Маршал замотал головой.
– Нет-нет, я фотограф. У меня есть разрешение управления…
Перегнувшись через сиденье, он достал из бардачка бумаги и передал Эбу. Тот бегло просмотрел их и нахмурился.
– Это же разрешение на фотосъемку китов. Здесь никогда не было китов… С тех времен, когда на этой земле жили только люди—морские звезды ни одного не видели.
– Я просто фотографировал залив. Очень красивый вид.
Эб тяжело вздохнул.
– Еще бы.
Он достал из кармана мятую сигарету и закурил. Маршал заметил, что у инспектора дрожат руки – то ли от холода, то ли от волнения. Маршал вылез из машины.
– А что здесь охраняют? – спросил он. – Залив, как залив…
Он не хотел говорить Эбу, что знает про кальмара, рисующего рыб.
– Это святилище моего народа. Здесь жил морской человек с десятью руками.
Маршал вздрогнул.
– С десятью руками? – сказал он как можно непринужденнее.
– Когда мир был только создан, на юге и на севере было поровну земли и воды. И жили два брата, один на севере, другой на юге. Тот, что жил на севере, украл у брата жену. Брат рассердился и начал швырять ему вслед землю и камни, так почти все и перекидал. Земли на севере стало больше, она наклонилась, и люди—морские звезды попадали в небо. Тогда человек с десятью руками сделал большую рыбу, такую же тяжелую, как вся земля на севере. Но большая рыба стала есть людей—морских звезд. Поэтому человек с десятью руками разбил ее на множество маленьких рыб и выпустил их в море. А потом нарисовал этих рыб на скале и сказал, что рисунок рыбы – это и есть рыба, и что одна рыба – это все рыбы. И пока это так, земля не опрокинется.
– Милая история.
Эб криво усмехнулся.
– И заметьте, это – история народа, за которым не признавали способность к абстрактному мышлению. Математики совсем недавно дошли до подобных понятий. – Эб сплюнул. – А вот людей—морских звезд больше нет. Только я, да и мне недолго осталось. Уезжайте отсюда. Пять километров по шоссе – и будет другая красивая бухта. Там порой бывают киты.
Эб направился к своему грузовичку, стоящему рядом с трейлером. Маршал некоторое время смотрел ему вслед, а затем завел мотор «хонды».
Он проехал всего пару километров и вдруг резко затормозил. По обочинам шоссе сплошной стеной росли эвкалипты и древовидные папоротники, с их ветвей свисали лохмотья мха. Луна робко пряталась в густой листве доисторического леса. Маршал не удивился бы и динозавру, появись тот сейчас в свете фар.
Сердце бешено колотилось. Маршал чувствовал странную слабость. Навалилось тяжелое ощущение надвигающейся беды. Он закурил, но поперхнулся дымом, закашлялся и выронил сигарету. Горящий уголек упал на сиденье. Маршал хлопнул по нему и тут же отдернул руку. Подул на ожог и уставился на пересекавшую ладонь полоску охры.
Взрыв он услышал, уже подъезжая к заливу. Над землей пронесся глубокий низкий гул. Закричали птицы. Похоже на раскат грома, но на небе не было ни облачка. Маршал чуть не врезался в трейлер. Выскочив из машины, он бросился к пляжу.
Спрут корчился на песке. В его боку зияла огромная дыра, из которой хлестала темная жидкость. Скалы с рисунками раскурочило так, что не осталось даже надежды, что какая-то часть изображений уцелела. Рядом с умирающим кальмаром танцевал Эб.
Маршал подбежал к инспектору. Тот ему ничуть не удивился.
– Вот он, человек с десятью руками, – хихикнул Эб, пиная кальмара. – Легенда моего народа.
В его глазах плясало безумие.
– Зачем? – спросил Маршал, садясь на камень.
– Зачем? А зачем вы, люди с севера, пришли на нашу землю? Зачем вы убивали людей—морских звезд и охотились на нас, как на зверей? Зачем делали из нас чучела для своих музеев? Зачем насиловали наших женщин, а потом еще живыми скармливали их собакам? Резали головы нашим детям, сотнями засаливали их в бочках и отправляли вашим ученым, а они спорили, как назвать этот вид обезьян? Теперь люди—морские звезды ответили. Теперь уже ничто не держит землю, теперь вы все попадаете в небо.
В это мгновение толстое щупальце обвилось вокруг инспектора. Он закричал. Кальмар дернул его к себе. Чудовищный клюв сомкнулся на голове Эба, раскрошив череп. Человек—морская звезда дернулся и затих. Кальмар извивался еще несколько часов, прежде чем испустил дух. Его щупальца рисовали на песке рыб: акул, скатов, мурен и звездочетов. Десятки картинок, смываемых волнами. Маршал даже не пытался оттащить кальмара к воде, в этом уже не было смысла. Он лишь сидел рядом и смотрел на исчезающие страницы книги воды и песка.
К вечеру следующего дня из Хобарта приехал грузовик. Тело кальмара погрузили в цистерну и увезли. Заодно забрали и Эба. Вопросов никто не задавал. Все это время Маршал слушал в машине радио, считая землетрясения, происходящие в разных странах практически одновременно. Когда извержение вулкана уничтожило целый архипелаг в Полинезии, Маршал уже перестал удивляться.
Он взял камеру и вышел на пляж. Отлив был низкий. Отступившее море оставило глубокие лужи и небольшие озерца. Присев на корточки перед одной из ям, Маршал долго всматривался в темную воду. Крошечные серебристые мальки шныряли меж плетей бурых водорослей. Он ждал. Прошел, наверное, час, прежде чем из зарослей морской травы – медленно, с достоинством – выплыл конек-тряпичник. Щелкнул затвор фотоаппарата. Маршал не знал, смогут ли его снимки привести планету в равновесие, но это все, что он мог сделать.
Над головой пронзительно крикнула чайка. Маршал посмотрел вверх и в ослепительном свете солнца увидел парящую птицу.
– Хороший знак, – сказал он себе.
Чайка, кружась, поднималась все выше и выше, а далеко, у горизонта, вода и небо, расплываясь в тонкой дымке, сливались воедино…
Дмитрий Колодан
Отрицательные крабы
Рыба была очень храброй. Или просто глупой – тут уж как посмотреть. Людвиг Планк постучал пальцами по выпуклому стеклу аквариума, тщетно пытаясь привлечь внимание. Рыба игнорировала его с вызывающей наглостью. Вот и сейчас она лишь глянула круглым глазом и с азартом Кусто углубилась в изучение керамических останков игрушечного галеона. Плавнички трепыхались часто, словно крылышки колибри. Это был пузатый тетрадонт, рыба-шар, похожая на гибрид батисферы и старенького «нюпора»; на боках даже виднелись опознавательные знаки RAF – красные и синие круги. Должно быть, причастность к Королевским военно-воздушным заставляла рыбу держаться столь надменно и смело. Битые полчаса Людвиг старался нагнать на нее страху: раздувал щеки, пучил глаза, кривил рот, прижимаясь носом к холодному стеклу – и все без толку. Конечно, ужимки и гримасы забавляли дочь, но Людвиг хотел, чтобы Даника подивилась, как тетрадонт надуется, точно мыльный пузырь.
Круглый аквариум стоял посреди обеденного стола, в окружении солонок, салфетниц, подставок для яиц и прочих кухонных мелочей. Соседство должно было насторожить рыбу – во всяком случае, Людвиг на это рассчитывал. Он бы почувствовал себя крайне неуютно, если бы какой-то великан поставил рядом перечницу. Однако нервы у тетрадонта были железные. Рыба не вздрогнула, даже когда Даника схватила ложку и громко заколотила по столу.
Дочь стояла на стуле, одной рукой опираясь о спинку, и подпрыгивала. Она уже начала скучать и пыталась развлечь себя, как умела: двенадцать месяцев не тот возраст, когда водная фауна увлекает надолго.
– Да, подвел ты нас, приятель, – вздохнул Людвиг и снова постучал по стеклу, уже не рассчитывая растормошить тетрадонта.
Рыба обошлась ему в четыре сотни. На первый взгляд, сделка казалась удачной, а в итоге выяснилось, что в зоомагазине его облапошили. Подло воспользовались неведением и подсунули бракованный товар.
Даника, похоже, это поняла: рыба с самого начала не вызвала у нее энтузиазма, и дочь оставалась на стуле только из вежливости. Вся в мать – Венди с тем же смирением принимала выходки мужа. Правда, Даника не так часто закатывала глаза.
Субботнее утро заканчивалось, Венди вот-вот должна вернуться из магазина. Стоило об этом подумать, как с улицы донесся автомобильный гудок, а следом – шорох шин по гравию подъездной дорожки. Выглянув в окно, Людвиг увидел красную крышу «орикса». Венди вышла, прихватив бумажный пакет с продуктами, и направилась к дому.
– Вот и мама приехала, – сказал Людвиг, беря дочь на руки. Они вышли в прихожую, когда открылась дверь. Придерживая ее ногой, Венди проскользнула в дом, улыбнулась.
– Привет, – непослушный локон упал на лоб. Венди строго посмотрела на него. Телекинез не сработал. Она подула, но локон упал снова. Даника засмеялась, неумело захлопав в ладоши. Венди показала ей язык, вызвав новую бурю восторга. Куда уж тетрадонту! Людвиг сам не смог сдержать улыбки.
Прижимая к груди пакет, Венди прошла на кухню. Людвиг с опаской покосился на бледно-зеленые стебли сельдерея и клубящиеся рядом хлопья цветной капусты – набор не предвещал ничего хорошего. К овощам Людвиг относился с предубеждением. Давно установленный факт – пятьдесят процентов людей ненавидят цветную капусту. При подобном раскладе Людвиг не мог взять в толк, зачем вообще потребовалось ее изобретать? Разве что из-за таинственных витаминов и «неоспоримой полезности» в детском возрасте – хотя Даника воротила нос от разваренной до состояния пюре растительной массы. Человечество, впрочем, падко на бессмысленные изобретения.
– Там еще в машине, – сказала Венди, ставя продукты на стол и забирая дочь. – И чем вы тут занимались?
– Рыбу пугали, – ответил Людвиг.
– Успешно? – жена бросила рассеянный взгляд на аквариум. Людвиг махнул рукой.
– Да ну ее. Какая-то неправильная рыба, бракованная. Надо вернуть ее. Есть ведь закон о замене неисправных товаров…
– А он распространяется на аквариумных рыб? – удивилась Венди.
– На то и закон, – уверенно сказал Людвиг.
Венди с сомнением пожала плечами, но спорить не стала.
Когда Людвиг вернулся с остальными покупками, Венди перекладывала продукты в холодильник. Даника из детского стульчика увлеченно наблюдала за матерью, постигая азы домашнего хозяйства.
– Тебе, кстати, пришла бандероль, – сказала Венди. – Я заскочила на почту за журналами, а она лежит, тебя дожидается. Я забрала, чтобы она не скучала. Посмотри в пакете с апельсинами, а заодно передай их сюда.
– Бандероль? – переспросил Людвиг, подавая жене фрукты.
Он достал пачку глянцевых журналов по цветоводству, благоустройству сада, икебане и акварельной живописи: Венди серьезно подходила к своим увлечениям. Среди прессы Людвиг откопал небольшую коробку.
Посылка была обернута плотной коричневой бумагой, испещренной почтовыми штемпелями и рыжими марками. Людвиг содрал обертку, заранее зная, что под ней скрывается.
Благородный красный цвет вспыхнул ярче огонька рыбы-удильщика. Это был коллекционный вагон игрушечной железной дороги, точная копия того, на котором легендарный цирк Барсума колесил по миру. «Долоко» выпустила тираж в двести штук, из которых полторы сотни даже не поступили в продажу, разошлись среди влиятельных коллекционеров. Писали про одного султана, который заполучил аж четырнадцать вагонов – Людвиг никогда не понимал такой жадности. То, что удалось достать хотя бы один, было несомненной удачей.
Конечно, вагон влетел в порядочную сумму: теперь на год можно забыть об обновлении подвижного состава. Но оно того стоило – вагон был само совершенство. Детализация завораживала: пружины, доски обшивки, стекла и ручки на окнах, даже миниатюрные потеки краски! Поднеся вагон к глазам, Людвиг разглядел крошечные гайки на колесах. Завинчивали их под микроскопом. Про гайки Людвиг прочитал в рекламном проспекте, сам бы он до такого не додумался. На боках вагона пышным желтым шрифтом пылала надпись: «Невероятный цирк Барсума». Все нарисовано вручную – произведение искусства не терпело декалькирования.
– Красивый, – сказала Венди, заглядывая из-за спины.
– В этом вагоне возили настоящую русалку с Фиджи, – согласился Людвиг. – А еще белого слона…
– Альбиноса? – Людвиг усмехнулся.
– Не совсем. Барсум покрасил того, который оказался под рукой.
– Интересный подход к поговоркам, – признала Венди. – А это не пассажирский вагон? Вот окошечки…
– Ну… слону выделили отдельное купе, – сказал Людвиг.
– Надо же, – Венди покачала головой.
Даника, заметив игрушку, вскрикнула, попыталась встать, протягивая руку. К досаде девчушки, страховочные ремни удержали ее на месте. Дочь завертелась в тщетной попытке выбраться из плена.
– Тебе еще рано, – строго сказал Людвиг, пряча вагон за спину. В глазах дочери мелькнуло недоумение. Людвиг поспешил пояснить:
– Там много мелких деталей…
– Это папина игрушка, – сказала Венди. – Тебе не понравится.
В грозном взгляде Даники явственно читалось: «Позвольте мне самой судить!». Выгнувшись, словно Прометей на скале, дочь протестующее взвизгнула.
– Не похоже, что она тебе поверила, – сказал Людвиг.
– Естественно, – развела руками Венди. – Сама не убедится – не успокоится. Сходи лучше проверь, как он работает. А мы займемся обедом…
Венди была права. Как-то Людвиг прочел в «National Geographic» большую статью о белых носорогах. Животные эти обладали фантастическим упорством и шли к намеченной цели, не считаясь с препятствиями, не важно – лев то, баобаб или незадачливый охотник. А годовалый ребенок даст фору любому носорогу. Даника уверенно подбиралась к границе, за которой начинались крики и слезы. Людвиг попятился к двери.
– Кстати, а что на обед? – спросил Людвиг, вспомнив о цветной капусте. – Если тушеные овощи, то я не голоден. Я перекусил, пока ты ездила…
Венди улыбнулась.
– Рыба под грибным соусом. Иди, я позову.
Лаборатория представляла собой деревянный сарай, прилепившийся к задней стене дома. От старости здание покосилось, а широкие доски приобрели цвет сухого асфальта, который, по слухам, притягивает пауков и призраков. Ни тех, ни других пока не наблюдалось, но Людвиг допускал, что рано или поздно они появятся. Быть может, когда прохудится жестяная крыша и тучи с океана начнут заливать сарай осенними дождями. Давно подмечено – привидениям нужна сырость; паукам, наверное, тоже. Но пока можно было спокойно заниматься исследованиями, не отвлекаясь на таинственные шорохи, звон цепей и замогильные крики.
Венди называла лабораторию «детской», хотя Людвиг предпочитал более весомые слова. Впрочем, жена Резерфорда точно так же называла кабинет великого ученого.
В сарае Людвиг создал настоящую железнодорожную страну. Она раскинулась на трех соединенных столах, покрытых газоном из крашеного мха. Посередине возвышалась гора из папье-маше с тремя туннелями, вокруг извивались две речки из эпоксидной смолы. Общее число железнодорожных мостов – девять. Рельсы оплетали столы хитроумной паутиной, столь сложной и плотной, что кое-где между колеями невозможно было поставить и игрушечного деревца. Но три станции обслуживались всего двумя составами. У Людвига были «Юнион-Пацифик», модель 1903 года, и новенький СТ-2000. Разница почти в сто лет ничуть не смущала: поезда все равно ездили с одинаковой скоростью, а для опытов это было самое главное.
Жену поезда особо не увлекали. Ей больше нравилось склеивать и раскрашивать домики да расставлять пластиковые деревца и аккуратненькие клумбы. По сути, она всю жизнь этим и занималась – склеивала дом, разве что в более крупном масштабе. Про отрицательных крабов Людвиг ей не рассказывал, не хотел пугать. Сложно готовить ужин, зная, что в любую секунду мир может разлететься в калейдоскопическом блеске осколков.