– Ага, – веско сказала я, понимая, что более-менее правдивая история только-только начинается.
Бангладешский трикотаж оказал доброму человеку Зяме медвежью услугу. Стопроцентный хлопок, послуживший сырьем для производства кардигана, так и норовил вернуться в исходное первобытное состояние и обильно линял. Это стало особенно заметно, когда милая крошка на пороге своего дома сняла одолженный кардиган. На черном свитерочке барышни налипло столько белого пуха, словно она отработала двойную смену на птицефабрике, ощипывая гусей. Чувствуя свою вину, владелец предательского кардигана помог девушке привести себя в порядок. К несчастью, в это самое время в окно выглянул папа малышки, обеспокоенный ее долгим отсутствием. Увидев, что незнакомый мужчина (наш Зяма) наглаживает его дочь по тыльной стороне организма (это он там, типа, пух собирал!), строгий отец недолго думая спустил на коварного негодяя собаку.
– Ах, вот как все было! – Я покачала головой и надула щеки, из всех сил сдерживая улыбку. – Ну, теперь мне понятно, почему Зяма так сердит на Бангладеш! Хотя я на его месте гораздо больше сердилась бы на хозяина бульдога.
– Башку ему откусить! – кивнула Трошкина, не уточнив, кому именно. – Ну, когда начнем?
– Что начнем? – немного напряглась я.
Откусывание чьей бы то ни было башки не входило в мои ближайшие планы. Людоедство и живодерство не по моей части!
– Как – что? Бульдога искать! Надо же убедиться, что у него есть прививка от бешенства, иначе бедному Зяме вкатят двадцать уколов в живот, а это, говорят, очень больно!
– Трошкина, тебе самой нужна прививка от бешенства! – Я покрутила пальцем у виска. – Ты хочешь, чтобы я убила свободное утро на поиски какого-то там бульдога?!
– Мы вместе его убьем, – предложила Алка, опять не уточнив свои кровожадные планы. – Зяма бы сам поискал, но ему ходить больно.
Подружка жалостливо шмыгнула носом. Я внимательно посмотрела на нее и поняла, что отговаривать дурочку бесполезно. Со мной или без меня, но Трошкина действительно пойдет обшаривать город в поисках собаки, от состояния здоровья которой напрямую зависит судьба ее любимого мужчины. Не понимаю, как Зяме удается сводить с ума даже самых умных женщин!
– А где живет собака? – сдаваясь, спросила я.
– То-то и оно, что это неизвестно! – сокрушенно вздохнула Алка. – Где-то на Дровянке, в получасе ходьбы от ресторана «Луара», точнее Зяма сказать не может. Когда они с девочкой шли туда, он глядел, нет ли поблизости хулиганов, а таблички с названиями улиц даже не замечал.
– Ну, конечно! – фыркнула я.
На хулиганов он глядел, ага! Небось заранее присматривался к тем местам, с которых поприятнее будет пух собирать.
– А на обратном пути Зяма прыгнул в чудом подвернувшееся такси и по дороге домой тоже по сторонам не смотрел, потому что считал свои раны, – закончила Алка.
– Ладно, проявим благородство. – Я прошлепала к шкафу, чтобы выбрать универсальный наряд, подходящий и для поисков собаки в первой половине дня, и для тихого офисного сидения – во второй.
От ресторанчика, с открытой площадки которого Зяма с его несостоявшейся подругой Татьяной начали несуетное поступательное движение к отчему дому барышни, через парк вела одна-единственная аллея. Так что на этом этапе мы с Алкой заблудиться не рисковали. Непонятно было, куда идти дальше: путеводная аллея вывела нас к шумному перекрестку.
– Налево пойдешь – на рынок попадешь, – задумчиво завела Трошкина в лучших фольклорных традициях. – Направо пойдешь – в жилой микрорайон придешь. А прямо пойдешь – до реки дойдешь.
Означенными основными вариантами открывающиеся перед нами перспективы отнюдь не исчерпывались. На подступах к водной артерии велись какие-то масштабные строительные работы, а из ближайшего двора доносились звуки бессмертного блатного хита «Гоп, стоп!», так что Трошкина еще не учла весьма вероятные расклады «в канаву упадешь», «ногу сломаешь», «на хулиганов нарвешься» и «кошелек потеряешь».
– Надо было взять на всякий случай газовый баллончик, – пробормотала я.
– Или здоровенного охранника, – вздохнула Трошкина.
– Хотя бы собаку, – подумала я вслух, с сожалением вспомнив Барклая – верного четвероногого друга Дениса Кулебякина.
– Гав, гав! – послышалось из-за кустов.
Это совпадение мыслей и фактов меня заинтересовало. Я вытянула шею, высматривая источник лая, а Трошкина вдруг радостно завопила:
– Эврика! Эврика! – и бросилась напролом через самшитовую изгородь.
Я было подумала, что она неожиданно увидела знакомую собаку по кличке Эврика, и немного удивилась такому мощному порыву к общению с фауной – после того как ее в Австралии безвинно лягнул кенгуру, Алка держит дистанцию со зверушками крупнее хомяка и темпераментнее черепашки.
– Здра-авствуйте! Ой, кто это такие хорошенькие, с лапками, с хвостиком, с такими ушками расчудесными! – Из-за покореженных кустов вперемежку со звуками веселой возни донеслось сладкое сюсюканье Трошкиной. – И как же нас зовут?
Похоже было, что на лужайке резвятся сразу несколько хорошеньких сущностей с расчудесными лапками и хвостиками, однако Алка пока знакома не со всеми.
– Это Гапа, а я Марина Андреевна, – послышалось в ответ. – Мы сенбернарчики.
То есть никакой Эврики среди них не было. Но я решила, что на говорящих сенбернарчиков тоже имеет смысл посмотреть, и без задержки полезла в самшитовую брешь.
– Гапочка, ах ты, зайка! – безудержно умилялась Алка, сидя на корточках перед толстым пятнистым щенком.
Песик очень мало походил на зайца, а вот лохматая Трошкина в обрывках вечной зелени изрядно смахивала на сумасшедшую. Особенно эта ее внезапная любовь к четвероногим меня насторожила. Впрочем, тетка, придерживающая толстопятого Гапочку за ошейник, смотрела на щенка с еще большей нежностью.
– Гапусик у нас прелесть, – проворковала она. – Малюсенький еще совсем мой сыночек, трехмесячный!
Малюсенький трехмесячный Гапа при желании запросто мог бы перекусить тридцатилетней Трошкиной ручку или ножку, но вел себя паинькой, сидел тихо и даже, кажется, улыбался.
– Часто тут гуляете? – Алка задала риторический вопрос, голосом заранее выразив глубокое одобрение правильного подхода к воспитанию здоровых собачьих младенцев.
– Дважды в день по два часа, – с законной гордостью ответила заботливая собачья «мама» Марина Андреевна.
– Наверное, и других собачников встречаете? – Алка наконец встала и перевела заострившийся взгляд с добродушной морды Гапы на довольное лицо его хозяйки.
Тут только я начала понимать, что неумеренное восхищение лапками и хвостиками моя подружка демонстрировала с конкретным умыслом.
– Французского бульдога поблизости не видали? – подтвердила Трошкина мою догадку прямым вопросом.
– Это Фунтика, что ли?
– Может, и Фунтика, – согласилась Алка. – Я не знаю, как его зовут. А хозяйка у него молодая, симпатичная девушка. Они неподалеку в частном доме живут.
– Точно, это Фунтик и Танечка, они иногда гуляют тут по утрам, – кивнула Гапина хозяйка. – Где-то на Окраинной их дом, они обычно с той стороны выходят. А вам они зачем?
Умница Трошкина с ответом на этот вопрос не затруднилась.
– А мы хотим предложить им сняться для иллюстрированного календаря, – ловко соврала она. – Мы в нашем московском издательстве календарь готовим с собачками, и как раз для французского бульдога у нас есть вакансия.
– А сенбернарчик вам не нужен? – сильно оживилась Марина Андреевна.
– Сенбернарчик? – Трошкина посмотрела на меня.
– Наверное, понадобится, но попозже, – пробормотала я, недоумевая, чего ради все эти хлопоты с песьим кастингом для вымышленного издания. – Месяца через два, когда мы будем готовить календарь с крупными собаками.
