Клеймо бастарда. Немного кривоватая, растянувшаяся из—за роста тела буква «Б».
– Я могу убрать это, господин барон, – вдруг тихо произнес мастер Брохен. – Убрать, а на его месте сделать татуировку. Больно не будет.
Клеймо. Знак, навеки отметивший мою жизнь. Печать безродности, ненужности и отверженности.
… Говорят, люди не помнят того, что происходило с ними в младенчестве. Я помню. Первым моим воспоминанием была боль от впивающегося в плечо раскаленного металла. После она оставалась со мной всегда. Я вырос в воспитательном доме для незаконнорожденных, и не знаю, кто были мои родители. Мне не осталось от них ничего – ни медальона, ни куска пеленки с монограммой, ни колечка, сплетенного из пряди волос. Ничего, что холодными ночами, съежившись под тонким, вытертым до основы одеялом, можно было бы прижимать к щеке, мечтая о семье, представляя себе, какая она, моя мама… Я ни разу не произнес этого слова вслух. Сейчас понимаю, что это к лучшему. Среди нас были дети, которых отдали в воспитательный дом не сразу после рождения. Некоторое время они жили при домах своих отцов, но затем, видимо, утомившись лицезреть доказательство своего греха, те отводили бастардов туда, где им было самое место. Таким детям было гораздо труднее, они все время ждали, что их заберут обратно, плакали, не в силах привыкнуть к суровым условиям приюта, к холоду и голоду, рваной одежде, жестокости наставников. Мне не на кого было надеяться, и я выжил. У меня не было друзей, ни у кого из нас их не было. Мы рано поняли: если хочешь жить, борись. Борись за лишний кусок хлеба в обед, за одеяло потолще, борись за свою единственную рубаху, иначе ее отберет тот, кто сильнее. Дерись, если тебя обидели, иначе потом обидят еще хуже, дерись со старшими, дерись с сильнейшими. Вставай, когда тебя побили, и снова бросайся в бой, дерись за право жить, демон тебя побери!
Иногда к нам приходили люди, чтобы выбрать себе слуг. Требовался ли ремесленнику подмастерье, или торговцу ловкий посыльный, служанка в небогатую семью, мальчишка—конюший, или юная блудница в дом на улице Терпимости – шли к нам. У детей из сиротских домов был шанс, что их усыновят, у нас нет. Закон империи запрещает усыновлять незаконнорожденных. Оставалась лишь надежда попасть в услужение к хорошему человеку. Некоторым это удавалось, они находили добрых хозяев, и служили им верой и правдой, благодарные за то, что им подарили почти нормальную жизнь. Порой такие счастливчики даже женились и брали честное имя своей половины, законом это, как ни странно, разрешено. А иногда – о чудо – им удавалось выучиться на мага второй степени, о таких в нашем доме ходили легенды. Правда, не знаю, сколько в них было истины. Ведь за обучение надо платить деньги, а откуда они у бастарда, находящегося в бесплатном услужении? Тем не менее, каждый из воспитанников надеялся на удачу, и изо всех сил старался понравиться человеку, который искал себе слугу. Я же не желал участвовать в этой ярмарке рабов, и каждый раз прятался в дальний угол. Будущее виделось мне вполне определенно: до двенадцати лет воспитательный дом, потом – улица, где такие как я ежегодно пополняют армию нищих, воров и грабителей.
Этот день я помню очень хорошо. Всех нас согнали в столовую, чтобы очередной охотник до дармовой прислуги выбрал себе подопечного. Я снова забился в угол и наблюдал оттуда, как мои товарищи, выстроившись в ряд, с заискивающими улыбками приветствуют немолодого коренастого человека. Тот неторопливо прохаживался по столовой, внимательно разглядывая детей. Неожиданно он подошел ко мне и, присев на корточки, спросил:
– Как тебя зовут, малыш?
У него было доброе лицо и лукавая улыбка. Я посмотрел в хитрые глаза и ответил:
– Рик.
– А я – дядюшка Генериус, ты можешь называть меня просто дядя Ге. Сколько тебе лет, Рик?
– Пять.
– Ну что, Рик, пойдем домой, – дядя Ге взял меня за руку и подвел к наставнику.
– Я забираю этого, – сказал он.
Этот день был началом моей жизни.
