– Ты дрянь, лживая дрянь! Ты мне лгала все эти годы!..
– Наконец-то дошло! Не забывай только, Виталенька, что все эти годы я растила ТЕБЕ сына… И ты, идиотище, все эти годы был слеп, самонадеян… И… и счастлив!!!
– Ты его плохо растила! Ты по мужикам бегала! Если бы не Соня, то…
Жанна изящно соскочила с подоконника.
– Как могла, так и растила! – произнесла она тем тоном, которым ставят точку в разговоре. – А ты и вовсе не растил, ты больше бегал по конференциям своим, никому не нужным. Теперь я долг выполнила, мальчик уже большой. Расти его дальше сам. Он мне в новом браке будет мешать. Ариведерчи, Виталик!
Игорь, оглушенный, вжался в стенку, невидимый в темноте коридора.
Это была казнь. Отцу и сыну.
На следующий день Жанна исчезла из их квартиры.
Жар-птица улетела навсегда, оставив за собой, как шлейф духов, чувство ущербности – отца, Игоря и всей их жизни.
Он много думал потом об услышанном разговоре. Взрослея, переоценивая и переосмысливая его из года в год. И чем больше думал, тем больше копилось у него холодно-яростного гнева к матери и тяжелого, душащего сочувствия к отцу за то унижение, за постыдную слабость и глупость, с которой он так подставился… Не только в том разговоре – во всей его жизни с ней.
Как ни странно, но куда меньше Игоря задели слова матери о нем самом. Он с усмешкой, хоть и недоброй, вспоминал: «Я ТЕБЕ растила сына», «Он мне в новом браке будет мешать». Никакой внутренней связи с матерью у Игоря не существовало изначально – ничего и не разорвалось, ничего и не болело.
…Утром после того разговора Игорь постарался сделать вид, что ничего не слышал. Что ничего не случилось. Когда папа сообщил ему об уходе Жанны, он только кивнул: ясно, мол. Ушла и ушла. Отец смотрел на него с плохо скрытым недоверием и подозрением, но Игорь оставался невозмутим.
Прошли годы. Они жили нормально, хорошо жили. С папой и няней Соней. Игорю было, кажется, семнадцать, когда он отважился спросить отца:
– Пап, как я понимаю, мама вышла за тебя из-за денег, да?
– Наверное, – неловко улыбнулся тот.
– Пап, а когда ты женился, ты не видел, что она ради них только?..
Отец помолчал. Игорь чувствовал, что он взвешивает слова, подбирая какие-то доступные разумению сына. По крайней мере, с точки зрения отца.
– Пап, я пойму. Скажи как есть.
Отец потрепал его затылок.
– Хорошо. Когда один человек обманывает другого, то в данной ситуации есть два действующих лица: один, который обманывает. Второй, которого обманывают. И в обмане виноваты оба.
– Я понял.
– Ты уверен?
– Конечно. Вина разделена на двоих. Ты ведь это хотел сказать?
– Не пойдет. Поверхностный ответ. – Отец всегда требовал от Игоря, чтобы он додумывал свои мысли до самой их «подкладки». – Вина обманщика не нуждается в комментариях, с ним все понятно. А почему виноват обманутый?
– Тебе нужно было не рассказывать, что ты богат! Вот это и есть твоя ошибка. Тогда она бы не стала тебя обманывать!
– Как же я мог не рассказывать? Во-первых, всем в институте было известно, что в моем научном направлении большие перспективы. Денежные. Во-вторых…
И он вдруг запнулся.
– Во-вторых, тебе хотелось ее привлечь своими деньгами… известностью… Да?
Отец не ответил.
– Ты меня всегда учил, что главное внутри, а не снаружи. Но ты почувствовал, что такими ценностями ее не привлечь… И ты изменил себе, папа! Ты кинул ей кость, а она вцепилась в нее…
– Игорь, выбирай выражения! Это все же твоя мать!
– «Все же», – усмехнулся Игорь. – Мамочка, ау, где ты? Ха, что-то я не слышу ответа… Папа, какие выражения я должен выбирать? Разве это не так, не «кость»?.. Не говори только, что меня это не касается, что это ваша личная жизнь! Я имею право знать!
– Я не говорю этого, Игорь. Ты имеешь право знать, именно поэтому я стараюсь ответить на твои вопросы. Но это нелегко… Пока ты не влюбишься, ты не поймешь. Как теряешь голову, как на все готов и как веришь каждому слову, не подозревая, что оно лживо… Тем более когда знаешь, что ты – личность, что у тебя незаурядный интеллект, признанный во всем ученом мире талант, щедрая душа. Ты попросту не представляешь, как можно это не ценить, потому что сам ценишь личность в других! Ты уверен, что отношения между людьми строятся на этом, внутреннем. А внешнее – это так, завитушка, оправа. Приятная, но неважная… И когда тебе лгут, ловко повторяя твои же слова о ценности личности, ты веришь.
– Твоя вина в этом? Что ты поверил?
В глазах отца мелькнуло грустное сожаление, которое Игорь воспринял как подтверждение.
– Скажи, а красота женщины – это тоже «завитушка»?
– К чему ты клонишь? – насторожился отец.
– Ты меня извини, папа, но тогда выходит, что ты тоже купился на внешнее, на красоту, – со всей своей семнадцатилетней категоричностью заявил Игорь. – Ты тоже не разглядел ее личность!
Отец молчал. Игорь чувствовал, что он борется между желанием выглядеть в глазах сына правым и безгрешным и желанием быть честным. Честным, каким он всегда был, его отец.
И Игорь тоже, он боролся между желанием видеть своего отца правым, стереть из памяти те страшные, но по-своему, по-сермяжному справедливые слова, которые бросала ему в лицо пять лет тому назад мать, и желанием правды. Желанием, чтобы отец оказался честен, как всегда. Даже в таком трудном и жестоком для самолюбия разговоре.
– Да, – ответил наконец Виталий Федорович. – Красота, гармония черт нам почему-то кажется выражением гармонии души. Может быть, природа так и задумывала, только замысел ее не воплотился по каким-то причинам… Я был уже взрослый, умный мужик и должен был это понимать. Я мог это понять, если бы захотел. Но я… Я не хотел.
Отец, кажется, немного покраснел.
«Ах, обмануть меня не трудно, – я сам обманываться рад», – вспомнил Игорь стихотворную строчку, над которой уже не раз размышлял. Почему Пушкин был рад «обманываться»? Зачем ему? Зачем?!
Или он знал что-то такое о человеческой природе, чего Игорь пока не сумел понять?
Его пугала эта мысль. Она ему решительно не нравилась, эта мысль! Он не хотел хотеть обманываться!!!
Или фишка в том, что поэт точно знал, что обманывается?.. И потому позволял себе эту слабость, одновременно видя ее, как на ладони? Изучая ее, рассматривая, даже любуясь ею… А папа обманывался по-настоящему, не подозревая, не догадываясь… В этом вся разница, да?!
– Ты прав, Игорь, что спрашиваешь, – добавил отец после паузы. – Ты должен это знать. Чтобы не повторить моей ошибки.
Нет-нет, Игорь все переставил с ног на голову! Это Жанна виновата во всем! Обманывался папа или нет, главное в том, что его обманывали, и все, и точка!
Игорю хотелось, чтобы жизнь наказала ее за ложь, за унижение. Но, если можно доверять светской хронике, Жанна жила весело и беспечно.
С другой стороны, он не желал ей зла.
Все-таки она была его матерью…
И Жар-птицей.
VI
…Я не хотела выглядеть «дорогой девушкой». И для этого у меня имелись весьма веские причины.
Все началось в тот сентябрьский день, когда мама вернулась из Германии. У нее там подруга живет, учились вместе в педагогическом, и мама к ней ездила в гости уже второй раз за месяц. Со мной оставалась бабушка, она тогда была еще жива.
Вернулась мама из путешествия какой-то странной. Почти весь день ничего не говорила и была очень задумчива, я еще тогда удивилась, ведь у мамы характер легкий, веселый, она вечно то шутила, то песенку пела… Я подумала: «У мамы там приключилась любовная история!» Мне было всего двенадцать лет, но я очень явственно ощущала, что мама мается от одиночества, что ей нужен мужчина, муж. Отец мой растворился на просторах нашей необъятной родины, как только узнал, что мама беременна. Я его никогда не видела и, признаться, не испытывала желания увидеть. Но за все двенадцать лет моей жизни не нашлось ни одного настоящего мужчины, который бы захотел жениться на «женщине с ребенком» и зарплатой учительницы начальных классов…
Я все прикидывала, как бы так расспросить маму о любовной истории – и, главное, собиралась ли она замуж? – но не знала, как к делу подступиться. Мама ведь меня считает маленькой, не расскажет мне свои взрослые дела! И только когда мы закончили ужинать…
Мы припозднились с ужином в тот день. Была суббота, наутро рано не вставать, и мы сели за стол только в девять вечера. Поели мы в непривычно тихой атмосфере: мамина задумчивость словно усилилась вместе с сумерками. Но я чувствовала, что в воздухе копится какое-то электричество, которое должно разрядиться: мама мне скажет! Я была в этом практически уверена!
Так оно и вышло. Мы закончили ужинать, мама достала плитку шоколада – мы любили с ней после ужина ломать вдвоем шоколад по квадратику и о чем-нибудь болтать. Вдруг она, вместо того чтобы сесть на место, подошла ко мне сзади, положила руки мне на плечи и сказала сдавленным голосом: «Криска, мы с тобой теперь богаты. Страшно богаты…»
Я закинула голову назад, чтобы увидеть мамино лицо: я была уверена, что она шутит! Но лицо ее выглядело страдальческим, а надорванный голос не позволял поверить в шутку…
Оказалось, что мама, гостя в августе у своей подруги в Германии, решила вместе с ней сыграть в лото. Они смеялись и шутили, что непременно выиграют, и, конечно, не верили. И все-таки, уезжая, мама записала свою комбинацию цифр на листочке и придавила его магнитом с клубничкой на холодильнике подруги.
И случилось невероятное: ее комбинация выиграла! Подруга позвонила ей, мама отыскала свою квитанцию, служившую доказательством выигрыша, сорвалась, поехала… Никому ничего не сказала – хотела убедиться, что не сон, что не розыгрыш!
Вот, убедилась. Вернулась тихая и подавленная, словно ее ударили по голове.
Это я теперь понимаю, будучи уже взрослой, что должна была чувствовать моя мама, тридцатилетняя мать-одиночка, имеющая на руках двенадцатилетнюю дочь – меня то есть. Мы жили в однокомнатной квартире и спали на одной широкой кровати. Понятно, что у мамы не было даже любовника… И вдруг по башке: выигрыш размером в пятнадцать миллионов марок! С копейками. Вернее, с пфеннигами, или как их там…
Я завалила маму вопросами: как теперь жить будем? Но она только головой качала и отвечала, что не знает пока. Зато я срочно выяснила, что теперь у меня будут джинсы моей мечты, и велосипед, и красивые часы! И все-все, на что у меня слюнки текли в магазинах!!!
И вправду, весь следующий день мы только и делали, что покупали мне вещи. Все, чего я хотела!
Пока я не устала хотеть.
Возвращались мы с мамой домой на такси. Мы жили на шоссе Энтузиастов, в дымном рабочем районе, который словно принадлежал другому городу, а не кокетливой Москве, вечно прихорашивающейся внутри Садового кольца… Это такси было первым в моей жизни! Тогда еще не существовало пробок, тогда такси являлось действительно роскошью…
Сейчас я понимаю, что мама сделала настоящий жест любви: она не побежала покупать шмотки себе, она устроила праздник мне, своей дочери. Можно представить, как она переживала раньше, что не могла мне купить то, что я просила. У меня не было еще детей… и уже не будет… я умру тут… Но я люблю маму, и я люблю Игоря – а любовь, за вычетом каких-то деталей, одинакова по своей сути, я уверена! Я бы тоже побежала первым делом для мамы. И для Игоря.
Игорь… Я знаю, он пытается меня найти, пытается понять, куда я запропастилась и почему! Он, боюсь, думает, что я его бросила… Эта сволочь, жирный Клоп (его в банде все звали так, Клоп), он регулярно прослушивал записи на моем автоответчике. Игорь ведь и представить не может, что меня похитили! И что автоответчик прослушиваю не я…
…Мама была такая счастливая, когда уволилась с работы! Сделала она это с облегчением.
Первоклашки ее не слушались. Она была очень доброй и, как бы это назвать, уважительной, что ли, к ним. Она своих малявок почитала за людей и часто уступала им, понимая детские души и им сочувствуя… Даже их желанию пошалить. На уроках ее было всегда слишком шумно и слишком весело. Неприятностей из-за этого у нее было предостаточно. Директор считала ее «слабым педагогом», а мама говорила мне: «При чем тут слабость? Просто я не хочу муштровать ребятишек, они тоже имеют право на глоток свежего воздуха…»
В свои двенадцать лет я маму отлично понимала. Она ведь меня старше всего на восемнадцать лет, самая молодая мама из всех! К тому же я унаследовала ее характер, и мне словно изнутри было понятно все, что происходило в ее душе.
…То время было необыкновенно веселым. Мысль о том, что теперь мы можем себе ни в чем не отказывать, нас пьянила. Мы приходили в магазин и покупали все, что только могло взбрести в голову. Какие-то голубенькие чашки, о которых мы, как внезапно выяснилось, давно мечтали. Пару хрустальных ваз и три салатницы, совершенно ненужных, – просто хрусталь тогда еще казался чем-то ценным, а у нас дома его не водилось… Платья, юбки, блузки – всего этого мы натащили из магазинов столько, что уже не знали, куда складывать. Мы ели какие-то невообразимо дорогие продукты, о которых раньше только слышали, – и оказалось, что большинство из них не представляют собой ничего особенного, а то и просто невкусны…
Весело нам было не столько оттого, что мы все это приобретали, а от самого ощущения, что мы можем приобрести. То есть радость приносили не сами вещи, а возможность их купить. Или даже не возможность, а, наоборот, тот факт, что исчезло тягостное ощущение невозможности купить!
Правда, как только мы привыкли к тому, что теперь все возможно, радость наша поутихла. Ну, купили. А дальше что?
…А потом мама решила, что нам нужно сменить жилье. Это было и так понятно, но мы немножко призабыли о тесноте, увлеченные походами по магазинам. Впрочем, наши бездумные покупки об этом нам и напомнили: мы затоварились дальше некуда.
Мама сияла: «Криска, мы с тобой переедем в новую квартиру! Вернее, не в квартиру, а в целый дом, слышишь?!»
Дом?! Значит, это не на шоссе Энтузиастов? Не в Москве? В деревне?!
Я не хотела ни в какой дом! Ведь переезд туда означал, что я расстанусь с подружками!
Я ныла, канючила, плакала и дулась на маму целую неделю. Но мама настояла. Она решила, что глупо растрачивать деньги на всякую ерунду и что нужно мыслить глобально!
…Тогда для меня слово «Рублевка» ничего не значило, я понятия не имела, что за ним кроется. Да и мама тоже. Это ей в агентстве по недвижимости посоветовали. Раз уж, мол, вы хотите по-настоящему хороший дом в по-настоящему хорошем месте, то нужно покупать там! Там госдачи, там сам президент живет, академики всякие и еще какие-то известные люди, и цены растут с каждым днем, – так что выгодней вложения и представить нельзя!
В агентстве по недвижимости – я до сих пор в этом убеждена – маму надули. Молодая женщина, которая взялась за ее заказ, имела такие хитрые глаза, что они аж косили от хитрости! Отчего в ее порядочности усомнился бы любой. Но только не моя мама! Будучи сама человеком честным, она была уверена, что люди устроены именно так, по-честному, а прохиндеи существуют лишь в кино и на страницах газет. Когда я сказала маме, что тетка из агентства ее дурит, она меня отругала за грубые слова и подозрительность. А при чем тут подозрительность? Я нутром чувствовала, что маму при сделке обокрали!
Но доказать этого, конечно, не смогла. Хоть мне уже и исполнилось тринадцать, я все же была еще мала для чтения договоров по сделке с недвижимостью…
В общем, так получилось, что мама приобрела довольно большой дом в одном из поселков в районе Рублевского шоссе, не там, где были государственные дачи с президентом, правительством, академиками и «звездами», а в одном из тех новых, которыми Рублевское шоссе обрастало по окружности с невероятной скоростью, съедая старые деревни и леса. Там активно строились новые русские – вот к ним мама и попала в компанию.