разговаривал. Он уже впал в дистрофию и того гляди мог помереть. Пришлось вколоть ему лошадиную дозу вот этого самого препарата – только тогда он рассказал лекарям, что вокруг него живут черти и запрещают ему есть и разговаривать.
– Ну и как, вылечили его? – полюбопытствовал Варяг.
– Если к человеку повадились черти, вряд ли его можно окончательно от них избавить, – рассудительно ответил Чижевский. – Во всяком случае, этому учителю внушили, что черти над ним просто подшутили и на самом деле есть ему можно. Не помрет хотя бы, и то хорошо.
Пленник тем временем примолк, словно выложив все, что знал. Чижевский наклонился к его лицу и внятно, с нажимом спросил:
– Кто такой Федор Угрюмый?
Колян встрепенулся, хрипло вдохнул и с готовностью ответил:
– Мы в одном дворе росли… чемпион по карате… в бригаде был моим заместителем… мы все дела проворачивали вместе, – зачастил Колян. Затем после минутной паузы с обидой сообщил: – Сука он. Мою жену поимел. Меня замочить хотел. Мы привели его на хату, собирались грохнуть, а он вытащил гранату… «Ф-1», и пришлось его отпустить.
Варяг и Чижевский переглянулись.
– Не врал, стало быть, Федя, – констатировал Чижевский. – Когда он вышел из подъезда, Сержант его и сцапал.
– Значит, Угрюмый поможет нам выйти на тех бойцов бригады, которые еще живы, – заметил Владислав.
– Вряд ли он знает все хаты, – возразил Чижевский. – Колян у нас скрытный, никому не верит, информацией с дружками не делится… Слышь, Колян, где живут в Москве твои люди? Адреса называй!
И полковник ткнул пленника дубинкой под ребра. Радченко жалобно заскулил и начал перечислять адреса снятых им в столице квартир.
Однако в его помутившемся сознании пульсировала мысль: «Нельзя все говорить… Все говорить нельзя…» Последние остатки той, некогда могучей воли, благодаря которой Николай Радченко всецело подчинял себе своих бойцов, теперь помогли ему умолчать об одной хате, где он разместил полдюжины своих наиболее многообещающих бойцов, недавно прибывших из Сибири.
– Между прочим, у Коли есть шикарная дача в Переделкине, – сказал Чижевский. – А на даче у него жена Надежда и охрана. Угрюмый знает, где находится эта дача. Вот только вопрос: в курсе ли братва, что их бригадир поссорился со своим ближайшим помощником? Скажи-ка нам, Коля, охрана на даче знает, что ты Угрюмого приговорил?
– Бойцы в курсе, – прохрипел Колян. – Я ж туда Надьку с бойцами отправил. Если Угрюмый там появится, они его должны живьем взять. Валить его я разрешил только в крайнем случае.
– Надо еще узнать, какие точки в Москве они контролируют, – сказал Варяг Чижевскому, делавшему пометки в блокноте. – Эти ребята тут навели шороху… Гнома грохнули. Я же его хорошо знал – достойный был человек… Надо у Коляна выяснить, откуда этот ветер дует…
– Конечно, Владислав Геннадьевич, – кивнул Чижевский. – Я все выясню, свяжусь с людьми и постараюсь сделать все возможное, чтобы покончить с этим беспределом.
– Отлично, – сказал Варяг. – Но больше всего меня интересует, кто заварил всю эту кашу, кто привел Коляна в Москву, кто натравил его на меня.
Колян, казалось, не видел Варяга и не слышал его слов. Голова пленника лежала на подушке безвольно, словно у покойника, глаза были полузакрыты.
– Коля, – нагнувшись к нему, внятно произнес Чижевский, – это я, тот самый, кого ты называешь фашистом. Слышишь меня? Ответь мне на один вопрос. Но не заставляй меня повторять его дважды. Кто тебе заказал Варяга?
Радченко что-то невнятно и совсем шепотом забубнил. Чижевский некоторое время слушал, делая пометки в блокноте, затем повернулся к Варягу:
– Заботин Герасим Савельевич… Так я и знал, что без «конторы» тут не обошлось. Колян ведь был поначалу «конторским» кадром, его покойник Громовский завербовал. Кто бы иначе знал, что есть в городе Таежном такой способный и перспективный человек, как Николай Радченко? Громовский откинул копыта, но крючок-то остался.