В тот день мне улыбнулась удача, и Луг явил свое милосердие. Иногда я гадаю: а как сложилась бы моя жизнь, не обрати дядя Ге внимания на хмурого, упрямого, вечно ждущего тычка или грубого окрика мальчишку? И что стало с теми, кому повезло меньше? Мне часто снится кошмар: я вижу грязный и холодный воспитательный дом, спальную комнату, двухъярусные расшатанные нары. А на них – дети. Худые, оборванные, голодные. Лица со впалыми щеками, злые, как у хищных зверушек, глаза. Будущие преступники, будущие смертники. Дети любви, никогда ее не знавшие. Маленькие заложники судьбы, отверженные по праву рождения. Бастарды…
– Спасибо, мастер Брохен, – сказал я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше теплоты. – Я хочу это оставить.
Гном некоторое время буравил меня маленькими глазками, затем медленно проговорил:
– Я бы сказал, что это очень мудрое решение, господин барон. Если бы оно не было таким глупым.
Уроженцы гор любят говорить загадками, такой уж это народ.
Мастер Брохен выбрал самую тоненькую кисточку, раскрыл пузырек с резко пахнущей черной жидкостью и принялся за работу. Расписывая мое плечо, он бормотал, словно про себя:
– Беда вашей расы в том, что вас слишком много. Поэтому люди и не умеют ценить дар жизни. Для б’хойч ребенок – всегда ребенок, от кого бы он ни был рожден…
Закончив наносить штрихи на мое плечо, гном отошел в сторону, полюбовался на свою работу, затем взял со стола свиток, развернул его и принялся читать вслух длинное заклинание. Гномий язык звучал для меня полной тарабарщиной. Благодаря усилиям дядюшки Ге я немного знаком с эльфийским, плавная напевность которого завораживает. А язык горного народа какой—то лающий, резкий. На нем хорошо, наверное, звучат боевые песнопения, марши и военные команды. Закончив заклинание, мастер Брохен вытряс из крохотной склянки себе на руку щепотку белой пыли и, поднеся ладонь к моему плечу, дунул. Поднявшись в воздух, пыль устремилась к рисунку, и я почувствовал на коже неприятное жжение. Нанесенная кисточкой картинка словно проникала в плоть, вызывая болезненные ощущения. Я поморщился.
– Потерпите, господин барон, – спокойно произнес гном. – Разве это боль…
Он взял кисточку потолще, обмакнул ее в пузырек с розоватой жидкостью и несколько раз провел по татуировке. Боль отступила. Мастер подвел меня к небольшому зеркалу, висевшему на стене кабинета.
Раскинув черные крылья, на моем плече парил гордый ястреб, сжимая в когтях букву «Б» – знак бастарда.
– Вам надлежит явиться в штаб Первого полка для занесения в списки и постановки на довольствие, – сухо проговорил гном и, не слушая моих благодарностей, удалился.
Я надел рубаху и собрался было навестить Галианну, но в кабинет вошел Сэм.
– Мастер Авериус к господину барону!
А это еще кто? Через порог перекатился веселый толстячок и осведомился:
– Уже выбрали?
– Что именно? – ласково уточнил я.
– Как что? – возмутился мастер. – Рисунок для герба, конечно!
– Герба?
– Мастер Авериус прибыл из Геральдического управления, милорд, – пояснил дворецкий. – Вам необходим герб.
– Зачем он мне, Луга ради? – поразился я.
– Чтобы размещать на дверцах кареты, воротах, штандартах, а потом передать вашим детям, – сообщил толстяк. – Вы скажите примерно, чего хотите, а я потом нарисую.
– Рисуйте, – ответил я, снова стянул рубаху и указал мастеру Авериусу на правое плечо.
* * *
– Что ты можешь о нем сказать?
– Он молод, красив, и великолепен в постели.
– Дрянь! Ты испытываешь мое терпение. Что тебе удалось узнать?
– По—моему, невинен, как младенец.
– Значит, ты тоже не справилась. А он хитер! Что ж, мальчишка не оставляет мне выбора. Почему ты хмуришься?
– Ты убьешь его?
– А тебе жаль?…
* * *
Прошла неделя, я понемногу свыкался со своим новым положением. С помощью мягкого руководства Сэма осваивал хорошие манеры. Получил в имперском банке часть причитающейся мне ренты и выплатил слугам первое жалованье. Жизнь налаживалась. Огорчало лишь одно: я никак не мог выбрать время, чтобы навестить дядюшку Ге. Это обстоятельство заставляло меня чувствовать себя неблагодарным и бессовестным человечишкой. Конечно, дядя должен был очень волноваться за своего непутевого воспитанника. Представляю, что подумал бедный старик, когда матросы с «Люсинды» доставили ему товары и рассказали, что меня увели императорские гвардейцы. В свое оправдание могу сказать: у меня действительно не было свободной минутки. То есть такой минутки, чтобы я находился один. К тому же, не оставляло странное чувство, что я все время нахожусь под прицелом чьих—то внимательных глаз. Не хотелось подводить дядюшку под подозрения. А как иначе было передать ему капсулу с пауронием, которую я все время носил в кармане штанов? Между тем я даже по улице не мог пройти, не став объектом чьего—нибудь навязчивого внимания. Уж не знаю зачем: то ли случайно, то ли для благого примера народу, из меня сделали героя. На ярмарках и площадях бродячие артисты устраивали представления под названием: «Спасение императора, или добродетельный бастард», уличные барды распевали баллады в мою честь, а лоточники вовсю продавали дешевенькие, намалеванные на плохой бумаге, но тем не менее вполне узнаваемые портреты вашего покорного слуги.
Утро мое начиналось с отчета дворецкого о хозяйстве, затем я отдавал Сэму необходимые распоряжения и шел в кабинет. Потом до самого обеда ко мне косяком тянулись посетители. Вот уж не думал, что когда—нибудь понадоблюсь такому количеству людей! Портные, сапожники, посыльные из Геральдического управления, которое до сих пор не могло нарисовать мне герб, вестовые из штаба полка, почему—то озабоченные необходимостью ознакомить меня с очередным приказом или распоряжением… После обеда за мной присылали карету, и я ехал ко двору. Зачем императору требовалось мое ежедневное присутствие во дворце – я понятия не имел, но не спорить же с монархом! Пару раз я присутствовал на семейных ужинах, три раза на больших приемах, где перезнакомился с кучей народу, а один раз даже был на балу, где изрядно оконфузился. Одна из придворных дам спросила, почему я не танцую, пришлось сознаться, что не умею. Не плясать же мне, в самом деле, реллу! Все бы ничего, но этот диалог дошел до ушей Ридрига, и на следующий день ко мне явился придворный учитель танцев.
Каждую ночь ко мне приходила Галианна. Уж не знаю, чем я ее так привлек, но девушка дарила мне свою любовь, ничего не требуя взамен. Я человек не жадный, и не раз предлагал ей деньги. Галианна неизменно отказывалась, тогда я преподнес ей перстень с рубином. Она взяла и очень хвалила, но просила больше так не делать. Мол, она со мной не из—за денег.
В тот день все было как всегда. Я одевался, с минуты на минуту ожидая карету, чтобы отправиться ко двору, где мне предстояло отужинать с августейшим семейством. С лестницы раздался грохот и протестующее восклицание Сэма. Вскоре в гардеробную, отмахиваясь от дворецкого, который стремился доложить о посетителе по всей форме, ворвался запыхавшийся юный вестовой.
– Приказ для господина лейтенанта!
Он протянул мне пакет из плотной бумаги.
– Спасибо, – скучливо ответил я.
Появление очередного приказа не удивило, мне их носили каждый день: согласно распоряжениям мне то надлежало явиться в штаб для выяснения каких—то мелочей, то предписывалось купить нашивки нового образца. Я собрался было зашвырнуть конверт на полку с обувью, но парнишка настойчиво проговорил:
– Приказано дождаться, когда господин лейтенант ознакомится лично.
Пожав плечами, я вскрыл пакет, пробежал глазами ровные строчки и обалдело замер. В приказе говорилось, что мне, лейтенанту Рику Сайваару, через двое суток необходимо явиться в штаб Первого полка для отправки с секретной военной миссией ни много ни мало – на Южный континент! И еще: мне предстояло принять под свое командование роту!
– Сколько солдат в роте? – обморочным голосом спросил я вестового.
Казалось, тот немного удивился такой безграмотности.
– Сто человек, господин лейтенант!
Сто человек! Сотня отборных, опытных воинов, которыми я должен буду как—то командовать! И что же теперь прикажете делать? Может, попросить императора, чтобы приказ был отменен? Неудобно, еще подумает, что боюсь. Но если я действительно боюсь! И в большей степени не за себя, а за тех несчастных, что поступят под мое командование. Я же их в первом бою всех угроблю! Какой из меня, к Бездне, вояка?
– Карета подана, милорд, – напомнил Сэм.
Мальчишка лихо козырнул, щелкнул на прощанье каблуками сапог и вылетел из комнаты.
Учитывая последние события, настроение у меня было не самое радужное. За ужином я свирепо косился на так некстати разошедшегося принца Келдина. Изысканный превзошел самого себя, он явился к столу в голубеньком, расшитом блестками килте, подозрительно напоминавшем юбочку циркачки. Весь вечер его высочество демонстрировал стройность своих ног, то и дело вскакивая из—за стола, чем вызвал у меня желание предложить ему отправиться повоевать. Авось, Ястребы сделают из него кого—нибудь, если не мужчину, так хотя бы покойника. Слава Лугу, император не обращал внимания ни на выходки своего сыночка, ни на мое к ним отношение. Он был занят разговором с Вериллием:
– Так вы считаете, одного полка будет достаточно?
– Более чем, ваше величество. Тысяча отборнейших ветеранов против горстки зарвавшихся парганцев – наши ребята смешают их с грязью.
– Хм, а коренных жителей вы не учитываете?
– Но что могут дикари против регулярных войск империи?
– Не знаю, – задумчиво протянул Ридриг. – Прежде они никогда не восставали.
– В любом случае, мы не можем отзывать войска от границы с Парганией. Там очень неспокойно, ваше величество.
– А что Лесной край?
Я насторожился, вспомнив, что именно в Лесном крае находилось подаренное мне имение.
– Кажется, эльфы со дня на день готовятся нарушить Лендсонский договор. Боюсь, скоро там начнутся боевые действия.
Император отшвырнул салфетку и залпом выпил бокал вина.
– Похоже, Алмазный век закончился.
Вот это новости! Пятьсот лет назад, превратив Галатон в самую могущественную империю Аматы и заключив с эльфами бессрочный договор о ненападении, Ридриг первый положил начало эпохе, которую называют Алмазным веком. На протяжении всего этого времени страна процветала и богатела, и ни разу за эти годы на территории Галатона не было войн. Случалось, империя ввязывалась в заварушки, но всегда воевала на чужой земле, что в конечном итоге шло лишь на пользу – если не гражданам, то уж казне точно. Да, Ридриг, безусловно, прав: если Белоглазые выйдут из своего Аллирила и нападут на Лесной край, это будет означать первую за полтысячи лет серьезную войну.
– Скорее всего, произойдет резкий скачок цен на оружие и доспехи, – добавил Верховный. – Эльфы в несколько раз взвинтили пошлины за переход через их земли. Гномы уже выражают недовольство.
Ну, просто новость за новостью! Для жителей гор Золотой цепи переход через Аллирил – единственный способ попасть в Галатон. Поэтому гномы, отправляющие в империю целые караваны с оружием, доспехами, и прочим товаром, а назад везущие ткани, одежду, обувь, провиант, и многие другие вещи, вынуждены соглашаться с любыми условиями эльфов. Те же не теряются, под разными предлогами повышая плату за сомнительное удовольствие пробираться сквозь чащу по узким тропинкам. Есть, правда, в Аллириле так называемый тракт для караванов, но и он представляет собой узкую просеку, по которой с трудом проходит повозка, запряженная парой лошадей.
– Хорошо, – решился Ридриг. – Указ об отправке дополнительных войск в Лесной край будет завтра.
– Ваше величество, – Вериллий был заметно смущен. – Совет позволил себе… лишь из—за крайней необходимости… – он потянул откуда—то из—под стола пергаментный свиток. – Нужна только ваша подпись и императорская печать.
Разворачивая указ, Ридриг недовольно хмурился. Конечно, какому монарху понравится, что указ составлен по чьей—то инициативе, а от него требуется лишь подпись.
– Почему вдруг такая заваруха в Аллириле? – отрывисто спросил он, внимательно изучая написанное на пергаменте.
– Убийства продолжаются, ваше величество.
Храни нас, Луг милосердный! Значит, то, о чем поговаривали люди в трактирах, правда! Ходили слухи, что в последние два года время от времени эльфы расправляются с жителями Лесного края. Нет, конечно, о такой кровавой резне, как во времена Смуты, речи пока не шло. Но рассказывали, что на окраине леса то и дело находят мертвецов, и – самое подозрительное – они убиты из лука. Стрелы, ставшие орудием убийства, найти не удалось. Они были вырезаны из тел, как это обычно делают воины Белоглазых. Случались даже нападения на солдат из пограничных отрядов. Правда, те выжили, Имперские волки – народ серьезный. Но все они уверяли, что в момент нападения видели зеленые костюмчики, да размалеванные хари с бесцветными глазами. Да уж, я сегодня много узнал! Аппетит у меня отшибло начисто, в голове билась единственная мысль: при таком раскладе от военной службы, пожалуй, не отвертеться. Вериллий словно прочел мои мысли: