Прочитав статью, Амалия невольно похолодела и поспешила в особняк Лопухиной. Одежду и обувь, в которой она была вчера, Амалия по возвращении позаботилась сразу же сжечь, но вот про сумку забыла. Поднявшись по ступенькам к себе, Амалия собственноручно разожгла в камине жаркое пламя и швырнула пустую сумку в огонь. Что же до динамита, то он вернулся на свое прежнее место среди платков и шарфиков.
Убедившись, что уничтожила все улики и что теперь никто не сможет связать ее с убийством на улице Гренель, Амалия задумалась о человеке, который обронил в сейфе барвинок.
«Когда Шереметев вновь обретет способность здраво размышлять, – решила она, – следует рассказать ему о моей находке. Надо будет послать агентов навести справки – через полицию или через каких-нибудь осведомителей в преступном мире, – кто из воров любит эти цветы».
Графа де Монталамбера похоронили на следующий день. На торжественней панихиде собралась почти вся парижская знать, и некоторые даже плакали. Хотя, как утверждала позже все та же республиканская газета, от радости.
Амалия явилась к графу Шереметеву, чтобы совместно выработать план дальнейших действий, но графа не оказалось на месте. То же самое повторилось и на следующий день, и на послеследующий, и Амалии стало ясно, что граф просто не хочет ее видеть.
Сильно раздосадованная, она шла по бульвару и, скорее по привычке кликнув газетчика, взяла у него свежий номер. Присев на скамью, Амалия внимательно просмотрела газету. Как и следовало ожидать, о графе де Монталамбере уже забыли, и на первой полосе красовалось сообщение о дуэли между депутатами враждующих фракций. Приверженец Бонапартов оцарапал защитнику республики ляжку, а тот в ответ задел плечо противника. Только на шестой странице Амалии удалось отыскать сообщение, имеющее отношение к убитому шантажисту. Сторожа кладбища Пер-Лашез сообщали, что собака покойного не хочет уходить с его могилы, и спрашивали, что им делать. Когда Амалия прочитала эти строки, у нее сжалось сердце.
Вот оно, значит, как… Люди плакали от радости, и из всех живых существ только Скарамуш остался предан графу до конца и даже дольше.
Амалия сложила газету. Ее глаза потемнели, из золотисто-карих став почти ореховыми. «Бедный Скарамуш! Что же с ним теперь будет?»
Поднявшись со скамьи, Амалия двинулась вперед. Несколько раз она сворачивала и кружила, но наконец оказалась возле ограды Пер-Лашез, самого знаменитого кладбища в Париже. У первого же сторожа, попавшегося ей навстречу, она спросила, как отыскать могилу графа.
– Ничего нет проще, мадам… Граф де Монталамбер похоронен в семейном склепе. Идите вот по этой дорожке, потом прямо и возле черного обелиска сверните направо. Через несколько шагов вы и увидите его склеп.
Амалия поблагодарила сторожа, вручила ему мелкую монетку и зашагала между рядов ухоженных могил туда, где обрел свой последний покой граф де Монталамбер.
Возле потемневшего от времени склепа она сразу же увидела собаку. Скарамуш лежал на земле, положив голову на вытянутые лапы. Его белая шерсть свалялась и висела клочьями, бока тяжело раздувались. В глазах застыло страдальческое, отрешенное выражение.
– Скарамуш! – тихонько позвала пса Амалия, подходя ближе.
Тот едва взглянул на нее и отвернулся. Поколебавшись, Амалия погладила его по голове, но Скарамуш даже не шелохнулся.
– Послушай, – понизив голос, доверительно проговорила Амалия, – я все понимаю. Он был твоим другом, Скарамуш. Единственным другом. – Веки пса шевельнулись. Он снова взглянул на Амалию, впрочем, без особого интереса. – И вот пришел злой человек и убил его. – Хвост Скарамуша слегка дернулся. – Ты не сумел его защитить и теперь мучаешься из-за этого. Поэтому ты и решил уморить себя на его могиле. – Скарамуш, не отрываясь, глядел на Амалию. – Но ведь так нельзя, Скарамуш! Мы с тобой должны найти того, кто убил твоего хозяина. Мы должны найти его… и наказать. Разве ты не хочешь, чтобы убийца графа получил по заслугам? А без тебя я никак не смогу отыскать того, кто это сделал. Ты должен мне помочь, Скарамуш!
И Амалия снова погладила пса по голове. Но Скарамуш, казалось, даже не замечал ее и с безнадежным видом уставился в пространство перед собой.
– Я не справлюсь с этим одна, Скарамуш, – тихо сказала Амалия. – Мне нужна твоя помощь. Очень нужна!
Однако Скарамуш никак не реагировал на ее слова, и поневоле Амалия разозлилась на себя: «Что за глупости, в самом деле… Говорить с собакой, пытаться вразумить ее… Просто смешно!»
Она не видела, что в нескольких шагах от нее между обелисками и склепами притаился человек. И этот человек очень внимательно слушал все то, что она говорила измученной белой собаке.
– Скарамуш, – почти умоляюще попросила Амалия, – пойдем. Пойдем, а?
Скарамуш закрыл глаза и, казалось, задремал. Вздохнув, Амалия поднялась и зашагала обратно.
– Ну, как знаешь, Скарамуш, – сказала она на прощание.
Не отрываясь, незнакомец следил, как уходит Амалия. В это мгновение у него было куда больше вопросов, чем ответов на них, но он был уверен в себе и убежден, что настанет время, и он узнает все.
Слегка замедлив шаг, Амалия обернулась. Уже несколько мгновений ее не покидало чувство, что кто-то следит за ней. Краем глаза она заметила тень, метнувшуюся за обелиски, но тут в ее ладонь ткнулся чей-то влажный нос, и она забыла обо всем на свете. Стоя возле нее, Скарамуш робко поглядывал на Амалию, виляя большим хвостом.
– Ах ты мой умница… – растроганно сказала она. – Ну, идем, Скарамуш!
Притаившийся за обелисками незнакомец пристально наблюдал, как уходят молодая женщина и собака. Когда они исчезли из вида, он потер подбородок, сказал сам себе: «Ну что ж», – и тоже двинулся к выходу с кладбища.
* * *
Амалия привела собаку в особняк, накормила ее, выкупала и расчесала шерсть. Теперь Скарамуш выглядел совсем так же, как прежде, если не считать того, что характер его полностью переменился. Он замкнулся в себе, не отзывался на ласку и большую часть времени безучастно лежал на ковре, глядя прямо перед собой.
Вечером Амалию навестил Иннокентий Добраницкий.
– Я пришел к вам по просьбе его сиятельства, – словно извиняясь, промолвил он.
– Так его сиятельство все-таки нашел для меня время? – воскликнула Амалия. – Надо же, как это мило! А то, когда я сегодня наведалась в посольство, он велел мне передать, что не может меня принять. То же самое было вчера и третьего дня…
Добраницкий покраснел, побледнел, стал уверять баронессу, что, должно быть, произошла какая-то ошибка и что ни один человек во всем белом свете не ценит Амалию так высоко, как его сиятельство… Вдоволь натешившись этим спектаклем, Амалия все же прервала его:
– И все-таки, зачем же вы сюда пришли?
Тут Добраницкий съежился, сделался даже как-то меньше ростом и промямлил, что его сиятельство… выражает обеспокоенность… просит… умоляет… настаивает… Одним словом, он приказывает баронессе Корф немедленно покинуть Францию.
– И чем же я провинилась перед его сиятельством? – осведомилась Амалия, хотя отлично знала ответ.
Добраницкий сделался еще меньше ростом и едва различимым шепотом дал понять, что дело Монталамбера… очень взволновало его сиятельство… и во избежание скандала, который мог бы иметь весьма и весьма печальные последствия…
– Простите, – невинным голоском поинтересовалась Амалия, – а кто такой, собственно, этот Монталамбер?
Добраницкий вытаращился на нее.
– Я совершенно не понимаю, чего от меня хочет его сиятельство, – продолжила Амалия. – Я не являюсь представителем дипломатического корпуса Российской империи, мой паспорт в полном порядке, и вообще, я путешествую исключительно по собственному желанию. Никто не имеет права указывать мне, что я должна делать. Так и передайте его сиятельству.
Казалось, еще немного и Добраницкий станет ростом с грецкий орех, если не меньше.