– Понятно, в чем дело, – хмуро сказал Варяг. – Я целую шайку этих бывших кагэбистов попер из «Госснабвооружения». А Заботин наверняка действует не один – это на него было бы не похоже. Я предполагал, что, потеряв теплые места, эти «хлопцы» соберутся вместе и постараются мне насовать палок в колеса, используя свои связи. Но таких радикальных решений я от них не ожидал. Отморозки из города Таежного штурмуют мою дачу чуть ли не с применением артиллерии… С ума сойти можно. Вот как меняются времена!
– А какие времена, такие и методы, – пожал плечами Чижевский.
– В направлении Заботина резких движений пока не предпринимать, – распорядился Варяг. – Взять его под наблюдение и выяснить, кто входит в его компанию и каковы их дальнейшие намерения. Что касается остатков бригады нашего друга, – Варяг кивнул в сторону Коляна, – то Москву от них следует очистить, и немедленно. Если будут сопротивляться, то я бы хотел, чтобы и в Сибири о них больше не было слышно. Лишней крови я не жажду. Мне нужно только одно – прекращение беспредела.
– Будем работать, Владислав Геннадьевич, – охотно отозвался Чижевский и, кивнув на Коляна, спросил: – А с этим что делать? Может, в расход?
– Нет. Пока подержим здесь, – произнес Варяг. – Колян нам еще пригодится в качестве живца…
Глава 2
Только не убивай
Радченко открыл глаза и уставился в потолок, смутно белевший в темноте. Короткое забытье не освежило его, после дозы страшного «лекарства» он ощущал слабость, его подташнивало и периодически бросало в пот. Ломота во всем теле заставляла Коляна с ужасом вспоминать жуткую резиновую дубинку, которой его так обстоятельно по нескольку раз в день обрабатывали. К физическому недомоганию добавлялась еще и моральная подавленность: Николай прекрасно помнил, как много он выболтал накануне на допросе, не в силах противостоять воздействию подавляющего волю препарата. Он презирал себя за это, хотя и понимал свое бессилие. С ненавистью и отчаянием пленник вспоминал, как самоуверенно Варяг, его злейший враг, пообещал, что он, Николай Радченко, опытнейший боец, на допросе непременно расколется. Все так и произошло, слова законного не были пустой угрозой. Утешало Коляна лишь одно: он рассказал не все. Его мучители так и не узнали об основной московской хате, где оставалась команда хорошо обученных, проверенных в деле и преданных Коляну бойцов. Возглавлял эту группу его давнишний кореш Андрюха Спиридонов по кличке Аспирин. Долгое время Андрюха был личным телохранителем и шофером Коляна. В последнее время крутить баранку стал другой парень, а Аспирин получил задание вести слежку за интересовавшими Коляна богатыми коммерсантами. «Главное в вашем деле – не высовываться, быть тише воды, ниже травы, – наставлял Колян другана. – Не дай бог, если кто-нибудь из вас набедокурит по пьянке – ты меня знаешь, Андрюха! Из-под земли достану!»
Да, видел бы Андрюха Спиридонов сейчас грозного и всемогущего Коляна – наручниками прикованного к трубе отопления, с бледной от недосыпания харей и ослабевшего от дьявольских препаратов.
Однако воля у Коляна была не такая, чтобы кто-то смог ее надолго подавить или подчинить на все сто. Когда допросы вдруг прекратились, Колян, едва придя в себя после уколов, принялся упорно размышлять только об одном – о побеге. Теперь его держали в обычной городской квартире – трех– или четырехкомнатной: так определил Колян по доносившимся в его комнату звукам. Сначала в квартире было довольно много людей, они приходили и уходили, что-то негромко обсуждали между собой. Из-за двери иногда слышалось бряцание оружием. Затем в квартире осталось только двое охранников. Этим, судя по всему, было поручено при пленнике находиться постоянно. Сменялись они раз в сутки. Колян слышал, как уходившие с шуточками и смешками прощались со своими товарищами и как потом возвращались после суточного отдыха, нагруженные жратвой, выпивкой и новыми видеокассетами. Пленника кормили два раза в день, аккуратно в одно и то же время.
Как только кровоподтеки от дубинки Чижевского слегка рассосались и стали проходить вызванные препаратами головная боль и ломота в мышцах, Радченко втихаря принялся делать те физические упражнения, какие были доступны в его положении с прикованной к батарее рукой. С поистине животным терпением он напрягал мышцы ног, рук, брюшного пресса, ощущая, как выходит вместе с потом переполнявшая его организм отрава и как ослабевшее тело вновь становится гибким и послушным. Когда Колян слышал шаги охранников, он тут же замирал в неподвижности, изображая полную покорность судьбе. Слушая разговоры охранников, он уже выяснил, как зовут каждого из них! Одного, темноволосого, с серьезными глазами, звали Стас. Двух других, общительного блондина и рыжего весельчака, звали Серегами. Охранники смотрели на Коляна свысока, как на идиота, который сам не знал, с кем осмелился связаться. Коляна это страшно раздражало. Совсем недавно перед ним трепетала вся Сибирь! Точно такие же пацаны, как эти – здоровые, крепкие, с накачанными мышцами, – при одном взгляде Коляна начинали трястись от страха и готовы были лезть хоть к черту в зубы, лишь бы бригадир остался ими доволен. А эти, которые сейчас его охраняют, позволяют себе подталкивать его в спину и небрежно одергивать его на полуслове.