– Как раз наш Гапа подрастет! – обрадовалась Марина Андреевна.
Она заставила нас записать ее телефон и ушла довольная. Гапочка подпрыгивал у ног хозяйки – вероятно, тоже радовался будущей карьере фотомодели.
– Значит, улица Окраинная, – совсем другим, свободным от нездоровой восторженности, голосом сказала Трошкина, отворачиваясь от щенка и его хозяйки. – Судя по названию, она должна быть где-то с краю.
Практическая ценность этого глубокомысленного замечания была невелика. В поле нашего зрения имелось сразу два четко выраженных края, образованных границами глубокой канавы. Ее с неизвестной целью выкопали поперек проезжей части на улице, ведущей к реке. Длинная яма была подозрительно похожа на окоп. Наверное, поэтому Трошкина не поленилась заглянуть в нее поглубже – не иначе, высматривала внутри гранатометчиков, притаившихся в ожидании танковой атаки.
– Свеженькая канавка-то, – заметила я, носком туфли спихнув в траншею вязкий глинистый ком. – Думаю, улица Окраинная появилась в нашем городе в более давнее время и была названа безотносительно этого фортификационного сооружения.
– Логично, – с сожалением признала Алка.
Она оглядела окрестности на высоте метра над уровнем окопного бруствера и порывисто бросилась навстречу дедушке в потрепанном френче и трикошках, заправленных в резиновые сапоги. В отличие от нас с Алкой дедуля в костюме заслуженного красноармейца очень гармонировал с глинистым окопом. До полноты образа ему не хватало винтовки с примкнутым штыком и бугристого вещмешка. Вместо винтовки у бравого старца была клюка, а вещмешок с успехом заменял старый школьный ранец.
– Дедуля! – окликнула старого солдата активная Трошкина. – Не подскажете, где тут улица Окраинная?
– Ходь туды! – ответил дед, махнув клюкой в глубь скопища частных домов. – Прямо, прямо и раз направо!
Посовещавшись, мы решили, что «прямо, прямо» – это два квартала вперед, а «раз направо» – один в сторону, и целеустремленно зашагали вдоль пыльного зеленого забора. По дороге разговорившаяся Трошкина многословно хвалила старца за военную простоту и точность формулировки, но диаметрально изменила свое мнение о трезвости ума и твердости памяти дедули, когда выяснилось, что он отправил нас не на ту улицу.
– Это же не Окраинная! – возмутилась Алка, завершив короткое странствие по маршруту «прямо, прямо и раз направо» у таблички «ул. Украинская».
Увы нам, старый боец оказался глуховат.
– Имени Украинского фронта, не иначе! – нездорово развеселилась я.
– И что смешного? – Алка обиделась и принялась меня воспитывать. – Вот какая ты после этого своему брату сестра?
– Бедная и несчастная, – вздохнула я.
– А должна быть любящая и заботливая! – уела меня подружка. – Как Иванушкина Аленушка!
Я не сразу поняла, что Иванушкина – это не фамилия, но Алка помогла мне вспомнить первоисточник:
– Уж она-то своего братца не бросила, даже когда он козленочком стал! Ну, что ты хохочешь? Зямя в беде, ему помочь надо, а ты ржешь тут как лошадь!
Сравнение с Аленушкой меня дико рассмешило по той простой причине, что ее братец козленочком стал, а мой, можно сказать, является таковым с рождения: красивое имя «Казимир» Зямины знакомые по детскому саду и начальной школе упорно расшифровывали как «Козий Мир». Козий Мир Борисович Кузнецов.
– Могу ржать не тут, а в любом другом месте, – отсмеявшись, предложила я. – Например, на том перекрестке! Видишь, там другая табличка виднеется, по-моему, как раз «ул. Окраинная»!
– Где?!
Алка так резко стартовала в указанном направлении, что впору было заволноваться. Если бы оказалось, что Окраинная улица действительно находится на краю какой-нибудь впадины, разогнавшаяся Трошкина сорвалась бы с обрыва, как кирпич с крыши.
«Как Катерина в «Грозе»!» – подобрал более лестное для Алки сравнение мой начитанный внутренний голос в продолжение блицпарада литературных героев.