– Но ведь ваша миссия, баронесса… Все потеряно, письма пропали, и вдобавок это ужасное убийство…
– Я признаю, что ситуация сложная, – согласилась Амалия, поглаживая собаку. – Но напомните его сиятельству, что мне довелось побывать и в еще более сложных передрягах, и всякий раз я выбиралась из них без ущерба для дела. – Увидев, что Добраницкий колеблется, она решила пустить в ход тяжелую артиллерию: – И вообще, если его императорское величество доверяет мне, то я не вижу повода, почему бы и графу Шереметеву не доверять мне.
– Однако письма… – попробовал возразить чиновник.
– Я их верну, – железным голосом заявила Амалия, и в ее глазах полыхнули золотые искры, на какую-то долю мгновения совершенно ослепившие бедного Добраницкого.
– Как? – робко спросил он.
Амалия хотела совершенно честно ответить: «Понятия не имею», но поглядела на обескураженное лицо своего собеседника и немного смягчилась.
– Я знаю, как, – ответила она. – Положитесь на меня.
– Понятно. – По правде говоря, Добраницкий решительно ничего не понимал, но не хотел ронять лицо перед этой красивой, загадочной и, как он только что понял, зловещей особой. Ведь наверняка именно она прикончила графа, хоть и упорно не желает в том сознаваться. – Это ведь собака господина де Монталамбера?
Пес вздрогнул, услышав имя своего хозяина.
– Вы правы, – ответила Амалия.
– Думаете, она сможет вывести вас на след? – с надеждой предположил чиновник.
– Весьма возможно, – уклончиво отвечала Амалия.
– Я надеюсь, вы понимаете, на какой риск идете, – пробормотал Добраницкий. – Я… я передам его сиятельству ваши слова. Честь имею кланяться, госпожа баронесса.
Амалия проводила посетителя до порога и, захлопнув за ним дверь, заперла ее на два оборота, словно хотела поскорее отгородиться от незадачливого чиновника.
«Слизняк! Боже мой, какие же они все слизняки! И, как назло, ни одного человека рядом, на которого я могла бы положиться. Если бы со мной был хотя бы Билли Мэллоун… Но об этом нечего и думать».
Она стала размышлять, как бы ей найти любителя барвинков, но ей ничего не приходило в голову. Придется завтра утром снова просить, чтобы Шереметев принял ее. Надо все-таки навести справки, а без его помощи это невозможно.
Амалия немного почитала, пока глаза у нее не начали слипаться, и решила, что пора спать.
Посреди ночи ее разбудил Скарамуш. Он метался по комнате, не находя себе покоя. Сев в постели, Амалия прислушалась и различила внизу подозрительный шум. «Вот щучья холера! – мысленно выругалась она. – Я ведь одна в доме!»
Шепотом велев Скарамушу молчать, она поднялась и на цыпочках вышла из спальни. Острый взор Амалии сразу же отметил, что в малой гостиной горит свет, хотя она совершенно точно помнила, что, уходя спать, потушила все лампы. Стараясь ступать как можно тише, Амалия скользнула к двери.
Посреди комнаты стоял посторонний человек. Это был худой долговязый парень с лицом плута, голубыми глазами и кудрявыми темными волосами. Улыбаясь во весь рот, он вертел в руках медальон Амалии – тот самый, в котором она хранила миниатюрный портрет сына. Одного этого было более чем достаточно, чтобы наша героиня моментально пришла в ярость.
Пользуясь тем, что незнакомец – судя по всему, мелкий воришка – повернулся к ней спиной, Амалия быстро прокралась в комнату и, сняв с комода увесистую фарфоровую вазу, спрятала ее за спиной. Она успела проделать это как раз вовремя, потому что воришка неожиданно обернулся. Увидев очаровательную блондинку в ночной рубашке, он оторопел.
– Здравствуйте, сударь, – произнесла Амалия первое, что пришло ей в голову.
– А… э… – пробормотал застигнутый врасплох незваный гость. – Здравствуйте, сударыня.
И в следующее мгновение Амалия изо всех сил ударила его вазой по голове.
Осколки вазы брызнули в разные стороны. Взор воришки обессмыслился. Кудрявый парень тихо застонал и повалился на ковер. Что же до Амалии, то она вскинула голову и решительно отбросила с лица мешающую ей прядь волос.