– Да подожди ты… Да ты достал уже, в натуре, козел, – зло говорили они, когда он сквозь зубы просил проводить его в сортир.
Но особую бессильную ярость вызывали у Коляна мысли о жене Надежде и о своем старом дружке Федоре Угрюмом. Эта парочка осмелилась крутить любовь за его спиной, а он даже не может их достойно «поблагодарить» за предательство. Надежда последнее время находилась, по распоряжению Коляна, под стражей на даче в Переделкине. Но туда теперь не сунуться – он ведь сам назвал на допросе этот адресок. Там наверняка теперь все контролируется людьми Варяга. Зато Угрюмый вполне может туда заявиться – и он снова будет трахать Надежду в его койке! Колян с ненавистью сжал кулаки: он всегда был бешено ревнив, зачастуя ревнуя жену даже без всякой видимой причины. А уж такой поворот событий, когда его, Коляна, собственную жену, в его собственном доме и к тому же его закадычный друган трахает почем зря, заставлял его скрежетать зубами и до крови кусать губы.
– Не жить этой падали! – бился в бешенстве Колян. – На куски порву. Медленно-медленно буду заживо сдирать с него кожу и отрезать поганое мясо с ублюдка, посмевшего прикоснуться к Надьке. А эту шалаву за матку подвешу, будет, падла, помнить своего мужа законного.
Но чтобы свершилась справедливая кара, надо было сначала придумать, как выбраться на свободу. Колян и думал об этом упорно, часами, дни и ночи напролет.
Какие средства для побега может использовать человек, все жизненное пространство которого измеряется радиусом, равным длине руки, прикованной наручниками к металлической трубе, выступающей из стены? Можно сказать, что никаких. И все же звериное упорство Коляна сыграло свою роль: решив ощупать свое ложе сбоку и снизу, он вдруг почувствовал под пальцами что-то металлическое, начал шарить настойчивее, свесился с дивана, насколько позволяли наручники, и наконец понял, что диванная обивка снизу пристегана к деревянной раме частыми проволочными стежками. Колян выбрал одну такую проволочную скобку, до которой ему было легче дотянуться, и принялся ее методично расшатывать. Дверь в его комнату была открыта. Охранники специально открывали ее, чтобы пленник был на виду. Но сейчас в этом имелись и свои преимущества: Колян прекрасно слышал все звуки в квартире, и к его комнате никто из охранников не мог подойти внезапно. К тому же охранники, успокоенные его видимой вялостью, заглядывали к нему крайне редко: они все время смотрели в гостиной видак, болтали по телефону или листали журналы. В другое время Колян и сам с удовольствием помусолил бы «Плейбой» или посмотрел бы крутой боевичок. Однако сейчас ему было не до того – все его мысли теперь занимала маленькая проволочная скобка, которую он ни на минуту не оставлял в покое. Заслышав шаги, он выдергивал руку из-под дивана и безвольно свешивал ее к полу. К счастью, от долгих занятий кикбоксингом и сопутствующими этому виду спорта физическими упражнениями пальцы Коляна приобрели железную крепость, а кожа на них огрубела. Через много часов упорного труда Колян наконец ощутил, что между скобкой и обивкой дивана образовался небольшой зазор, так что скобку уже можно было поддеть пальцем. Пленник тихонько засмеялся от радости, но тут же вздрогнул и покрылся испариной от ужаса, с опозданием расслышав приближающиеся к двери тихие шаги. На пороге выросла фигура Сереги Белого, как Колян про себя называл блондинчика. Пленник, словно подстреленный, в последнюю секунду безвольно распростерся на диване и, прикрыв глаза, стал тайком наблюдать за охранником. Серега был в носках, потому-то Колян и не расслышал его шагов и даже не успел убрать руку – она по-прежнему свешивалась с дивана. Впрочем, можно было подумать, что пленник раскинулся во сне. Серега так и подумал, не усмотрев в позе Коляна ничего необычного.