Тут был один диктатор бальный,
Прыгун суровый, должностной;
У стенки фертик молодой
Стоял картинкою журнальной,
Румян, как вербный херувим,
Затянут, нем и недвижим.
«Евгений Онегин», глава восьмая
1
– Степан Александрович, пойди сюда!
Бывший акцизный поднял глаза от объявления, которое он составлял для очередной газеты, и неприязненно поджал верхнюю губу. В объявлении указывалось, что всякого, кто укажет местонахождение Натальи Георгиевны Севастьяновой, урожденной Лапиной, скрывшейся из дома 9 сентября 188… года, ждет награда от автора объявления, буде сии сведения окажутся верными. Это, конечно, было куда важнее, чем призыв тетки, поэтому Севастьянов нахмурил брови и стал поправлять текст, который, по его мнению, получился недостаточно выразительным.
– Степан Александрович! – плачущим голосом воззвала Настасья Сильвестровна.
Серенькая кошка по кличке Мышка, которую Севастьянов подобрал в прошлом году у городских ворот, подошла к хозяину и стала тереться о его ногу. Степан Александрович рассеянно погладил животное, которое замурлыкало от его прикосновения, и зачеркнул конец фразы.
– Племянник, ну где же ты? – Произнося сей вопрос, Настасья Сильвестровна вошла к нему в комнату. – Вообрази, что такое! Жена Саввы Аркадьича, оказывается, не умирала!
– Как это? – мрачно спросил Степан Александрович.
– А вот так! – И Настасья Сильвестровна развела руками. – Оказывается, она ушла от мужа, когда они были за границей, и все! Ну Савва-то Аркадьевич, ясное дело, мировой судья, уважаемый человек, ему срам ни к чему, вот он возьми и скажи, что она умерла там. Кто бы проверил, в самом деле! И теперь она вернулась!
– Зачем? – уже в изнеможении осведомился племянник.
– Как зачем? – удивилась Настасья Сильвестровна. – Наследство получить, конечно. А зачем же еще? У нее с тем кавалером и детишки имеются, кажется. Деньги не помешают!
Степан Александрович кашлянул.
– Так ведь Нарышкин все уже завещал своей родственнице, баронессе Корф, – буркнул он. – Разве не так?
– Так-то оно так, – с сомнением ответила Настасья Сильвестровна, – только ведь по закону он не был с ней разведен, с Любовью-то Осиповной. И я так думаю, она за свое поборется. – Женщина вздохнула. – Хотя родственница судьи, баронесса, та еще особа, должна я тебе сказать. Ты слышал, что говорила Марья Никитишна?
– Нет! – огрызнулся Севастьянов, которому городские сплетни были в высшей степени скучны и неприятны.
– Савва Аркадьич покойный, – доложила Настасья Сильвестровна, садясь в кресло и одергивая оборку на платье, – выдал крестному сыну вексель на значительную сумму. Тысяч двадцать, должна тебе сказать. – Настасья Сильвестровна сделала большие глаза. – И вот вчера явился Пенковский к баронессе. Так, мол, и так, есть бумага, пожалте денежки. А она возьми да кинь вексель в огонь.
– В самом деле? – в легком ошеломлении спросил Степан Александрович. – А вексель что, подложный был?
– Ну почему подложный? – обиделась было Настасья Сильвестровна. Но тотчас же заинтересовалась. – А ты что, думаешь, он ненастоящий?
– Я не верю, что судья мог дать Пенковскому бумагу на такую сумму, – коротко ответил Степан Александрович. – Сто рублей – может быть, и то если бы Сергей Сергеевич умирал от голода и начал просить подаяние на паперти.
– Степан Александрович, какие страшные вещи ты говоришь! – переполошилась тетушка. – Но так или иначе, заезжей даме пальца в рот не клади. Марья Никитишна говорит, она как увидела Саввину жену, так у нее в лице ни жилочки не дрогнуло. Ах, говорит, так вы его жена? Очень приятно, но завещание в мою пользу, имение пока принадлежит мне, так что потрудитесь убираться подобру-поздорову.
– А Марья Никитишна что, присутствовала при том разговоре? – раздраженно спросил Севастьянов. – Откуда она знает, что именно госпожа баронесса сказала и как себя вела?
