– Понял, спасибо.
Совет был дельный. Гастарбайтеры – это слабое звено. Без них никак, кто-то же должен возводить все эти хоромы? А строить здесь любят задешево, львиная доля уходит на стройматериал и отделку, да посредникам, которые нанимают рабочих, самим же работягам достаются крохи. Они живут в столице на птичьих правах и милиции боятся до смерти. Этих даже пугать не надо, едва увидев удостоверение, скажут все.
И он двинулся на край коттеджного поселка, вдоль ряда высоких заборов. Оттуда то и дело слышался заливистый собачий лай, тот, у кого не было привратника, держал злого пса. Каждый клочок земли имел хозяина, она здесь была баснословно дорогая, но все равно находились покупатели. И дело не только в том, что столица близко. Солнце-то на самом деле, здесь было круглый год: выше всех домов, на холме, в окружении вековых деревьев сияли золотые купола Новоиерусалимского монастыря…
Андрей Котяев шел по пустынной улице, раздумывая: то ли для них еще рано, для небожителей, то ли у них вообще не принято ходить пешком. Единственные, кого он встретил, были двое парней лет семнадцати, в одежде, которую он назвал бы странной. Спущенные на бедра широченные штаны, светлые, с многочисленными карманами, толстовки на два размера больше, чем надо, а на головах красовались надетые набок бейсболки, козырек над ухом. В ухе у одного парнишки сверкала серьга с камушком, а у другого – по одной в каждом ухе и еще одна – в носу. В общем, «гламурного» вида ребятки. Когда они подошли, Андрей Котяев услышал обрывок разговора:
– … не, в Испании жарко. Мороженое съешь – вроде, легче. А через пять минут опять мороженого охота.
– Да и в Египте хреново.
– Точно! Турция – отстой! Я вообще больше десяти дней нигде не могу. Неделю мало, а две много. А в Италии тебе как?
– А никак. Мне знаешь, где классно?
– Где? – тот, у кого была серьга в носу, впервые выказал живой интерес.
– У друга на даче. Он летом в деревне живет, у бабки. Там заборов нет, а на футбольном поле всегда народ тусуется. Можно и в волейбольчик поиграть, там даже сетка есть! А если огород бабке прополешь, еще и покормят! Туда поеду.
– Здорово! – с завистью сказал проколотый нос. – Меня с собой возьми, а?
– Ага. На батином джипе рванем, туда много челов влезает. Тут недалеко. Деревенских покатаем. Оторвемся. А то – тоска…
Парни прошли мимо. И вновь тишина на поселковой улице. Стройку он увидел издалека. Забор все-таки был, но, похоже, временный. В нем зияли большие прогалы, в которые можно было разглядеть лежащие на земле блоки, доски, горы кирпича, суетящихся рабочих. Машинально глянул на часы: одиннадцать утра. Похоже, у этих рабочий день в разгаре.
Нырнув в один из прогалов, он попытался определить, кто здесь главный? У всякой команды есть бригадир. Остальные могут по-русски говорить настолько плохо, что толку от них не добьешься, а этот должен понимать заказчика с полуслова. Так, где же он?
– Тебе чего, мужик?
К нему, вытирая пот со лба, шел дочерна загорелый парень в заляпанной краской робе.
– Ты здесь главный?
– А тебе чего?
– Я из милиции.
Андрей Котяев достал из кармана удостоверение. Лицо у парня сделалось несчастное. Он сразу стал шарить по карманам.
– Погоди… Я хозяину позвоню…
– Это лишнее. Меня ваша регистрация не интересует. И то, чем вы здесь занимаетесь, тоже. Я по другому делу.
Без лишних слов он достал из кармана фотографию.