– Скарамуш! – крикнула она. Пес уже стоял в дверях, озадаченно глядя на все происходящее. – Иди сюда, дружочек. Последи-ка за этим месье, чтобы он не вздумал бежать. – В глазах Амалии плясали золотые искры, ноздри ее раздувались. – Ты знаешь, у меня появилась одна идея. Теперь я совершенно точно знаю, кто сумеет нам помочь!
Часть II
Жил-был полицейский
Глава 1
Франсуа открыл глаза.
Сначала он не увидел ничего, кроме каких-то светлых и темных пятен. Голова болела невыносимо, руки и ноги были словно ватные. Тихо застонав, Франсуа снова смежил веки, подумал: «Господи боже мой, и где же это меня угораздило так напиться?»
Вновь открыв глаза, он констатировал, что пятна начали складываться во что-то более осмысленное. Светлое – это, конечно, потолок с лепниной, а темное – висящий на стене роскошный гобелен с собаками, оленями и всадниками, изображающий охоту одного из французских королей.
«Неужели я напился в каком-то замке? – в смятении подумал Франсуа. – Но как я вообще в него попал?»
Он сделал попытку пошевелиться, но тут у него так ужасно зашумело в голове, что пришлось тотчас же отказаться от этой мысли.
«Интересно, сколько стоит этот гобелен? Если его снять со стены да загнать старику Перье по сходной цене…»
Франсуа уловил чье-то тяжелое дыхание и, с немалым трудом повернувшись на своем узком ложе, обнаружил, что большая белая собака сошла с гобелена и теперь сидит возле него. Вор сморгнул, но собака никуда не исчезла, она по-прежнему была здесь и сурово смотрела на него. Франсуа заискивающе улыбнулся.
– Хороший песик… – сказал он и протянул руку, чтобы погладить животное по голове. Не то чтобы Франсуа любил собак – просто он считал, что с некоторыми зверями лучше сразу же подружиться, чтобы не пришлось сожалеть впоследствии.
– Не трогайте собаку! – произнес резковатый женский голос откуда-то сверху.
Франсуа похолодел. Голос был ледяной. Даже хуже того – он был неприятный, металлический и режущий слух. Так могла говорить какая-нибудь особа, давно распрощавшаяся с первой и даже со второй молодостью, во время которых она успела разочароваться во всем мире. Тем сильнее было изумление Франсуа, когда, повернув голову, он встретился взглядом с прехорошенькой юной особой с белокурыми волосами, распущенными по плечам. Едва вор заметил ее, как у него чудодейственным образом почти перестала болеть голова.
– Простите, – прошептал он, про себя мучительно прикидывая, что с ним все-таки произошло и отчего он лежит на узком кожаном диване, вовсе не предназначенном для того, чтобы служить кроватью. Этот дом… где он находится? И главное, кто она такая, черт возьми, женщина с глазами цвета шампанского, в которых пляшут задорные искорки?
И тут Франсуа вспомнил. Возможно, что искорки в глазах вызвали у него мгновенную ассоциацию с теми искрами, что посыпались из его собственных глаз, когда он, удирая от преследователей, проник в пустой, казалось бы, особняк и нарвался на красавицу, которая, нимало не обинуясь, угостила его по голове чем-то тяжелым. При одной мысли об этом Франсуа почувствовал дурноту. А тут еще белокурая метательница ваз ангельским голосом осведомилась у него:
– Как вы себя чувствуете, сударь?
– Хорошо, – пролепетал вконец измученный Франсуа. – Только вот копилка[3]… ох! – Он дотронулся до головы и поморщился.
– Только… что? – удивленно переспросила его юная дама.
– Копилка… в смысле тыква… – пояснил Франсуа, еле ворочая языком. – То есть, простите, голова.
Он облизнул кончиком языка губы. В его копилке вертелась лишь одна мысль: надо бежать! Неважно куда, главное – поскорее оказаться как можно дальше от этого дома, ставшего ловушкой, и от его хозяйки, которая, стоя возле стола, рассматривала какие-то разложенные на нем предметы. Если бы она была одна, Франсуа не мешкая попытался бы удрать, но собака! Присутствие собаки все меняло.