– Конечно, не присутствовала, – в легком изумлении отозвалась Настасья Сильвестровна. – Но ей рассказали!
И она пустилась в длинное и довольно сбивчивое описание дружбы, которая связывает Дмитрия из Синей долины с дворником Марьи Никитишны, почему, собственно, Марья Никитишна и оказывается в курсе всего, что там творится.
– Я одного не понимаю, тетушка, – спокойно проговорил Степан Александрович, когда она умолкла. – При чем тут мы? Какое нам дело до Любови Осиповны, или до Синей долины, или…
Настасья Сильвестровна остолбенела.
– Как это какое дело? Степан Александрович, ты меня удивляешь, честное слово! Я двадцать лет была знакома с покойным Саввой Аркадьичем. И его жену, между прочим, тоже хорошо помню. И Синяя долина – великолепное имение, каких осталось в России мало. Разумеется, его судьба мне небезразлична. Тем более что петербургская баронесса… совершенно не понятно, что она собой представляет! Вот скажи: какое впечатление она на тебя вчера произвела?
Степан Александрович скривился, как от зубной боли. Вчера два часа кряду он пытался отнекиваться, приводил самые разные доводы, но все оказалось напрасно – почтенная тетушка все-таки вынудила его нанести визит новой хозяйке Синей долины. Счастье еще, что Севастьянов оказался там не один, и оттого его появление не произвело впечатления неуместной навязчивости, да и так он просто не знал, куда ему деться от смущения. И как будто того было мало – по возвращении домой тетушка подвергла его перекрестному допросу: как петербургская дама держала себя, что говорила, что делала и какие у нее вообще виды на знаменитое имение.
– Любовь Осиповна утверждает, что эта особа – настоящая авантюристка, – с торжеством объявила Настасья Сильвестровна. – Одно то, как она обошлась с бедным Сергеем Сергеевичем…
Степан Александрович закашлялся, посадил Мышку себе на колени и стал гладить ее, с преувеличенным вниманием глядя в окно. Больше всего в то мгновение он хотел, чтобы тетка исчезла куда-нибудь и, по возможности, более никогда не возвращалась.
– Она даже не позволила Любови Осиповне переночевать в собственном доме! – продолжала Настасья Сильвестровна увлеченно. – Бедной женщине пришлось ночью возвращаться в Д. и искать ночлега!
Севастьянов заинтересованно взглянул на тетушку. По правде говоря, чем больше он узнавал о баронессе Корф, тем больше она ему нравилась. Сам он никогда бы не осмелился выставить кого-то, тем более женщину, за дверь, даже если бы мысль о пребывании с ней под одной крышей была совершенно невыносима.
– И где же вдова судьи теперь? – спросил он.
– В «Бель Вю», конечно, – с готовностью отозвалась тетушка. – Кричит, что устроит шум на всю Россию, но все равно отсудит свое имущество. Как ты думаешь, она может?
– Ну, – задумчиво пробормотал Степан Александрович, почесывая правой рукой левую бакенбарду, – насколько я ее помню, с нее станется.
Настасья Сильвестровна с укором поглядела на него.
– О! Мужчины! Так я и знала, что она тебе не по душе, потому что ушла от судьи. Но подумай сам: он совсем старик, а она – молодая женщина!
– Что ж она тогда выходила замуж за старика? – с раздражением, какого сам от себя не ожидал, спросил Степан Александрович. – Он ведь не за один день после свадьбы постарел!
Тетушка всплеснула руками, показывая, что племянник решительно, совершенно не хочет ничего понимать. Но тут вошел лакей Андрюшка и доложил, что Вера Дмитриевна пришла.
– Ах! Прекрасно! Прекрасно! – оживилась тетушка. – Зови!
Она уже предвкушала, как они со Степаном и Верой Дмитриевной будут перемывать косточки баронессе Корф и так кстати воскресшей Любови Осиповне, но у Севастьянова, по-видимому, были свои планы. Он ссадил кошку на пол, поднялся и буркнул, что ему пора нести объявления на почту.
– Степан Александрович! – горестно воскликнула тетушка. – Ну что ж это такое? Ведь невежливо же, невоспитанно, просто моветон какой-то!
Но племянник уже скрылся за дверью. Кошка покрутилась в солнечном луче и улеглась на пол, щурясь на старую женщину в кружевном чепце.
– А ты вообще молчи! – сердито сказала ей Настасья Сильвестровна.
Вошла Вера Дмитриевна, хорошенькая темноволосая девушка, которая жила по соседству с домом Севастьянова. У нее были блестящие ореховые глаза, маленькие розоватые ушки и очаровательная улыбка. Настасья Сильвестровна ничего так не желала, как увидеть дорогую Верочку женой Степана, но тут имелись две сложности: во-первых, племянник до сих пор, несмотря на бегство неверной супруги, числился женатым, и, во-вторых, он не питал к Вере совершенно никаких чувств, кроме дружеских. Повздыхав, Настасья Сильвестровна решила, что мужчины сами не видят своего счастья, и раз так, она сама обязана сделать все, чтобы открыть Степану глаза. Для начала она на всякий случай свела дружбу с секретарем консистории[15] и стала изучать российские законы, в которых говорилось о разводе.
– Ах, Настасья Сильвестровна, – быстро заговорила Вера Дмитриевна, – вы уже знаете про Любовь Осиповну? Просто уму непостижимо, не правда ли? А вексель Сергея Сергеевича? Тридцать тысяч бедного Пенковского в камине сгорели!
– А мне говорили, только двадцать… – вскинулась Настасья Сильвестровна, и обе женщины с увлечением принялись обсуждать то, что произошло вчера в Синей долине.
2
В этот час почтовое отделение было почти пусто. Кроме почтмейстера Федота Федотыча, который зевал за перегородкой, в помещении находился лишь один доктор Никандров, который справлялся, не было ли для него писем до востребования.
Степан Александрович вошел в дверь, хмуро покосился на доктора и, подойдя к Федоту Федотычу, попросил три конверта.
– Все объявления рассылаете? – притворно вздохнул почтмейстер, подавая ему конверты.
Севастьянов быстро вскинул на него глаза и ничего не ответил. Затем сел за стол и начал было писать адреса, когда Никандров неожиданно подошел к нему и протянул руку. Удивленный Севастьянов поднял голову.
– Прошу прощения, если вы сочтете меня навязчивым, – быстро проговорил доктор, – но, будучи наслышан о вашей беде… – Он покосился на почтмейстера (тот сидел с таким видом, словно, кроме мух, его ничто не интересовало), сел рядом со Степаном и быстрым шепотом продолжил: – Я очень хорошо понимаю, каково вам приходится. Ведь и я сам… – Владислав Иванович горестно усмехнулся, – вовсе не для здоровья сюда приехал, а чтобы забыть ее, проклятую.
Минуту Севастьянов смотрел на него, не понимая.
– Позвольте, – начал он, испытывая одновременно мучительную неловкость и странное, ни с чем не сравнимое облегчение, – так вы что же, тоже…
– Никогда ее не обижал, даже в мыслях, – горячо зашептал доктор, и его правильное, породистое лицо исказилось страданием. – И вдруг появился какой-то актер, прости господи… Я-то думал, что моя жена в театр зачастила, а разгадка оказалась очень простой. И она ушла. Ушла и ничего с собой не взяла. Нет, ну посудите сами: как же так можно? Я врач, у меня практика, репутация, больные все обо мне знают, и тут такое…
– Моя тоже ничего с собой не взяла, – буркнул Севастьянов и щекой дернул. – Я и не подозревал даже. Понял уже утром, когда она не вернулась.
– Как же все случилось?
– Жена Пенковского устраивала вечер, – мрачно объяснил Степан Александрович. – Она у нас тут, знаете ли, большая мастерица устраивать всякие суарэ-фикс[16]. А у меня даже предчувствия не было никакого… Хотя с тех пор, как я расторг помолвку, знаю, она меня невзлюбила.
– Это Ольга Пантелеевна? – спросил доктор с сочувствием.
– Она. Я собирался на ней жениться, но потом встретил Натали и… Словом, не устоял. Но Оленька потом вышла за Пенковского, моего сослуживца, и брак у них, по-моему, вполне удачный, хоть и детей бог не послал. И она нас пригласила на вечер… Полгорода у нее собралось, по-моему. Натали казалась такой веселой, и я даже не мог себе представить… – Степан Александрович умолк. – Сказала, что ей стало душно в доме и она пойдет прогуляться. Вот так и ушла.