– Вот этот парень…
– Это ж Ванька! А я-то думаю: куда он делся? Вроде не пьет…
И тут Котяев сообразил: еще одна вещь поразила его при осмотре места происшествия, но потом он отвлекся на Эдика и оставил это без внимания. А теперь сообразил: загар! Лето выдалось на редкость холодное и дождливое, солнечных дней по пальцам пересчитать и ни одного по-настоящему жаркого. А лицо у Вани Курехина загорело дочерна, руки и шея тоже. Если бы он был из «этих», то понятно: Турция, Тунис, Средиземноморье… Курортный отдых, одним словом. Но по одежде не похоже, что парень мог позволить себе поездку в жаркие страны. Нет, конечно! Этот загар иного происхождения.
– Откуда вы? – спросил у бригадира.
– Пензенские.
– Россияне значит… Ну и как там, в Пензе?
– Лучше, чем здесь. Только денег заработать негде.
– Ну, понятно. Значит, этот парень из твоей бригады?
– Земляк, – коротко ответил бригадир.
– Давай-ка отойдем в сторонку, побеседуем.
– Может, хозяину позвонить?
– Успеешь.
Выходит, Курехин строитель. Чертов Мотало! Психотерапевт хренов! А ведь в самую точку попал! Такие здесь не живут. И так не пишут. Имеется в виду текст предсмертной записки.
– Как тебя зовут? – спросил у бригадира, присев на бревно.
– Ну Макс.
– А чего ты так напрягся, Макс?
– Так работать же надо.
– Мне тоже. Ты сядь.
Бригадир нехотя сел. Загар у них, похоже, профессиональный, достаточно и дня под нежарким московским солнцем, чтобы он проявился.
– Когда пропал Курехин?
– Ванька-то? С вечера здесь был. Мы полдома у бабки снимаем, в деревне, километрах в десяти отсюда. Часов в десять, как обычно, собрались, а он и говорит: «Я с вами не поеду».
– Машина твоя? – кивнул Котяев на потрепанную «девятку». Номера не Московской области, похоже, пензенские.
– Ну моя.
– А чего ты опять напрягся?
– А то, – огрызнулся бригадир. – Видать, убили его. Понятно, кто крайний. Москвичей-то не тронете, а мы – вот они. Кому в тюрьму-то охота? У всех жены, дети. Не от хорошей жизни мы здесь хребет ломаем. Деньги нужны. – И со злостью: – Ну давай! Хватай, сажай!
– Ты успокойся. Никто вас не тронет, если вы и в самом деле не виноваты. Ты скажи мне вот что… Какое у Курехина было образование?
– Какое такое образование? – наморщил низкий лоб Макс.
– Школу он закончил?
– Ну. Девятый класс осилил еле-еле. Потом колледж, – оскалился бригадир. – Есть у нас такой. Раньше было ПТУ, а теперь – колледж.
– Грамотный?
– Кто? Ванька? А вот ты сам смотри…
Бригадир достал из кармана заляпанных штанов мятую бумажку. Аккуратно расправил ее на колене и протянул ему. Он тоже аккуратно, двумя пальцами взял, стал читать. «Я Курехин Иван нынчи взял у брегадира две (2) тыщы рублей под зар плату…» Двадцатое июля, подпись. Странно. Почерк вроде бы тот же, и подпись похожа, но текст расписки абсолютно безграмотный. Как два разных человека писали!
– Это было написано на твоих глазах? – спросил он у Макса.
– Ну.
– Так. Дай прикинуть… Два дня назад… А Курехин сказал, зачем ему нужны деньги?
– А я не спрашивал. Надо так надо.
– Погоди… А у него был пистолет?
– Чего-о?
– Дело в том, что он застрелился.
– Кто? Ванька?
– Он оставил предсмертную записку.
– Чего-о?
– А почему он вчера с вами не поехал?
Бригадир пожал квадратными плечами:
– Я че, ему нянька? Может, к бабе пошел.
– Ну хорошо. Давно ты его знаешь, Курехина?
– Пару лет. Прошлый год прибился к нам. Четверо нас было, один утонул.
– Как утонул?
– Да так. Нырнул и не вынырнул, – бригадир кивнул в сторону реки. – Жарко было. Отработали мы и купаться пошли. Он и… Того, в общем. Бабу его жалко, детей. Она и сказала: возьми племяша на заработки. Ваньку то есть. Ну, я и взял. Он им помогал. Деньгами. В благодарность, значит.
– Так. Ваня помогал деньгами тетке. А матери помогал?
– Вроде, да.
– Может, и любимой девушке? Девушка у него была?
– Вроде, не было.
– Ну а были у него причины покончить жизнь самоубийством?
– Чего-о?
– Понятно. Я это возьму, – кивнул он на расписку. – Не возражаешь?
– Чего с него теперь взять? – махнул рукой бригадир. – Все одно, помер. Ну не везет мне! Прямо, как заколдовали четвертого! Один потонул, другого грохнули. Ну не везет!
– А почему ты думаешь, что его убили?
– Ну, не сам же он…
– Ладно… – он поднялся. – Это мы выясним. Хозяину пока не звони.
– Это как же?
– А зачем? Криминал пока не установлен, вот проведем почерковедческую экспертизу…
– Чего-о?
– Где его личные вещи?
– Ну дома.
– В доме, который вы снимаете?
– Ну.
– Собирайся, поехали.
– Куда?
– Туда. Понятым будешь.
Он положил расписку в черную папку и направился к потрепанной «девятке». Бригадир поплелся следом.
* * *
Расписку он занес Эдику. Положил на стол добытый трофей и удрученно сказал:
– Похоже, влипли мы. Читай, эксперт. Что делать-то будем?
– А я тебе говорил… – Мотало повертел в руках расписку, понюхал и зачем-то лизнул.
– Смотри, не слопай, не вкусно, – и Андрей Котяев тяжело вздохнул. – Ума не приложу: ну кому он сдался, этот Ваня Курехин?
– Всякое бывает. – Эдик поправил очки и принялся изучать текст расписки. – Может, увидел то, чего ему видеть не следовало?
– Может, и так. А предсмертная записка?
– Загадка, – коротко прокомментировал Мотало. – Есть еще оружие. Пистолет, из которого он предположительно застрелился.
– Ну да. Пробьем по базе, номера-то есть. Но точно знаю: денег, чтобы купить пистолет, у Курехина не было. Две тысячи, которые Ваня взял у бригадира под зарплату – это не деньги.
– А украсть?
– И это проверим. Хотя, версия тупая. Парень лезет в чужой дом, украсть пистолет, чтобы потом из него застрелиться! А проще нельзя? К примеру, повеситься. Или утопиться. Под поезд броситься. Да мало ли способов!
Эдик, против обыкновения, молчал.
– Что молчишь? – не выдержал он.
– Все это… бессмысленно.
– Не понял?
– А что тут понимать? Все бессмысленно. Расследование это бессмысленно. Жизнь бессмысленна.
– Э-э-э… Ты в депрессию-то не впадай! Было бы из-за чего!
– Это конец. И знаешь, я рад.
– Мотало, что ты несешь? – разозлился он. – Какой конец? Конец чего? Подумаешь, мелочь! Парень застрелился на бережку! Ну даже если его убили… Да ты за двадцать лет видел столько трупов…
– Это не то… – поморщился Эдик.
– Не понял?
– Это… Как бы тебе объяснить? Ну, в общем, конец.
– Тьфу! Совсем крыша поехала! Начитался всякой дряни! Я тебе говорил: брось это. Этого, как его… Фрейда и всю его поганую компанию. Брось, слышишь? – Мотало вяло кивнул. – Ты, вот что… Тебе надо выпить, Эдик. Напиться до поросячьего визга тебе надо. А лучше в отпуск.
– Ну и что мне даст отпуск? Буду сидеть дома, в гордом одиночестве, пить водку или читать, потом опять пить…
– Хочешь, я тебе путевку выбью? Поедешь в санаторий, познакомишься с девушкой.