Только зря он это сказал – буквально накликал: в следующую секунду зазвонил мой телефон, а в нем зазвучал грозовой голос нашей секретарши Катерины. По всей видимости, отчитывать меня она начала еще до того, как нас соединили, потому что всей ругательной фразы я не уловила, меня хлестнуло только ее колючее охвостье:
– …шляешься, а мы за тебя каштаны из огня выхватываем!
– Да в чем дело, черт возьми? – почувствовав себя незаслуженно обиженной, огрызнулась я. – Сегодня же пятница! Бронич полдня будет в своем культурном совете штаны протирать!
– Да здесь он уже, здесь! И рвет и мечет!
По истеричному тону Катьки можно было догадаться, что рвет и мечет шеф отнюдь не собственные протертые штаны. Я поняла, что произвольную программу надо срочно сворачивать и пулей лететь на работу.
– Кузнецова, ты не ошиблась! Это она! Улица Окраинная! – покричала мне Алка с перекрестка.
Она приплясывала под пыльным забором, украшенным ржавой табличкой, радуясь обнаружению жалкой ул. Окраинной едва ли не больше, чем матросы Колумба – открытию целого материка.
– Это здорово, но… Ты прости, я дальше с тобой не пойду, меня срочно на работу вызвали! – виновато сказала я.
– Эх ты! – Трошкина явно хотела снова привести в пример сказочную сестрицу Аленушку, но увидела мое расстроенное лицо и сжалилась. – Ладно, дальше я сама справлюсь. Беги в свои рудники!
– Спасибо, дорогая!
Я послала верной подруге признательный воздушный поцелуй, повернулась к тупиковой улице Окраинной задом, к торным тропам общественного транспорта передом и побежала.
– Ну, наконец-то! – подняв голову над папкой с прошлогодними документами, вскричала Катерина, едва я появилась на пороге. – Явилась – не запылилась!
В сердцах она с треском захлопнула папку, которая запылиться очень даже успела, и оглушительно чихнула. На шум из кабинета выглянул Бронич. Он не успел заметить за распахнутой дверью меня и обратился к Катерине:
– Будь здорова, – это прозвучало, как «чтоб тебе пусто было». – А Кузнецовой всё нет?
– Уже есть, – буркнула я, выдвигаясь на середину предбанника, как на лобное место.
Ощущение, что меня собираются казнить, усилилось: голос у шефа был уж очень мрачный. И по фамилии он меня до сих пор называл только дважды: когда я устраивалась на работу и когда нагло вымогала беспроцентную ссуду.
– Давай быстрее! – неласково скомандовал шеф и вернулся к себе, сердито стукнув дверью.
Что нужно давать и кому именно, я не поняла, но заранее надулась. Нестерпимо захотелось дать: а) кому-нибудь по морде; б) страшную клятву «ноги моей тут больше не будет!»; и в) дёру. Хотя для уточнения дальнейшей программы не мешало бы выяснить, о чем все-таки говорил шеф.
Я прищурилась и остро посмотрела на секретаршу, по роду работы призванную проводить в массы все идеи начальства.
– Срочно нужно написать Лушкиной, – уныло объяснила Катерина.
– Опять?! Мы ведь уже поздравили Галину Михайловну! Кстати, день рождения у нее был позавчера, – напомнила я.
– Позавчера у нее был день рождения, а сегодня совершенно наоборот, – прикрыв рукой телефонную трубку, сказала Зоя.
Она тоже пребывала в образе: губы загнуты крючочками вниз, а голос проникновенно-печальный, как реквием.
– Хризантемы? – выжидательно посмотрев на Катерину, переспросила Зоя в телефон.
Катька помотала головой.
– Нет, хризантемы – это слишком просто, – решила Зоя. – Давайте белые лилии.
– Самое то! – кивнула Катерина.
– И зелень чтобы не хвойная была, а какая-нибудь лиственная. Идеальны будут пальмовые ветви, – уныло распоряжалась Зойка.
Я прислушивалась к этому разговору с подозрением, постепенно понимая, что гвоздем сегодняшней печальной программы будет вовсе не моя казнь. Очень похоже, что бессловесная роль в белых тапках уже кем-то занята. Я понизила голос до общего траурного тона и боязливо спросила: