Белосельцев узнал его. Это был Константинов, известный дерзкими выступлениями в парламенте. Вместе с друзьями, такими же молодыми и яростными, атаковал микрофон, будоражил парламент, дерзил президенту, пререкался со спикером, докучая желчному, язвительному Хасбулатову.
Видя вблизи Константинова, Белосельцев поразился его усталому виду, нездоровому цвету лица. Едкая раздражительность проявлялась в конвульсиях рта, в бегающих с красноватыми белками глазах.
Второй, крупный, застенчивый, похожий на провинциального преподавателя, держал в руках пухлый сверток. Издали поочередно всем поклонился.
– Ну что же вы не пришли на политсовет! – упрекал Красного Генерала Константинов. – Все говорят: «Фронт!» «Фронт!» А ведь я не могу один фронт держать! Его прорвут! Мне тылы нужны!
Константинов – и это побуждало Белосельцева искать с ним встречи – был лидером «Фронта национального спасения», организации, собиравшей на площадях многотысячные митинги, где над толпой колыхались коммунистические красные флаги, черно-золотые имперские стяги, качались церковные хоругви и портреты Ленина, пестрели транспаранты, прославлявшие Сталина, царя и маршала Жукова, проклинавшие сионистов, Ельцина, демократов-предателей. На этих пестрых, как лоскутное одеяло, митингах на трибуне появлялся Константинов, по-ораторски картинно вздымал кулак, произносил свои радикальные трескучие речи, выжимая из толпы восторженные громы и рокоты.
Теперь он появился в комнате, внося за собой электрические разряды то ли недавнего митинга, то ли незавершенного спора.
– Наш «Фронт», согласитесь, не ширма для коммунистов! – обратился он к Красному Генералу, требуя его сочувствия. – Коммунисты пользуются нами как прикрытием! Делают, как всегда, свое партийное дельце! А когда сделают, выкинут нас, как попутчиков! Хорошо хоть не расстреляют! Бабурин возмущен до глубины души, хочет выйти из «Фронта»! Боюсь, это кончится грандиозной склокой! Прошу вас, повлияйте на своих друзей– коммунистов!
Красный Генерал кивал, шевелил усами под горбатым казачьим носом. Но было видно, что ему доставляет удовольствие раздражение Константинова, генерал не любит его, не станет ему помогать, не вмешается в изнурительную интригу, предпочитая оставаться среди своих рыбалок и грядок.
– Сейчас раскол губителен! – Константинов вдохнул ртом воздух, обнажая в бороде влажные зубы. – Две трети парламента наши! Хасбулатов начинает нас слушаться. К осени разразится кризис, и мы скинем Ельцина. Я прихожу к Хасбулатову не от «красных» и не от «белых», а от «Фронта»!
Красный Генерал одобрительно кивал, соглашался. Казалось, восхищался политической миссией Константинова, пламенного трибуна, организатора и вождя. Но в коричневых глазах генерала горели едва заметные огоньки смеха. Словно он ведал что обесценивало роль Константинова среди московской суеты и интриг. Он не пускал Константинова в свой мир, не приближал его к цветущим огурцам, над которыми жена наклоняла лейку, серебряный ворох воды с шелестом сыпался на зеленые листья, и пчела, недовольно жужжа, прорываясь сквозь струи, покидала желтый цветок.
– Руцкой наконец пошел на таран! – Константинов засмеялся, довольный шуткой, где обыграл недавнее летное прошлое вице-президента. – Сначала он летал на сверхвысоких, а теперь спустился на сверхнизкие! И молотит по Ельцину из всех орудий! После того, что он наговорил президенту, он уже к нему не вернется, останется с нами до последнего! Надо объединяться вокруг Руцкого! Убедите коммунистов, пусть не дурят и играют общую партию!
Красный Генерал покусывал усы, смотрел на Константинова. Но Белосельцеву казалось, он видит не его, а зеленый омут, глянцевитые листья кувшинок, и рыбину, которая в брызгах вырывается из воды, сгибается, трепещет на траве, зарывается в стебли, и генерал ловит ее своими обгорелыми, в старинных ожогах, руками.
– Через неделю конгресс «Фронта»! Вы должны непременно выступить. Ваш призыв к единству будет услышан. Нам нужно продержаться до осени, сбросить Ельцина, а уж потом разберемся, пусть даже перестреляем друг друга! – Константинов хрипло рассмеялся. – Я лично готов на любую роль, лишь бы выиграло общее дело!
Красный Генерал доброжелательно молчал, уступая Константинову все пространство разговора. Он испытывал удовольствие от его резких, откровенных признаний. От вида его рыжеватой вьющейся бороды, лысоватого лба, выпуклых болезненных глаз. Но дальше этой комнаты, Москвы с митингами, парламентскими скандалами, с разоблачениями Руцкого и лукавыми ухмылками Хасбулатова, дальше этого видимого и понятного мира генерал не пускал Константинова. Белосельцеву, наблюдавшему их разговор, казалось, что в глубине души Красный Генерал презирает Константинова. Их разделяет огромное непреодолимое несходство. И чтобы не обнаружить его, генерал сохраняет на лице мнимое благодушное выражение.
– У нас на конгрессе будут присутствовать сербы. Мы хотим вас просить вручить нашим сербским братьям православное знамя. Точную копию того, с которым сто лет назад русские освобождали Балканы. – Он повернулся к своему спутнику, все это время стоявшему с пакетом поодаль. – Разверните, пожалуйста, знамя!
Человек, похожий на сельского краеведа, стал разворачивать сверток. В складках мятой бумаги сочно, подобно маковому цветку, вспыхнула малиновая ткань. Краевед, волнуясь, гордясь своей ролью, расстелил на полу знамя. Оно заняло все свободное пространство комнаты. Оно было парчовое, малиновое, с вышитым золотым крестом, с серебряной славянской надписью: «С нами Бог!» Все любовались знаменем, а краевед счастливо рассказывал:
– Сей флаг, а вернее предтеча оного, был сшит на средства самарского купечества и дворянства. Вручен добровольческим отрядам, влившимся в русское воинство, освобождавшее Балканы от турок. Мы, со своей стороны, сделали точную копию того славного знамени. Отыскали выкройку, купили на народные деньги индийскую парчу, заказали у златошвей на патриаршем подворье серебряное и золотое шитье. Освятили знамя в кафедральном соборе. И вот я привез сей стяг, выполняя волю патриотических граждан Самары, с тем, чтобы вручить его нынешним русским добровольцам, воюющим в православной Сербии за общеславянское дело. Примите сей дар, и да поможет он сокрушить агарян и проклятых латинян, посягнувших на православие!
Красный Генерал любовался знаменем. Наклонился, потрогал золотистую бахрому. Верзила в камуфляже с нашивками за ранение поджал под стул ноги в неопрятных башмаках. Озирал прямоугольник знамени, золотое распятие, серебряную надпись.
– Передам, – сказал он. – Через неделю возвращаюсь в Боснию. Передам знамя нашим «волкам». Вручу перед строем. Пусть каждый с оружием, на коленях, целует знамя. А потом с ним в бой на Сараево! – Он неуклюже стал на колени. Приподнял на своих лапищах край полотнища, словно держал в пригоршнях малиновую воду. Приблизил губы, словно собирался пить. Поцеловал знамя несколько раз – в бахрому, в серебряные буквы, в золотой крест.
– Мы брали Вуковар, чистили его от хорватов. Там был такой перекресток, между церковью и сквером. Простреливался, никак не пройти. Сербский взвод почти весь полег. Замкомвзвода мне говорит: «Братушки русские, вам идти!» Я гранату взял, помолился, говорю своим «волкам»: «Прикрывайте, а убьют, матери напишите!» Пошел вокруг сквера, а сам молюсь: «Ангел-хранитель, заслони, защити!» Прокрался к пулемету с тыла, гранату метнул. Не видел, как взорвалась, почувствовал толчок в плечо. Очнулся, лежу в церкви, вокруг меня «волки» стоят, а над головой на стене ангел нарисован, и в плече у него дыра от пули. Это он, Ангел-хранитель, пулю мою в себя принял, а меня жить оставил! Вот теперь и живу! – Он поочередно повернул ко всем свое наивное, простое лицо, словно удивлялся тому, что жив.
– Вот бы вам, товарищ генерал, в Боснию с нами отправиться! – сказал он. – Вот бы это знамя с собой повезти! Вас бы там приняли на «ура»!
– Все может быть, – сказал Константинов. – Может быть, прямо с конгресса да и в Белград! Откомандируем вас от имени «Фронта». А сейчас на минуту отойдем, пошепчемся. – Он взял под руку Красного Генерала, повел к окну, где они остановились, заслоняя свет, и лежащее знамя в тени стало еще сочней и лучистей.
Белосельцев смотрел на флаг, и его не оставляло разочарование, близкое к горечи. Эти увлеченные люди шьют копии старинных знамен, в то время как знамя страны сорвано с древка. Боевые, овеянные Победой знамена свалены в грязь. Над покоренной Москвой развевается флаг оккупации. Военные люди стреляют, получают ранения на чужой войне, а здесь, в покоренной России, не видно бойцов, и ни единая пуля не настигла предателя. Действуют опереточные бумажные «фронты», шьются батистовые флаги, движутся крестные ходы, и на все взирает неуязвимый хохочущий враг.
Константинов с Красным Генералом вернулись от окна. Краевед любовно и бережно свернул малиновый стяг. Посетители простились и ушли, прихватив с собою верзилу. Белосельцев подумал, что теперь они останутся с Красным Генералом вдвоем и смогут побеседовать. Но тот не дал ему говорить.
– Если есть время, давайте съездим на завод. Там у меня друг работает. Строит «Бураны» для космоса. Не каждому показывают. По дороге все и обсудим.
Кивнул усатому охраннику, вывел Белосельцева к машине.
Охранник сидел за рулем, и его пшеничные усы и синие недремлющие глаза отражались в зеркале. Красный Генерал и Белосельцев уселись на заднее сиденье. Красный Генерал был задумчив. Белосельцев, боясь, что им придется недолго оставаться вдвоем, стал торопливо излагать собственные взгляды.
Он опять предлагал свои услуги, свой боевой опыт, свои связи в военкоматах для формирования патриотических отрядов. Молодые люди через военкоматы направляются на срочную службу в спецназ и ускоренно, через шесть-девять месяцев, овладевают навыками вооруженной борьбы. Становятся ударной силой оппозиции.
Красный Генерал молча слушал, покусывал жесткие усы, смотрел сквозь стекло, за которым мелькали торговые киоски и лавки с разноцветными ярлыками заморских соков и вин и народ, как пчелы, роился в торговых рядах. Белосельцеву было неясно, слушают его или нет.
Он продолжил развивать свои мысли. Он бы мог подобрать из боевых офицеров спецназа инструкторов для рабочих дружин. На пикниках, на загородных сходках, подальше от глаз, дружинников станут учить приемам вооруженной борьбы. Действиям малыми группами в условиях уличных беспорядков. Сопротивлению войскам и милиции, разгоняющим демонстрантов. Охране и защите лидеров, выступающих на митингах.
Красный Генерал щурил коричневые глаза, покусывал усы, смотрел за окно, где возводился новый квартал. За высокой решеткой строились особняки и дворцы, с бассейнами, башнями, зимними садами, под медными теремными кровлями, с белыми чашами космической связи. Миллиардеры возводили свой собственный город, обнесенный изгородью, сторожевыми вышками, проводами с электрическим током. А мимо безропотно, не возмущаясь, торопился московский люд, озабоченный, понурый, покорный.
Белосельцев разъяснял собеседнику, как можно без единого выстрела, не затратив ни рубля, взять склады оружия. В полупустых гарнизонах служили знакомые офицеры, которые закроют глаза на эти захваты. Малыми партиями оружие будет храниться на подмосковных дачах, в хиреющих пансионатах, дожидаясь боевиков-патриотов.
Красный Генерал внимал. Его глаза следили за пролетающей мимо церковью, потемнелой, кирпичной, в строительных лесах, со сквозным, еще не покрытым куполом. Храм возрождался среди свалки, уродливых мятых фургонов, покосившихся, с колючей проволокой заборов. При входе мелькнул веночек бумажных цветов.
Белосельцев предлагал приобрести радиостанцию, оставшуюся в арсеналах военной разведки. Перемещаясь на колесах, мобильная, экономная, она сможет быстро сворачивать и разворачивать антенну, менять дислокацию, вещать на соседние с Москвой регионы. Прорывая информационную блокаду, предоставлять эфир виднейшим оппозиционным лидерам.
Красный Генерал смотрел, как проплывает за окном реклама банка. Потом повернулся к Белосельцеву:
– Мне жена говорит: «Ты, говорит, в августе чудом от тюрьмы отвертелся. Сиди тихо, а не то мне до конца жизни передачи носить!» – и опять отвернулся к окну.
А у Белосельцева изумление – неужели это его кумир, своим рыком и окриком подымавший полки и дивизии, сотрясавший стотысячную толпу, внушавший врагам ужас, неужели этот усталый человек и есть Красный Генерал?
Они подкатили к заводу, огромным корпусам, окруженным туманными испарениями. Завод на окраине Москвы, среди ровных пустырей, высоковольтных мачт, подъездных путей, казался плоскогорьем, сотворенным не людьми, а самой землей. Его угрюмая красота и величие обрадовали Белосельцева, вернули ему давно забытое ощущение мощи.
В проходной, среди автоматических турникетов, контрольных устройств, строгих, в военной форме вахтеров их встретил главный инженер. Невысокий, белесый, с розовыми оттопыренными ушами, заостренным утиным носом. Он радостно устремился к Красному Генералу, пожал ему руку – ладонь, запястье, локоть, он словно хотел убедиться в крепости протянутой генеральской руки.
– Степанов, – представился он Белосельцеву, перенося и на него свое приятие и радость.
– Вы, Григорий Антонович, проведите нас, покажите свое хозяйство, – сказал Красный Генерал, отвечая инженеру тем же дружелюбием, предполагавшим давнишнее проверенное знакомство, не подвластное случившимся бедам и разрушениям. – А уж потом мы с вами вдвоем потолкуем.
Цех, где они оказались, напоминал длинное, уходящее вдаль ущелье, окруженное отвесными склонами, на которых топорщились металлические кустарники, железные кущи, бугрились уступы и выпуклости. Металлическое высокое небо в голубоватых лучах, дымных тучах было наполнено грозовым электричеством. В мгновенном проблеске солнца мелькала голубиная стая, и казалось, вот-вот на голову прольется тяжелый ливень. Дно ущелья было увито разноцветными кабелями, проводами, шлангами, словно в нем расползлись корневища огромного дерева. И само оно возносило огромный железный ствол, распуская железные ветви, сучья, отростки, в которых, окруженное множеством нитей, белоснежное, как крылатая бабочка, помещалось изделие. Космический корабль «Буран», отточенный, совершенный, в мягких овалах, застыл на стапелях. И поодаль, точно такие же, два других корабля застыли на железных ветвях.
Ближний, толстолобый, с влажным блеском кабины, с могучими крыльями, покрытыми белой пыльцой, с мясистым чешуйчатым фюзеляжем, был еще недостроен. Он лоснился сочными маслами и лаками, будто только что вылупился из кокона, и высыхал на свету, пульсируя туловом, неокрепшими, пробующими воздух перепонками.
Второй, чуть поодаль, сохраняя сходство с бабочкой, напоминал огромного белоснежного ангела. Казалось, он парил, запахнувшись в ослепительные одежды, распустив тугие пернатые крылья, в доспехах, в льдистых сияющих ризах. Черноокое лицо окружали нимбы и радуги, под белыми покровами таилось молодое стройное тело, бугрились мускулы. Рука сжимала голубоватое копье.
Третий, вдалеке, был спущен со стапелей, казался отдыхающим на спине великаном. Утомленный, проделав богатырскую работу, он вытянул громадное тело, сдвинул стопы, чуть развел мускулистые руки. Его дремота была краткой передышкой перед новыми трудами и битвами, в которые кинется он по тревожному сигналу и свисту.