– Ну какие девушки? – грустно улыбнулся Мотало. – Ты посмотри на меня.
– Ну что ты, Эдик! Ты ж мужик в самом соку! Только свистни – набегут! Хватит киснуть. Вот погоди: скоро выглянет солнышко, дело о самоубийстве Вани Курехина благополучно отправится в архив, а мы с тобой отправимся в отпуск… Кстати, надо бы его матери сообщить. Ох, не люблю я это дело!
– А кто любит? – вздохнул Мотало.
* * *
Вечером Эдик пришел к нему, как и обещал. В кармане бутылка водки, под мышкой зажат батон полукопченой колбасы.
– Ну, это и у меня есть, – усмехнулся он.
– Колбаса?
– Водка! Ты так и шел по улице? – поинтересовался он, выдергивая у Эдика из-под мышки колбасу.
– А что?
– Блин! Мотало, ты никогда не женишься!
– А я и не хочу… – Эдик потянул носом: – Андрон, чем пахнет?
– Е! Котлеты!
Он побежал на кухню, перевернул жарившиеся на сковороде котлеты. Запахло гарью.
– Чего-то я этот процесс никак не осилю, – пожаловался он Эдику. – Все время подгорают.
– Мать приезжала? – кивнул тот на котлеты.
– Ага. Ты садись.
Эдик присел на шаткий табурет, сложил руки на коленях, как школьник. Спросил:
– Как она?
– Нормально. Вся в делах.
– Урожая в этом году, похоже, не будет, – вздохнул Мотало, глядя в окно. – Дожди все залили.
– А тебе не параллельно? У тебя-то дачи нет.
– Да так. Все говорят.
– Это точно. Только об этом и слышу. Мать приедет, сядет на диван и понеслась! Тра-та-та-та-та! Как из пулемета! Картошка гниет, огурцы мокнут, помидоры тля жрет… Слышь? Она там зимовать собирается! В дачном поселке!
– Что, совсем плохо?
– У нас с ней? Да как обычно.... Ну, вроде все. Добил я эти котлеты. И с другой стороны подгорели, блин!
– Ничего. Я съем.
Андрей поставил сковородку на стол и полез в холодильник за солеными огурцами.
– А записку-то, похоже, Курехин писал, – вздохнул ему в спину Эдик.
– И что?
– И знаешь, писал ее в спокойной обстановке. Старательно выводя каждую букву. То есть, давления на него оказано не было, и он, похоже, ничего не боялся. Сидел и писал, как прилежный ученик. О том, что добровольно уходит из жизни.
– Скажи еще: диктант писал, – усмехнулся Котяев, с трудом выколупывая из банки огромный огурец. – Все время удивлялся: и как это мать умудряется запихивать их в банку? И почему не собирает урожай, когда они нормального размера? Нет, дождется пока станут как кабачки, и тогда уже начинает рассовывать по банкам! Сколько ни просил ее этого не делать, бесполезно!
– Диктант? – задумчиво переспросил Эдик. – Может, и так.
– И кто ж учитель?
– Ты меня спрашиваешь?
– Чего сидишь? Разливай!
– В войну родилась, – сказал Мотало, задумчиво глядя, как он режет огромный огурец.
– Кто?
– Антонина Петровна. Мама твоя.
– Это из чего следует? Из соленого огурца?
– Вот ты надо мной смеешься, а напрасно.
– Я не смеюсь… Она родилась в пятидесятых, если на то пошло… Давай-ка мы с тобой, Эдик, выпьем за лето! За хорошую погоду!
– Так она ж дрянь!
– Ну не вечно же это будет продолжаться? Давай. За солнышко.
Выпили по первой. Он потянулся к сковороде, вилкой развалил пополам горелую котлету. Нехотя стал жевать.
– Скучно, – зевнул Мотало.
– А ты наливай!
– …Вот ты говоришь, у меня крыша поехала.
Лицо у Эдика стало красное, жиденькие, мокрые от пота пряди волос прилипли ко лбу с огромными залысинами, очки сползли на самый кончик длинного носа. Они только что прикончили первую бутылку водки и, как обычно, начали спорить до хрипоты.
– Точно! Поехала! Причем давно!
– Ты просто тупой, ограниченный человек, Кот. Такой же, как все.
– Ну, спасибо! Я твой единственный друг! – он стукнул кулаком в грудь. – И ты мне… мне!
– Не-ет… Ты мне не друг… Ты меня ис… – Эдик икнул, – используешь.
– Тю-ю! Совсем спятил! Что с тебя можно поиметь, Мотало ты хреново?
– Тебе выпить не с кем. И поговорить тебе не с кем. У тебя, Кот, друзей нет. Потому что ты – Кот. Гуляешь сам по себе.
– А я не обижаюсь. Было бы на кого. Ну, еще по одной?
– Не хочу, – Эдик оттолкнул рюмку. – Нет, ты послушай… Послушай…
– Молчи уже, Буратино!
Эдик и в самом деле словно одеревенел, руки повисли, на кончике длинного носа покачивались элитные очки, того и гляди, свалятся на пол. Андрей не выдержал, снял их и положил на стол перед Мотало.
– Буратино из полена, – важно сказал тот, тараща подслеповатые глаза. – А я, Кот… Я на восемьдесят процентов из воды! Я – человек!
– Кто? Ты? Ты человек? Может, скажешь еще, что ты мужик? Да ты за всю жизнь ни одной бабы не трахнул!
Мотало всхлипнул:
– Я тебе… как человеку… а ты…
Андрей уже понял, что сказал лишнее. Даже пьяному не стоило. Ну, не стоило так. Пробормотал:
– Ну извини. Извини, слышишь?
– Нет, ты прав, – Эдик заплакал. – Я ничтожество. Прав ты. Ты, Кот, всегда прав. Потому что ты из породы правых. Есть такая порода людей. Они правые по праву силы…
Пьяные люди ведут себя по-разному. Одни становятся буйными, другие навязчивыми, третьи начинают швыряться деньгами, четвертые хамят, пятые просто-напросто отключаются. А напившийся Эдик раскисал и начинал заниматься самобичеванием. Он как раз вошел в эту стадию. В ответ на откровенное хамство Мотало по-детски расплакался и разразился следующим монологом:
– Вот ты говоришь, ни одной бабы… И это ужасное слово: трахнуть. Я их все знаю, эти ужасные слова. Но они из меня не идут, понимаешь? Ну не идут. Вот я говорю: пенис… И такая муть в душе поднимается! Такое ощущение, что меня сейчас вырвет! Или, к примеру: оргазм. Или вот это: эякуляция. Ну, это еще ничего. А вот: вагина. Ну не могу я… – Эдик всхлипнул. – А почему? Может, потому что я несовременный? Или больной? И кто их только придумал, эти ужасные слова? Ведь с этого все и начинается. Я знаю. Я книжки умные читал. Главное: это назвать. Понимаешь? Назвать процесс… Ты все понимаешь… Вот я не могу сказать: трахнуть. Поэтому и трахнуть не могу! Ну не хочу я трахать! Я любить хочу, а не трахать! А кого мне любить, когда все хотят трахаться?
– А! Вот видишь: назвал! Этот, как ты говоришь … процесс. И неоднократно. Значит – можешь! И трахаться можешь!
– Отстань! Отвяжись от меня!
– Да кому ты нужен?
– Я несчастный человек, – всхлипнул Эдик. – Мне надо было бросить эту работу десять… нет, пятнадцать лет назад. Когда все только начиналось… Уйти из органов… Заняться любимым… – всхлип, – любимым делом… Хотел ведь. Я трус, понимаешь? Я – жалкий трус!