– Я вам глубоко сочувствую, – вздохнул доктор. – Тоже какой-нибудь актер, наверное? Хотя в такой глуши…
Степан Александрович покачал головой. Глаза его потемнели.
– Нет, не актер. Потом уже я все вспомнил… Она его в Д. встретила и еще так обрадовалась. Но на вечере его не было… предосторожности ради, наверное… Он военный, гусар… Она всегда к военным неравнодушна была.
– Вы пытались его найти? – спросил доктор.
– Пытался. Но он исчез… как сквозь землю провалился.
Доктор кивнул.
– Я свою жену тоже пытался найти, – признался он. – Оставил дворнику адрес, чтобы все письма мне сюда пересылали, до востребования… Вдруг она передумает и вернется? Потому что это… – доктор сделал усилие, чтобы продолжить, – это невыносимо. Просто невыносимо… Какой-то актер… ничтожество…
Севастьянов поглядел на него и подумал, что, если бы жена Никандрова сбежала к какому-нибудь министру, он не так сильно переживал бы нанесенную ему обиду. Но тут Степану Александровичу стало стыдно своих мыслей, и он отвел глаза.
– И давно несчастье с вами случилось? – спросил доктор.
Степан Александрович кивнул.
– Давно… да. Четыре года и восемь месяцев… даже чуть больше.
– По нашим законам пятилетняя безвестная отлучка дает право на развод[17], – вздохнул Владислав Иванович.
– Да, тетушка мне уже говорила, – поморщился Севастьянов.
Но доктор, как оказалось, имел в виду вовсе не его ситуацию.
– Не знаю, хватит ли у меня сил столько ждать, – проговорил Никандров, глядя куда-то в угол потухшим взором. – Моя жена так меня скомпрометировала… Но самое ужасное, что я ее до сих пор люблю. Если бы она вернулась… я бы, наверное, все ей простил. Вы понимаете меня?
Степан ничего не сказал, только крепко сжал губы и кивнул. Доктор оглянулся на Федота Федотыча, который за своей перегородкой весь обратился в слух, поморщился и поднялся с места.
– Однако мне пора. Простите, если я был сегодня… чересчур говорлив… Просто иногда на меня накатывает. Передавайте вашей тетушке мое почтение.
Мужчины обменялись крепким рукопожатием, и Никандров ушел. Выходя из здания почты, он несколько раз кашлянул, и Севастьянов подумал, что, хоть доктор и уверяет, что не болен, ему явно стоит поберечь себя. Да и цвет лица у Владислава Ивановича неважный.
Попрощавшись с Севастьяновым, доктор пошел обратно в «Бель Вю», где снимал отдельный номер, но внезапно из-за угла вылетел вихрь, который едва не сбил его с ног. Сам вихрь был белого цвета и передвигался на четырех копытах, а на спине у него восседала всадница в лиловой амазонке.
– Доктор! – сердито вырвалось у дамы в амазонке. – Я же могла ушибить вас!
На почте Федот Федотыч вытянул шею еще сильнее и с любопытством уставился за окно.
– Что творится, что творится! – произнес почтмейстер сокрушенно, качая головой. – Видели, как хозяйка Синей долины чуть бедного доктора насмерть не зашибла?
Степан Александрович обернулся и тоже поглядел за окно.
– По-моему, с доктором ничего не случилось, – отозвался он, пожимая плечами.
Вихрь меж тем продолжил свое движение и остановился возле почтамта. Хлопнула дверь, взвизгнул колокольчик, разинул рот почтенный Федот Федотыч. Через мгновение дама в лиловой амазонке уже стояла возле прилавка и, положив на него хлыст, стаскивала перчатки, подобранные строго в тон одежде.
– Мне надо отправить телеграмму, – сказала Амалия. – В Петербург.
Почтмейстер все же нашел в себе силы, чтобы закрыть рот, но тотчас же открыл его снова – правда, для того лишь, чтобы объявить, что он сочтет для себя честью принять телеграмму от столь замечательной дамы. Амалия взяла бланк и, так как в отделении был всего один стол, села напротив Севастьянова, который смотрел на нее во все глаза.